«Из всех земледельческих угодий сады чаще и охотнее всего воспевались поэтами и романтиками. Но странное дело, хороших, настоящих садов, усиленно плодоносящих, тем более товарных, в литературе вы не найдете. Зато садам «старым», «тихим», «тенистым», «лунным», даже «запущенным» везло необыкновенно. Невзирая на обилие тлей, яблоневой моли и гусениц плодожорки, такие сады, озаренные луной и оглашенные соловьиным пением, испокон веков были любимым местопребыванием лириков, томящихся элегической грустью», – заметил как-то писатель Алексей Шубин. Но в саду человека, о котором я хочу рассказать, никаких признаков старости, тишины, а тем более запущенности никогда не было и быть не могло, зато…

«Из всех земледельческих угодий сады чаще и охотнее всего воспевались поэтами и романтиками. Но странное дело, хороших, настоящих садов, усиленно плодоносящих, тем более товарных, в литературе вы не найдете. Зато садам «старым», «тихим», «тенистым», «лунным», даже «запущенным» везло необыкновенно. Невзирая на обилие тлей, яблоневой моли и гусениц плодожорки, такие сады, озаренные луной и оглашенные соловьиным пением, испокон веков были любимым местопребыванием лириков, томящихся элегической грустью», – заметил как-то писатель Алексей Шубин. Но в саду человека, о котором я хочу рассказать, никаких признаков старости, тишины, а тем более запущенности никогда не было и быть не могло, зато…

Амырбий-хаджи Сарбиевич Эркенов – житель села Терезе был довольно известной личностью не только в Малокарачаевском районе, но, можно сказать, во всей республике. Он словно все время куда-то спешил. Бросит «салам алейкум» попавшейся навстречу соседке и, споро перебирая ногами, поспешит дальше, несмотря на то что ноги доставляли ему немало хлопот. Дело в том, что во время войны Амырбий вместе с друзьями – подпасками находился в горах. Пас овец. Вдруг из-за одного хребта неожиданно появились конные. Как потом выяснилось, это были отщепенцы, дезертировавшие из армии. Завидев мальчишек, которые могли их опознать, мужчины опешили и открыли стрельбу по маленьким живым мишеням. Одна из пуль попала Амырбию в ногу и раздробила кость…
Отныне Амырбию ничего легко не дается, но, как говорится, в стрессовой ситуации всегда лучше двигаться, что-то делать, и Амырбий работает не покладая рук, помогая родителям в депортации, а ведь на момент ссылки ему только-только исполнилось 13 лет. Трудно поверить в столь раннюю зрелость духа, но там, в Азии, тонкий, душевный, уже 27-летний мужчина рассуждает, как настоящий философ: «Умереть дома, на родине – это не пустая и не громкая фраза. Это может стать главным желанием честного человека, объявленного «врагом народа» на долгих 14 лет…»
И вот долгожданное возвращение на родину. Вспомним те годы «коммунистического» прошлого, когда религия, Коран, арабский язык любыми путями и способами подвергались гонению. Но еще будучи юношей Амырбий каждой клеточкой организма где-то сознательно, а где-то интуитивно воспринимал иное, им владели другие чувства, которые активно «реанимировали» в душе уважаемые и дорогие близкие люди. Согласитесь, это было не только необычно, но и предельно смело – открыто говорить и демонстрировать свою глубокую религиозность. Впрочем, удивляться этому не приходится, сказано же, в стране, где религия насаждается государством, все равно будут атеисты. В стране, где атеизм насаждается государством, все равно будут верующие.
В 70-м году, уже будучи зрелым мужчиной, он оканчивает Ставропольский сельхозтехникум. Вроде как учился на зоотехника, но неожиданно для всех да, пожалуй, и для себя самого увлекся агрономией.
Тогда, в 90-е годы прошлого столетия, среди карачаевцев мало кто занимался разведением садов. Захотелось кому-либо яблоньку во дворе посадить, он – на базар. А потом деревце либо плохо плодоносит, либо вовсе не приживается…
Есть жесткое сцепление между делом и нравственностью человека. Иной проживает жизнь, никак себя не проявив, у другого, когда труд свободный и творческий, открываются какие-то тайные задвижки, сдерживающие духовную и жизненную энергию. Вот Амырбий-хаджи, как его величают в селе, и решил поступить иначе. Не покупать кота в мешке на базаре, а проконсультироваться, посоветоваться со специалистами, профессионалами своего дела. Вскоре Амырбий-хаджи приобретает в Пятигорском плодовом питомнике 18 яблонь, пять грушевых деревьев, сливы и начинает колдовать над этими маленькими саженцами… Попутно обкладывается специальной литературой. Отныне его настольные книги – труды Мичурина, Тимирязева, Докучаева… А записная книжка пестрит всякого рода названиями – антоновка полуторафунтовая, пепин шафранный, бельфлер-китайка и т. д.
– Что давали некоторые сады в Терезе до него? Да ничего! – говорят многие терезинцы.
Вскоре в саду Эркенова, который разросся в целый питомник, не перечесть было всех деревьев: яблони, сливы, груши, абрикосы, черешня… С одной стороны, он походил на сад – музей, в котором было на что посмотреть и подивиться. Взять, к примеру, яблони. Они у него непростые были – на каждой стороне ветки привиты разные сорта от ранних до поздних. И потому плодоносили яблони чуть ли не с июня по октябрь. И все плоды по вкусу разные. Никогда не пресытишься… С другой стороны – по оживлению и царившему в нем порядку сад походил на цех какого-либо процветающего завода. Дело в том, что Амырбий-хаджи выращивал в подвалах всю зиму чудодейственные черенки, а чуть земля прогреется – он их на волю. Как только деревцам «стукнет» год – два – на продажу. Людям бедным частенько отдавал просто так или почти бесплатно, тем, кто побогаче, – продавал.
– Жить-то на что-то надо, хозяйство воспроизводить нужно, внуков растить должен, – говорил он, как бы извиняясь, покупателям, от которых не было отбоя и из которых никто не уходил с пустыми руками…
В Терезинскую школу и мечеть Эркенов приходил, как в родной, хорошо знакомый дом, где все тебя знают и ты всех знаешь, где ждут тебя с приветом и теплом. И всегда не с пустыми руками. Так, школе он подарил 100 саженцев, мечети – пятьдесят…
Садовод знал наперечет количество корней деревцев всех сортов и всех возрастов, от любой напасти спасал свои деревья сам, тюкая острым топориком, стесывал и клал в сторону ошкуренные жердины с заостренным концом и небольшой развилкой вверху – заготовленные подпорки…
Человек талантливый, говорят, талантлив во всем. Вот и Амырбий-хаджи был искусный резчик по дереву. Он все пускал в дело: ствол – на товары народного потребления – ступки, ложки, чашки, корни – на изящные поделки…
– Плотницкому, а тем более столярному мастерству можно учиться целую жизнь и не выучиться, потому что в нем очень многое нужно знать до тонкостей, – говорил он, – но жить в лесном краю, как наш, и не испытать себя в искусстве резьбы по дереву невозможно.
У Амырбия-хаджи было много планов и задумок, он говорил, что ему только начинают открываться сложнейшие механизмы природы, которые многие раньше по своему невежеству не принимали в расчет, что он должен лучше узнать свою землю, – а это участок в 30 соток – понять свойства, возможности, что она может дать, а чего никакими силами не вырвать, но судьба сулила ему другое. В ноябре 2008 года его не стало. Перед смертью подозвал к себе сына Азрета и долго молчал. Наконец, послышалось тихое, как шелест любимых деревьев в саду: «Сохрани наш сад, Азрет. Не дай погибнуть деревьям…»
Азрет, окончив худграф в КЧГУ, работал одно время учителем рисования в Кичи-Балыке, затем, окончив финансово-экономический институт в Москве, перебрался в Кисловодск. Когда Азрет начал рисовать и заниматься резьбой по дереву, отец терпеливо и трепетно отслеживал развитие дара сына, возлагая на него большие надежды. И Азрет сполна их оправдал. Нынче он продолжает отцовское дело и следует его наказу: «Живи ради людей и ради природы. Тогда на твою долю и долю твоих детей выпадает полноценная и щедрая жизнь». Одновременно Азрет не перестает писать, не перестает быть художником… Свидетельством тому – увиденная мною однажды его картина «Медовые водопады», наполненная светом и воздухом, вечным праздником бытия…