Нет у человека большего богатства, чем доброе имя. Никакой ценой его не купишь, человек его зарабатывает сам – всем, что он делает в жизни. Наглядный пример тому – жизнь и судьба семьи знаменитого в Учкуланском ущелье эфенди Хаджи-Умара Биджиева.
Для начала двадцатого века Хаджи-Умар был на редкость образованным человеком. Он в совершенстве владел помимо родного русским и арабским языками, никогда не гнался за богатством, хотя и неимущим его было не назвать. Хаджи-Умар мог презреть все – уют, богатство, кроме одного… «Знания и только знания дают человеку уверенность в себе, достоинство и гордость», – говорил он, и стоит ли удивляться тому, что все его дети получили надлежащее образование, а на полках в их комнатах в стародавние времена рядом с Кораном, точнее, чуть поодаль от божественной книги, стояли томики Вольтера, Пушкина, Баратынского…

Нет у человека большего богатства, чем доброе имя. Никакой ценой его не купишь, человек его зарабатывает сам – всем, что он делает в жизни. Наглядный пример тому – жизнь и судьба семьи знаменитого в Учкуланском ущелье эфенди Хаджи-Умара Биджиева.
Для начала двадцатого века Хаджи-Умар был на редкость образованным человеком. Он в совершенстве владел помимо родного русским и арабским языками, никогда не гнался за богатством, хотя и неимущим его было не назвать. Хаджи-Умар мог презреть все – уют, богатство, кроме одного… «Знания и только знания дают человеку уверенность в себе, достоинство и гордость», – говорил он, и стоит ли удивляться тому, что все его дети получили надлежащее образование, а на полках в их комнатах в стародавние времена рядом с Кораном, точнее, чуть поодаль от божественной книги, стояли томики Вольтера, Пушкина, Баратынского…
И совершенно очевидно, что только такими – интеллигентами высокой пробы, высокообразованными, дерзкими, гордыми – и могли вырасти дети Хамита – внуки Хаджи – Умара. Собственно, об их судьбе – судьбе двух старших сыновей Хамита – Биляла и Бурхана – и пойдет речь, да только все, о чем хочу рассказать, выплескивается за пределы их судеб…

Сначала в семье Хамита Биджиева все складывалась донельзя благополучно, точно сама судьба заботилась о ее счастье. Семья большая – девять человек. Дружная. Особенно дружны два старших брата. Старики, глядя на них, частенько говорили: «Билял и Бурхан подобны двум долям разделенной сердцевины ореха». Оба брата выучились на учителей. В 1930 году начали учительствовать в родном ущелье, идя по дороге самоусовершенствования и ведя по ней детей… Билял – завуч, Бурхан преподает математику. Усвоив честные правила жизни от деда и отца, братья старались сделать в ней максимум полезного для земляков. И им это удавалось. Так, например, покойная Кулу Узденова до конца своих дней вспоминала, как Билял спас от неминуемой гибели целую семью из Хурзука: «Мы, шесть девушек, возвращались из Преградной, где убирали кукурузу. На козлах брички сидел Билял. И вдруг в местечке Аман – Ныхыт с обрыва в воду сорвалась впереди идущая арба, на которой находились женщины и дети. Мы в крик, а Билял с юношеской ловкостью бросился в бушующую Кубань. Он вытащил из воды молниеносно не только всю семью, но и быков, которых течением отнесло в сторону».
Вообще, о необычайно крепком здоровье, силе и ловкости Биляла в Учкулане чуть ли не легенды слагали. Говорили, что он мог одной рукой держать трехгодовалого бычка, пока с него снимали шкуру, что на косьбе за ним – легким и быстрым – никто и никогда не мог угнаться. Равно как и за Бурханом. Но вот достоверный факт, о чем сообщает в 1937 году газета «Красный Карачай» в статье «Борцы Карачая – чемпионы края»: «Борец из Учкулана Билял Биджиев уложил своих пятерых соперников за 37 секунд…»
Его лопатки в пылу любой борьбы не касались земли, утверждают очевидцы, а реакция была как у кобры – мгновенная, цепкая…
Билял и его друзья Магомед Эртуев, Хасан Чомаев, Тохтар Борлаков смогли выиграть всевозможные турниры района, края, Северного Кавказа по вольной борьбе. Сохранившаяся с тех пор фотография кажется самым лучшим подтверждением живого впечатления о них. Вот они, силачи, у колоннады в Кисловодске…
– Если Билял был рядом, никому ничего не страшно было, – вспоминают ровесники Биляла, – он был как брат любому, кто нуждался в его поддержке.
А вот Бурхана защищать не спешил, требовал от младшего брата отпора во всех конфликтных ситуациях. И самого решительного. «Не бойся ничего, никого и никогда, – говорил, – если даже противник сильнее тебя во сто крат, все равно бросайся в бой…»
Мать ни сном, ни духом не ведала о спортивных пристрастиях и победах сына и потому чуть не потеряла сознание, увидев в один из дней, что к их дому направляется толпа мужчин. Но шедший впереди всех Адей Биджиев поспешил успокоить невестку: «Радость в Большом Карачае большая! Сегодня Билял уложил на лопатки знаменитого, можно сказать, непобедимого осетинского силача. Курманлык по этому поводу затеял народ, вот пришли сообщить вам эту новость…»
Канитат и Хамит не нарадуются на сыновей, радуются тому, что у них получается все, за что бы они ни взялись, прочат и младшим своим детям такое же будущее, но жизнь ежедневно и ежечасно творит свои неписаные романы…
Как и по всей стране, в Учкуланском ущелье начались репрессии, направленные как против зажиточных слоев села и города, так и против старой интеллигенции. О размахе репрессий говорить не приходится. Лично начальник областного НКВД Удов, рассказывают, похвалялся, что ежемесячный план по выявлению и аресту «неблагонадежных» перевыполняется на 125 процентов… Наветы, доносы, раскулачивание, ссылки сыпались на голову аульчан, как из рога изобилия…
На момент ареста – январь 1938 года – Хамит работал заместителем главврача по хозяйственной части в Учкуланской больнице. Главврачом был известный талантливый хирург Константин Петрович Алешко. Константин и Хамит были очень дружны, и они были очень уважаемыми людьми в ущелье. Когда Хамита арестовали и доставили в Учкуланский НКВД, начальник отдела Хаджах Чотчаев аж руками всплеснул то ли от неожиданности, то ли от негодования: «Почему взяли Биджиева? Его нет и не было ни в каких списках…» Доносчик и иже с ним лишь осклабились, ибо следственная машина этого учреждения «задний ход» не давала никогда…
«Что это значит? Что за наваждение? Арест Биджиева – чистейшей воды недоразумение», – предпринимал одну попытку спасти друга за другой Алешко, но все его заявления энкэвэдэшники рвали в той же последовательности, в какой они к ним поступали. Более того, было решено конфисковать имущество Биджиевых…
Дом стал пуст в два дня, но семья Биджиевых по – прежнему ни в чем не нуждалась, все дома, все кладовые соседей, друзей были открыты для нее: приходи и бери все, что захочешь…
Друзей, проверенных временем, полных желания не взять, а отдать, у Биляла и Бурхана было великое множество. Узнав о беде, постигшей друзей, Хамзат Крымшамхалов, Ракай Алиев, Мухаджир Кечеруков, Манаф Семенов, Солтан – Мурат Акбаев поспешили под всяческим предлогом изъять что-либо из хозяйства Биджиевых. Один уверял: «Хозяин задолжал мне две овцы». Другой твердил: «Моя корова временно содержалась в их загоне». Третий просто молча свел лошадь со двора… Впоследствии скот вернут потихоньку, чтобы никто из чекистов не прознал об этом….
Узнав об аресте отца, Билял тотчас же выехал в Баталпашинскую, но безрезультатно.
– Мне было семь лет, а Магомеду – пять, когда арестовали отца, – рассказывает Елизавета, дочь Хамита. – Я отчетливо помню, с каким нетерпением мы все ждали возвращения Биляла из Баталпашинской. Он приехал поздно и прошел в свою комнату, ни с кем не разговаривая. Я зашла за ним следом и спросила: «Брат, отца не отпустили? Значит, нам надо срочно всем ехать к нему и быть с ним рядом…». Он не смог сдержать слез… Сейчас, с высоты прожитых лет, я понимаю, он был просто – напросто убит дурными предчувствиями…. Мы больше никогда не видели отца. Взамен обещанной встречи получили бумагу: «Приговорен к расстрелу за антисоветскую агитацию. Приговор приведен в исполнение > 11.02.1938 г.»
Забегая вперед, скажу, маленький Магомед подрастет и с 15 лет начнет забрасывать запросами все инстанции, разыскивая могилу своего отца, доискиваясь истинных причин его смерти. И только в 1962 году они получат справку, свидетельствующую о полной посмертной реабилитации отца…
Но вернемся в 1938-й. Еще сравнительно молодая, не надломленная болезнями, Канитат долго не могла поверить, что то, что могло присниться лишь в страшном сне, станет правдой каждого дня, когда ты просыпаешься и задыхаешься, засыпаешь – и тоже нечем дышать. Это было предчувствием еще одной беды. Через три месяца после расстрела Хамита, проболев всего три дня, умирает маленькая дочь.
– Толстая коричневая тетрадь в коленкоровом переплете, уже порядком потрепанная, всегда хранилась на верхней полке старого шкафа, – вспоминает Елизавета Хамитовна, – там были трогательные записи, сделанные отцом: кто когда родился, когда сделал первый шаг, сказал первое слово, каким оно было, кому адресовано…Много позже мы узнали о том, что и Билял вел дневник. Написанные им на смерть сестренки слова, где мелкие буквы теснились, словно боялись, что им не хватит места для мыслей, боли, вздоха, так потрясли маму, что мы даже испугались за ее рассудок…
22 июня 1941 года. Это было тихое теплое воскресенье. Клейко пахли тополя листвой, зеленели стрелки свежей травы возле дома. Сами знаете, лето приходит в горы куда позже, чем обычно. И тут как обухом по голове: война. Бездействовать было немыслимо. Все разошлись – разбежались, Билял с Бурханом, как и многие другие учкуланцы, сразу бросились в военкомат. Повестку дали лишь на одного, в военкомате приняли во внимание тот факт, что нет отца, недавно похоронили ребенка, в семье еще есть малолетние дети… Покладистого Бурхана , который всегда и во всем признавал первенство старшего брата, в те дни было не узнать.
– На фронт поеду я и только я, – горячился он. Билял не уступал ему. И тогда брат Канитат Мухютдин Эркенов вынес единоличное решение: «На фронт отправится Бурхан…»
Как долго тянулось время до первого фронтового письма, до первого облегченного вздоха: «Хвала Всевышнему, сыночек жив – здоров…»! А тем временем на судьбу Биляла ложилась та же тень, что легла на судьбу его отца…
Шел 1942 год. Билял на тот момент работал директором Верхнеучкуланской школы. Одновременно организовывал отправку на фронт снаряжения для армии – бурки, башлыки – настоящие, плотные, из грубой шерсти, теплые вязаные носки, сбруи для лошадей, седла…
– Я не помню, какой это именно был день, – рассказывает Елизавета, – в доме были только я и Билял. Мама на кошу, Магомед и сестра на прирезках кукурузу собирали. Накануне Билял получил повестку и потому, встав рано утром, стал собираться в дорогу. Маме ничего заговорщически сообщать не стали. А я и рада стать сообщницей брата в таком важном деле. Что я могла понимать тогда? И тут заходят двое: друг Биляла и с ним русский парень. Со словами: «Да можешь не спешить, уже опоздал» они забрали его с собой. Я с криком к соседям, почувствовав неладное. В учкуланский НКВД ринулся весь аул. Вышедшие навстречу людям служивые сказали: «Да все в порядке. Его увезли в Баталпашинскую. Скорее всего, вернется начальником облоно…» Со смешанным чувством недоверия, недоумения и надежды расходились встревоженные люди, но последующие события всех потрясли. Когда Канитат приехала и изъявила желание увидеть сына, ей ответили: «К сожалению, это невозможно. Он написал прошение с прось-бой отправить его на фронт, которое мы удовлетворили…»
Объяснение, которое ровно ничего не объяснило… Куда только ни обращалась мать, в какие только двери ни стучалась, ничего не смогла узнать более о судьбе сына…
– Его могло погубить лишь одно: он всегда высказывал собственные взгляды на все происходящее вокруг, – считали друзья, – а в ущелье на тот момент все основательно проросло «стукачеством», потому стоило кому-либо намеренно задеть его убеждения, и все, дело, считай, уже в шляпе… Под колпаком ты и твоя семья. Тем более, что прецедент в семье уже был…
Не собиралась Канитат на этом останавливаться, до Москвы бы дошла мать в поисках сына, но тут новая беда. Депортация.
…Через две недели их высадили на полустанках, в селах Средней Азии, где им предстояло прожить 14 долгих лет. И ждать, ждать вестей от Биляла – а вдруг, действительно, на фронте воюет, а не в застенках НКВД томится от неизвестности. И от Бурхана, который непонятно долго молчит…
Между тем Бурхан находился в немецком плену. Часть, в которой он воевал, попала в окружение. И что сказать по этому поводу? Да ничего. Просто заметить, что фашисты были вооружены до зубов, а у наших солдат на троих одна винтовка… В плену Бурхан, как и все, подвергался пыткам, умирал и воскресал… Но вел себя стойко и мужественно. Даже предпринял безуспешную попытку побега. Когда пленных освободили советские войска, их признали виновными в измене Родине и отправили в лагеря. Бурхана и попавших с ним в плен земляков посылали исключительно на тяжелейшие работы, потому что в их тюремном деле была одна коротенькая приписка – ЧСИР, что означало – член семьи изменника Родины. Там же, в тюрьме, Бурхан узнает, что он вдобавок ко всему еще и представитель репрессированного народа, также обвиненного в измене Родине… Худшие опасения закрались в его душу, которые вскоре подтвердились. Среди зэков пошел слух, что поступило спецраспоряжение: особо опасных заключенных, в том числе карачаевцев, держать в одном месте. Под охраной СМЕРШа – чтобы в случае чего разом пострелять.
Отчаяние рождает поступки. Тоже отчаянные. Бурхан бежал из лагеря с друзьями…
Я живо представляю себе, с какой радостью и с каким азартом вернулся бы он в строй, как достойно встал бы в ряды фронтовиков, но, увы, все складывалось иначе. Не было Бурхану дороги домой к родным. Он бежал в Турцию, где немало помыкался в первое время, но не сломался, не потерял веру, не стал безродным, потому что то и дело приходил к морю и обращал свои взоры в сторону Кавказа. Невольно вспомнишь, представив такое, проникновенное таривердиевское: «Берег мой, берег ласковый, ты покажись вдали – краешком, тонкой линией…»
А тем временем в Средней Азии от кого бы и кому бы ни приходило письмо с фронта, Канитат непременно приходила в тот дом и спрашивала: «Не слышно ли что о Бурхане и Биляле?». Но никто ничего не знал о них, не мог утешить мать. Нет, был в селе один старенький дунган, который, завидев ее в слезах, всегда говорил: «Верь мне, сестра, судьба никогда не захлопывает одну дверь, не открыв при этом другой. Вернутся к тебе сыновья, не один, так другой. Не могли же они взяться за руки да пропасть вместе…».
Как слепой перебирает четки, перебирала в мыслях обнадеживающие слова старика мать…
Но только в 1968 году смог приехать на родину и найти своих родных, вернувшихся на Кавказ, Бурхан. Что сделала, что почувствовала мать, спросите? Обняла сына и затихла, словно умерла у него на груди. От счастья…
– Как вы счастливы, вы сами не знаете, если можете видеть сверкающую Кубань, заснеженные перевалы Кавказского хребта, наш родовой квартал, – размышлял вслух Бурхан, меряя шагами глухие учкуланские переулки, вьющиеся под ногами, – казалось, это было вчера или позавчера, отец посадил тополя около школы, а нынче они касаются неба своими верхушками..
Никто не знает, как трудно взбираться по разбитым ступенькам дома, где некогда жили дорогие твоему сердцу люди, как печален скрип двери, из-за которой никогда уже не выглянут безвозвратно ушедшие родные лица. Но еще трудней другое. Как сказать матери, что пора возвращаться – вышел срок визы, что там, в Америке, куда он со временем перебрался из Турции, его ждет семья, но он будет приезжать вновь и вновь, и каждый раз с надеждой, что так же внезапно, неожиданно объявится и Билял, ибо не мог старший, сильный, умный, честный брат сгинуть в лагерях… Но есть, есть мудрые матери – блажен, кто их имеет – которые больше всего на свете и умеют, что только любить, понимать, жалеть и ждать сыновей. Канитат сама благословит и отправит сына обратно, а он прилетит вновь через шесть лет с дочерью. И опять не сможет остаться навсегда, несмотря на все уговоры старых друзей, родных, и виной тому будут не столько субъективные причины, сколько объективные условия общественной жизни 70-х прошлого столетия… Бурхан – уже 94-летний старик – и по сей день живет за океаном.
– С каждым годом замедлялся темп жизни мамы после второго приезда Бурхана, – рассказывает Елизавета Хамитовна, – но до самой смерти она ждала Биляла, хранила дневники отца и брата как святыню. И даже когда душа мамы стала отлетать, когда она уже говорить не могла, глаза ее продолжали жить, как бы прося, завещая: «Ждите Биляла. Не может мой славный, мой сильный сын не вернуться домой». Вот нам с Магомедом и кажется, что Билял живет где-то, только далеко, и мы еще сможем его увидеть, только нужно очень сильно этого захотеть, чтобы подчинить себе время…
И может быть, рассказ этих двух удивительно тонких, памятливых, искренних людей – ветеранов труда, заслуженных учителей КЧР Елизаветы Хамитовны и Магомеда Хамитовича Биджиевых, жизнь, судьба и творчество которых также достойны журналистского пера, и есть такая попытка. Попытка вспомнить и вернуть отца и братьев, погребенных в небытие как «врагов народа», к нам сегодня живыми. По праву памяти…

НА СНИМКАХ: Верхний Учкулан.1937 год. Семья Хамита БИДЖИЕВА.

Тот же год – знаменитые борцы Карачая – Магомед ЭРТУЕВ,

Хасан ЧОМАЕВ, Билял БИДЖИЕВ, Тохтар БОРЛАКОВ в Кисловодске.