Махмут ЭРТУЕВ родился в 1913 году в многодетной семье, в которой было семь сыновей и восемь дочерей. А что? Семья под стать аулу, в котором жила. Кто из нас, проезжая мимо Верхней и Нижней Мары, не восхищается, как привольно, красиво раскинулись они в ущелье? здесь так много простора, что он почти осязаем. Каждый человек окружен им. А чтобы услышать другого, поговорить с ним, рассказывают старики, надо было подойти совсем близко к нему, преодолев отделяющий простор в виде какого­-нибудь холма, склона, горной речки, петляющей у подножия гор меж домов…
Отец Махмута, Курман-­Алий, занимался животноводством. С первыми петухами вставал наравне с отцом и старшими братьями и Махмут. Чабанил, чистил коней, да так, что они блестели, как атласные. Отец во всем любил порядок. Весь инвентарь, до мелочей аккуратно сложенный, лежал в сарае, каждой лопате, каждому топору было предназначено свое место… Этому же учил своих детей…
Махмут переступил юность, но сумел сохранить в себе самое дорогое ее свойство – способность смотреть на мир как на нечто удивительное и неповторимое. Импульсивный, легко реагирующий на малейшее событие, он был своим в компании любого толка. К чему упомянула «любой толк»?
Махмут ЭРТУЕВ родился в 1913 году в многодетной семье, в которой было семь сыновей и восемь дочерей. А что? Семья под стать аулу, в котором жила. Кто из нас, проезжая мимо Верхней и Нижней Мары, не восхищается, как привольно, красиво раскинулись они в ущелье? здесь так много простора, что он почти осязаем. Каждый человек окружен им. А чтобы услышать другого, поговорить с ним, рассказывают старики, надо было подойти совсем близко к нему, преодолев отделяющий простор в виде какого­-нибудь холма, склона, горной речки, петляющей у подножия гор меж домов…
Отец Махмута, Курман-­Алий, занимался животноводством. С первыми петухами вставал наравне с отцом и старшими братьями и Махмут. Чабанил, чистил коней, да так, что они блестели, как атласные. Отец во всем любил порядок. Весь инвентарь, до мелочей аккуратно сложенный, лежал в сарае, каждой лопате, каждому топору было предназначено свое место… Этому же учил своих детей…
Махмут переступил юность, но сумел сохранить в себе самое дорогое ее свойство – способность смотреть на мир как на нечто удивительное и неповторимое. Импульсивный, легко реагирующий на малейшее событие, он был своим в компании любого толка. К чему упомянула «любой толк»? Да потому, что Махмута не только любили, уважали в обоих аулах, но и побаивались. Слава большого борца шла за ним по пятам. Почти во всех крупных городах Северного Кавказа к финалу, уверенно побеждая других, всегда подходил он и его друзья – Хасан Чомаев, Тохтар Борлаков, Билял Биджиев. Да­-да, Эртуеву довелось увидеть рукоплескания и крики трибун, многочисленных судей, которые подходили к нему, чтобы поднять его руку – руку победителя на многих соревнованиях. Его призы: серебряные часы, кинжалы, бурки – вызывали восхищение у всех. Не знал Махмут и равных в метании копья, поднятии гирь. Словно какие­-то крылья росли у мужчины за спиной, тем более, что женился на девушке скромного обаяния и подкупающей чистоты. И стал отцом четверых детей, и для него это было не только большим счастьем, но и большой ответственностью…
Но все мечты, все надежды разрушила война. На фронт ушел и Махмут. Ему по-­хорошему была положена отсрочка, поскольку уже воевали его братья Чомак, Азрет, Джатдай, Ачахмат, младшему сыну исполнилось всего полтора года, а родители уже в почтенном возрасте, сами нуждаются в постороннем уходе, а Махмут рвется на фронт. И вот пришел день, когда он взял на руки щекастого карапуза Махара и стал с ним ходить по дому, прощаясь таким образом с сыном, матерью, женой…
Мара на время войны затихла, все реже можно было увидеть женщин, сидящих с мотками шерсти на лавочках или щебечущих с кувшинами воды у родника, стариков, сидящих на завалинке, даже дети старались быть при деле, а не играть, озоровать на улицах. Все жили ожиданием писем с фронта.
И письма приходили, я бы сказала, торжествующие: «Нелегко нам, родные, но будьте уверены, враг будет разбит!». «Мы не знаем, что нас ждет впереди, но наш проводник – вера в победу!». «Если буду помирать, если буду в сознании, то все мои мысли будут только о вас, о родной Маре…».
Письма Махмута были не только своего рода отцовским напутствием детям, но и формулой жизни человека, не столько уверенного в своей непогрешимости, сколько цельного и искреннего, всегда поступавшего по совести, как подсказывало сердце, и не лгавшего ни другим, ни себе…
Последнее письмо от Махмута пришло из Пензы, были ли еще письма от него, никто не знает по сей день, поскольку в ноябре 1943 года весь карачаевский народ был депортирован в Среднюю Азию. Депортация – не самое подходящее место для семейных архивов, в ссылку – в незнаемое, в неизвестное – взять лучше бы продуктов, одежды, драгоценностей, если таковые имеются, но нет – мать бросилась снимать со стены портреты сыновей, собирать их письма, фотографии. И самое главное, сердце у нее леденело не от того, что выселяют с родного Кавказа неизвестно куда и неизвестно насколько, а от страха перед властным непреодолимым предчувствием большой беды…
И беда не заставила себя ждать. Увидев письмо, пришедшее с фронта на ее имя, мать похолодела. Это был не привычный треугольник, который она получала от сыновей. Письмо было в четырехугольном конверте с напечатанными буквами: «Ваш сын и брат Чомак погиб…».
Мать не проронила ни слезинки и строго-­настрого запретила плакать по углам дочерям и невесткам…
Помню, как-­то в одном из журналов читала статью о пропавших без вести солдатах в Великую Отечественную войну и испытала дрожь запоздалого ужаса, что иные, пропавшие на войне, могут быть не захоронены, прочитав две страшные строчки: «На ярко-­зеленой весенней траве белели три черепа…». Что же должна была пережить мать, получив извещения – одно за другим, что три ее сына – Махмут, Джатдай и Азрет, три богатыря -­ пропали без вести…
Когда Махмут уходил на фронт, Махару было всего полтора года, но, тем не менее, он помнил отца, помнил смутно, так, словно время развесило между ними какую­-то воздушную полупрозрачную кисею, сквозь которую виднелся контур красивого, богатырского телосложения мужчины с добрыми глазами. Естественно, этот образ, этот контур были вызваны более воображением, нежели памятью, но таким он и стоит у Махара перед глазами по сей день…
Сейчас Махар живет в селе Чапаевском, на пенсии, но ранее работал главным бухгалтером, старшим экономистом в колхозе «Родина». И все это время он искал отца. Писал во всевозможные инстанции, по разным адресам, от своего имени, от имени братьев отца Ахмата, Шогая и Ачахмата, веря, что имя отца где­-то золотом четко врезано в гранит, вот только бы узнать, где. Где след на земле, что остался от знаменитого в свое время спортсмена, отца четверых детей, чистым огнем сгоревшего, пропавшего в пожарище всенародной беды? И очень надеется, и по сей день, что найдется человек, который бы, как сказал поэт:
     «А ты, коль пулею не сбит,
     Ты, мне когда­-то руку жавший,
     Ты всем скажи, что я убит,
     Что я не без вести пропавший».

НА СНИМКЕ: Махмут ЭРТУЕВ.
Фото из семейного архива.