Правительственная реформа Российской Академии наук вызвала крайне противоречивые отклики в научном сообществе. Академик В. Вернадский говорил: «Всё время – в течение столетий – многим казались траты на академию ненужной роскошью или прихотью… Для оправдания её существования и затрат на неё в среде общества и правительственных кругов существовала тенденция переделать внедрённое в русскую жизнь новое дело не то в учебное заведение, не то в собрание придворных учёных вроде придворного оркестра или театра…» История повторяется? Наша газета уже публиковала мнение ученых Специальной астрофизической обсерватории по поводу проводимой реформы.
Сегодня наш корреспондент Ольга МИХАЙЛОВА беседует с Юрием БАЛЕГОЙ, директором САО РАН, членом-корреспондентом РАН.

Правительственная реформа Российской Академии наук вызвала крайне противоречивые отклики в научном сообществе. Академик В. Вернадский говорил: «Всё время – в течение столетий – многим казались траты на академию ненужной роскошью или прихотью… Для оправдания её существования и затрат на неё в среде общества и правительственных кругов существовала тенденция переделать внедрённое в русскую жизнь новое дело не то в учебное заведение, не то в собрание придворных учёных вроде придворного оркестра или театра…» История повторяется? Наша газета уже публиковала мнение ученых Специальной астрофизической обсерватории по поводу проводимой реформы.
Сегодня наш корреспондент Ольга МИХАЙЛОВА беседует с Юрием БАЛЕГОЙ, директором САО РАН, членом-корреспондентом РАН.

– Юрий Юрьевич, заслуга советского руководства состояла в том, что оно понимало: для быстрого развития нужна система специализированных научных учреждений. Траты на фундаментальную науку правительство терпело как неизбежное зло. В постсоветское время ситуация в корне изменилась. Сразу появились идеи реформирования РАН. К примеру, западные консультанты указывали на то, что в Америке наука развивается в университетах…
К сожалению, нынешний, июньский правительственный законопроект, на мой взгляд, не решает проблемы создания эффективной науки. Слияние нескольких академий, отторжение имущества академии – это весьма радикальные шаги, но как это должно привести к улучшению положения науки? Ведь отменяется основной принцип построения Академии наук, позволивший ей пережить все смены политических режимов: самоуправляемость, неподведомст-венность государственным структурам…
В чем причина таких неоднозначных шагов Правительства? Это непродуманность? Недальновидность? Лоббирование чьих-то интересов?
– Я полагаю, всего понемногу, но все же в конечном итоге, на мой взгляд, вопрос именно в восприятии науки.
Увы, наукой интересуются все меньше – и не только в России. На мой взгляд, ситуация с фундаментальной наукой непростая во всем мире. Человечество, точнее, население наиболее развитых стран, постепенно смещает свои жизненные интересы к максимально комфортному существованию: максимум наслаждений и удовольствий, минимум поисковых задач, минимум труда. Этому способствуют полвека без крупномасштабных войн, которые в первую очередь и двигают научно-технический прогресс. В нашей стране проблема усугубляется тем, что в стране десятилетиями реализуется сырьевая модель существования экономики, а также суперконцентрация всего в столице. Все это вещи, нам хорошо известные, объясняющие отсутствие должного интереса к науке как у населения, так и у руководителей государства.
Я провожу много экскурсий на телескопе в нашей обсерватории для гостей из самых разных слоев и районов нашей страны. И очень часто в итоге кто-нибудь да задаст вопрос: «А кому все-таки все это надо, на что тратятся деньги?» И, как ни странно, когда уже все аргументы исчерпаны, лучшим ответом является следующий: «Знаете, я не могу вам все рассказывать: есть темы, которые нельзя обсуждать». И тогда все понимающе кивают головой: вот так бы и говорил, а то все – звезды, галактики, черные дыры, темная материя… Боюсь, что шарлатанство и средневековые взгляды, изливаемые сегодня на наших граждан с экранов телевизоров, имеют большее влияние на умы, чем результаты работы всех институтов.
Да, действительно, у гигантской страны, как наша, много проблем: где взять средства на социальные программы, на пенсии старикам, на перевооружение армии, на миллионы силовиков и чиновников, на олимпиады и спартакиады. Но главное – как реализовать инновационную стратегию развития экономики? И вот тогда среди прочего с той или иной подачи и возникают проекты силового реформирования науки и образования, которые имеют одну общую черту – надо все скопировать у них. Типичный пример – образование федеральных университетов путем слияния нескольких предшественников. Ясно, что качество образования и науки в таких объединениях автоматически за пару лет не вырастет: неоткуда в нынешних условиях непрестижности умственного труда взяться преподавательским кадрам высшей категории, особенно по точным наукам. И высокая цель, которую все новообразованные университеты ставят перед собой, – «переплюнуть» Массачусетский технологический институт по уровню новых знаний и инновациям, – оказывается невыполнимой, какие бы эффективные московские менеджеры ни привлекались для руководства. Но «подъемные» миллиарды получены, и надо рапортовать…
– Границы сегодня открыты, и научные центры формируются там, где предлагаются условия, отвечающие рыночной цене науки. Рыночная цена науки оценивается как бюджет научного учреждения, отнесённый к числу сотрудников. Например, полярный институт имени Альфреда Вегенера (AWI, Германия). Бюджет: 120 млн. евро, число сотрудников: 900. Цена науки, если перевести в рубли, – 5,9 млн. в расчёте на одного сотрудника в год. Это не только зарплата. Сюда входят расходы на содержание института, затраты на приобретение оборудования и средняя зарплата. Институт исследования недр Земли (Мисаса, Япония). Цена науки: 4,65 млн. руб. на одного сотрудника в год. Для сравнения данные по отечественной науке. Если взять РАН в целом, то бюджет её 60 млрд. руб., численность персонала: 100 тыс., цена науки – 0,6 млн. руб. на сотрудника в год. За такие деньги, конечно, качественную науку купить нельзя. Поэтому реформирование Академии наук должно включать такую модель её структуры, состава и прочее, которая бы отвечала рыночной цене науки. Все остальные идеи: слить три академии в одну, сделать всех членов-корреспондентов академиками и тому подобное –  без этого основополагающего условия – пустое дело.
– Да, главная проблема РАН – жалкое финансирование работ. Особенно тяжелое положение в институтах, где эксплуатируются или создаются крупные научные установки. Возьму для примера нашу Специальную астрофизическую обсерваторию РАН: 400 работников, из них 100 научных сотрудников, два гигантских телескопа, введенные в строй в 1975 году, жилой поселок на 1000 человек «на шее», школа, детсад, инфраструктура в горах Карачаево-Черкесии, до ближайшего города 100 км. Сложившееся 10-15 лет назад финансирование определяется по «формуле академика Гончара»: берем число работников, умножаем на коэффициент К – получаем объем финансирования. Реальное финансирование из года в год сокращается, как и для всей академии. Подчеркиваю, реальное, пересчитанное на инфляцию и на доллары, поскольку все, что приобретают и содержат институты, имеет свою валютную стоимость. Еще более правильным является пересчет поступивших средств на цену барреля нефти, так как все в мире привязано к стоимости энергоресурсов. В первой половине года средства из Минфина по программам и грантам не поступают. Первые деньги появляются летом, реально можно приступать к их использованию осенью, а с учетом пресловутого закона 94-ФЗ закупки делаются в панике в конце года, когда уже не до эффективности – лишь бы успеть потратить.
Интересное наблюдение: пересчитанное на цену нефти финансирование института колеблется с 11-летним циклом, как солнечная активность. Последние два максимума мы имели в 1997 году, затем в 2008-м, после чего наступали периоды крутого спада. Следующий подъем ждем к 2019 году. А пока что телескопы, стоимость которых в реальных ценах составляет $200 млн., содержать и оснащать практически не на что. Есть, конечно, программа поддержки уникальных установок РАН, бывшая «Андреевская», миллионов на 15 в год, из которой надо выделить большую часть на латание дыр – на инструментальное оснащение телескопов-гигантов ничего не остается. Получить в Минобрнауки статус ГНЦ или ЦКП в последние годы не удается, а обслуживать порядка 100 программ внешних пользователей на телескопах надо. В таких условиях говорить о достойном великой страны уровне исследований в области наземной астрономии не приходится.
– Некоторые академики предлагают немедленно сосредоточиться на прорывных технологиях, на разработке новых методов и материалов. Но это значит, останутся без должной поддержки те области, в которых создания прорывных технологий не видно. Решение вопроса о строении Галактики не обещает немедленных практических применений, между тем работа в этих направлениях требует использования дорогих приборов и больших затрат. Но фундаментальную науку трудно прогнозировать. Прислушаемся к В. Вернадскому: «Новые науки создаются по своим собственным законам; эти законы не стоят ни в какой связи ни с нашей волей, ни с нашей логикой. Наоборот, когда мы всматриваемся в процесс зарождения какой-нибудь новой науки, мы видим, что этот процесс не отвечает нашей логике». Поэтому дальновидным является не адресная поддержка перспективных групп, а поддержка фундаментальной науки в целом. Конечно, на этом фоне могут и должны быть случаи особой поддержки через гранты, специальные проекты и прочее. Но прежде всего должен быть обеспечен базис…
– А между тем работа научных коллективов на грани выживания. Да, у многих есть поддержка грантами РФФИ. Ее можно использовать на зарплату и поездки. Но для создания новой астрономической техники грантов недостаточно. Типичного гранта в 300 тысяч рублей не хватит даже для приобретения в США одного фильтра ИК-диапазона, а только их для одной установки нужно несколько. На грант не оплатить годовую подписку даже на один зарубежный научный журнал (например, стоимость подписки на Monthly Notices of the Royal Astronomical Society для нас составляет 450 тысяч рублей), а открытый доступ имеется только у московских институтов, да и то не у всех. Детектор излучения (матрица ПЗС) большого формата для астрономических исследований даже без криогеники и электроники стоит 3-5 млн. Оптический телескоп БТА давно следовало оснастить адаптивной оптической системой для повышения разрешающей способности наблюдений: все без исключения большие телескопы мира уже десятки лет работают с адаптивной оптикой. Но стоимость таких работ превысит 200 млн. рублей – где взять такие средства? В 2007 году обсерватория вывезла главное зеркало телескопа БТА на переполировку на Лыткаринский завод оптического стекла, планируя получить его обновленным в 2010 году. Вследствие секвестра бюджета РАН три года работы не финансировались, и когда теперь мы сможем получить новое зеркало, неясно. Объяснять, что в таких условиях не привлечь перспективную молодежь для работы, да еще и в горы Кавказа, не имеет смысла.
Вывод очень простой: требовать от отечественной фундаментальной науки прорывных достижений, когда финансирование на душу физика на два порядка ниже, чем в США, нереально. Если мы хотим встать на одну ступень с ведущими странами мира по уровню научных исследований, надо радикально пересматривать отношение к образованию и науке. Проводимые же реформы напоминают полировку эмблемы на старом потрепанном автомобиле, который давно уже не содержится должным образом.