Есть люди, которым выпадает великое счастье – построить праведную, достойную жизнь, не только не отступая от этих параметров, но и постоянно наращивая их нравственную высоту. И такая жизнь называется Судьбой.
Я имела счастье прикоснуться к такой судьбе. Но вот удивительное дело, житель аула Кумыш Ибрагим Кази-Магомедович Хасанов – речь, как вы поняли, пойдет о нем, – в своих воспоминаниях, о чем бы ни шла речь, постоянно обращался к Ленинграду. Казалось бы, какое отношение имеет Северная Пальмира к выходцу из горного аула Хурзук? Оказалось, самое прямое. Когда Ибрагим окончил педрабфак в г. Карачаевске с отличием, его направили в Ленинградский педагогический институт имени Н. Крупской. Город сразу взял его в полон. Петергоф, Зимний дворец, Меньшиковский дворец, Николаевский дворец, Финский залив, Адмиралтейская игла…

Есть люди, которым выпадает великое счастье – построить праведную, достойную жизнь, не только не отступая от этих параметров, но и постоянно наращивая их нравственную высоту. И такая жизнь называется Судьбой.
Я имела счастье прикоснуться к такой судьбе. Но вот удивительное дело, житель аула Кумыш Ибрагим Кази-Магомедович Хасанов – речь, как вы поняли, пойдет о нем, – в своих воспоминаниях, о чем бы ни шла речь, постоянно обращался к Ленинграду. Казалось бы, какое отношение имеет Северная Пальмира к выходцу из горного аула Хурзук? Оказалось, самое прямое. Когда Ибрагим окончил педрабфак в г. Карачаевске с отличием, его направили в Ленинградский педагогический институт имени Н. Крупской. Город сразу взял его в полон. Петергоф, Зимний дворец, Меньшиковский дворец, Николаевский дворец, Финский залив, Адмиралтейская игла…Синие сумерки над городом Петра, заливающие все вокруг и погружающие в свой невесомый простор дома и решетки, мерцающие фонари и мосты над каналами… Словом, Ленинград представлялся молодому человеку декорацией, в которой отныне и навсегда будет разыгрываться праздник его жизни…

Начавшаяся война у студента Хасанова вызвала одну-единственную реакцию: «На фронт! Немедленно на фронт!» Буквально за пять дней Ибрагим сдал все экзамены, получил на руки диплом и тут же сдал его и книги в камеру хранения института. Попал в запасной полк в Вологде. Затем его назначили старшим разведчиком в группе из 16 человек, пересадили на коней и отправили в Эс-тонию.
На фронте каждая минута была равна жизни или смерти, потому все они в памяти, но особенно отчетливо Ибрагим Кази-Магомедович запомнил свой первый день на войне.
– Прибыли мы к месту назначения, доложились. Нас отправили отдохнуть. Проснулся от грохота, а кругом ни души. Один лишь мой конь стоит да прядает ушами. Артобстрелом разметало кого куда. Я к своему коню, забегая вперед, скажу, он меня не раз от смерти спасал…, тут из-за соседнего кустарника показались солдат Баиев из Горького и лошадь без всадника. Не успел им махнуть рукой, опять артналет, и вновь ни души рядом…
Но это было только начало, настоящее лицо войны Ибрагим увидит позже, в боях за Ленинград, а пока печальная сутолока фронтовых дорог. Дорог отступления… Как-то в один из дней Ибрагим всю ночь провел в дозоре, сидя на дереве. От постоянного недосыпания веки у солдата опухли, покраснели и, казалось, что в глаза набилась наждачная пыль, тем не менее, под утро смежились…
– Проснулся, своих уже нет, а немцы рядом, голоса их слышны. Как догонял своих – целая эпопея. Как-нибудь расскажу. – говорил дед. – Догнать догнал, но под Нарвой наша часть попала в окружение. На недолгом совете решили: лучше погибнуть, нежели сдаться в плен. Выбирались бесшумно, медленно, по одному… Но из 98 человек из окружения вышли только семнадцать…
Выбрались на берег Нарвы, надо срочно переправляться на другой. Но как? Под рукой ничего, а немцы по пятам идут. Делать нечего, я пустил первым своего коня в воду. Долго плыл мой верный друг. Но на середине реки нас настигло громадное бревно, обогнуть которое он был уже не в силах. Боль воткнулась в сердце ржавым гвоздем – не вдохнуть, не выдохнуть, когда я увидел, как он пошел ко дну, печально заржав в последний раз. И ведь до последнего не сводил с меня глаз, смотрел, смогу ли я взобраться и удержаться на скользком бревне, к которому сам меня и доставил… Бревно между тем полным ходом несло в Финский залив. И то, что в заторе, в том месте, где Нарва впадает в залив, бревно, на котором я плыл, развернуло в нужную мне сторону, можно назвать лишь божьим провидением…
Потом был Ораниенбаум. С этого плацдарма 2-я ударная армия должна была нанести главный удар по стрельнинско-петергофской группировке немцев. Перевозка войск на этот плацдарм была сопряжена с большими трудностями, но наконец-то в распоряжении наших солдат были танки и пушки.
– В Ораниенбауме судьба свела меня с телефонистом Андреем, он был родом из Питера и часто рассказывал о своей семье, сыне, любимом городе. Я, в свою очередь, о родном Карачае, о том, что вырос в большой семье, что у меня девять братьев и одна сестра. Вот только не знал я тогда, что под Сталинградом, на котором были сосредоточены взгляды всего мира, героически погибли в 1943 году мои братья Магомед и Ханапи, пропал без вести Монаф, пришли похоронки на Харуна, Мудалифа, Османа. А сам я всю жизнь буду терзаться вопросом: как могли они все вместе, все шестеро – молодые, статные, красивые, дерзкие – взяться за руки и пропасть на войне?
…Так вот, до Питера рукой подать – всего 30 километров, а попасть туда никак – немцы нас отрезали от города под Петергофом, Андрей весь извелся. Но как только выдалась возможность помочь городу, а именно: убрать с улиц окоченевшие трупы людей и животных, Андрея одним из первых включили в похоронную команду. Вернулся через восемь дней совершенно другой человек. Поседевший, осунувшийся, совершенно безучастный ко всему, он производил впечатление тронутого. Я не отходил от него ни на шаг, можно сказать. День, другой, месяц. Андрей, как в рот воды набрал. Сидим мы как-то с ним в дзоте, видим в бинокль, как полыхают отсветы пожаров в Питере, как багровые языки пламени дотягиваются до звездной тишины, и тут Андрей взорвался, как лопается глубоководная рыба, мгновенно вытащенная на поверхность. Все, что было зажато внутри, вырвалось наружу…
Я еще не услышала историю Андрея, но поняла, что она будет донельзя тяжелой, так как Ибрагим Кази-Магомедович долго и трудно пытался слова одеть в те воспоминания.
– Он сказал: «Ибрай, если бы ты знал, если бы ты знал… Неделю мы очищали улицы города от окоченевших трупов. Их было великое множество… взрослые, дети, груднички… Это нечто, от чего может помутиться рассудок. В последний день смог отпроситься домой. Захожу – теща. Плачет, трясется: «Сынок, беда у нас большая… Этой зимой было очень туго. Кушать нечего, топить нечем, за водой надо идти к проруби. Одному не под силу, а вдвоем нельзя – в городе стали воровать детей. Вот мы по очереди с дочкой и ходили. Я уйду, она с сыном сидит, она за водой – я с внучком. В тот день была моя очередь идти за водой, пошла, да сил-то нет, пройду чуть – отдохну, еще чуть – передышка… В общем, подзадержалась. Прихожу, в квартире одна дочь, а сына твоего нет. Я, говорит, за тобой, мама, побежала, думала, что-то случилось, а малыш тем временем куда-то пропал… А потом Танюша, видимо, с горя, выбросилась из окна на набережную.
Я никогда об этом и многом другом, изведанном, узнанном на войне, никому не рассказывал, но вот попались как-то стихи Слуцкого: «И те, кто в болотах, и те, кто во ржи, за то, что я выжил, велели: «Скажи…», и стал относиться к этому по-другому. Да, собственно, и умолчать как о том, какому величайшему испытанию порой подвергала блокада отношения мужа и жены, матерей и детей, соседей и людей чужих?
В январе 1944 года началась Ленинградско-Новгородская операция, которая проводилась войсками Ленинградского, Волховского, 2-го Прибалтийского фронтов и полностью сняла блокаду города. В ходе тех боев Ибрагим был ранен. Месяц провалялся он на больничной койке с температурой тела 33 градуса и весом 39 килограммов. В Ораниенбауме был такой же голод и мор, что и в Ленинграде…
…Невозможно представить себе тот ад, в котором пришлось воевать Хасанову, защищая Ленинград, но если бы не он и еще сотни, тысячи таких, как он, мы сегодня были бы лишены великой радости лицезреть нашу национальную гордость – город царей – величественный Петербург.
– Город возвращался к жизни с поразительной энергией, величие духа ленинградцев, оставшихся в живых, ничто не могло поколебать, и это не могло не радовать, но надо было отправляться на фронт, – вспоминает Хасанов, – точнее, в Томск на учебу в артиллерийское училище. Был и Томск, и депортация, и возвращение на родину… Но об этом в другой раз…
Я так надеялась, что Ибрагим Кази-Магомедович как-нибудь расскажет мне еще немало историй, которые с удивительной правдой и памятью чувств пронес через все годы, а я – вам, читателям… Но, увы, Ибрагим Кази-Магомедович ушел туда, откуда не возвращаются. И все, что я могу сказать: мир праху твоему, храбрый солдат, которому не довелось вдоволь насладиться архитектурными красотами и богатствами, историческими ценностями Ленинграда. Но выпала великая честь защитить, спасти град Петра от верной смерти и надругательства захватчиков, спасти завтрашний день всех людей…

А. ХАСАНОВА.