Судьба народной артистки Карачаево-Черкесии, поэтессы Тамары Батчаевой – повод для размышлений о прекрасном и грустном, о театре и женских муках, обернувшихся поэзией, и о поэзии, ставшей оберегом души – нежной и беззащитной. Об умении принимать неизбежное.
У Тамары есть стихотворение, которое показалось мне автобиографичным:
     «Жизнь моя – сплошной экзамен,
     Неуёмная пора
     Несусветных испытаний
     Театрального двора…
     Сцена мне была Голгофой,
     Ждущей смертницу свою,
     Чтоб судилищем жестоким
     Обнажить судьбу мою…»
Оно так потрясло меня жуткой ассоциацией сцена-Голгофа, что интервью с Тамарой я начала с вопроса: «Почему?»
– Потому что каждый выход актёра на сцену – своеобразный суд над ним, – пояснила Батчаева.- Актёр берёт на себя ответственность сыграть персонаж, который в корне может отличаться от его собственной натуры. И зритель должен поверить в него. Отображая чужую душу, приходится начисто забывать свою и даже расчленять, если понадобится… Это ли не Голгофа?

Судьба народной артистки Карачаево-Черкесии, поэтессы Тамары Батчаевой – повод для размышлений о прекрасном и грустном, о театре и женских муках, обернувшихся поэзией, и о поэзии, ставшей оберегом души – нежной и беззащитной. Об умении принимать неизбежное.
У Тамары есть стихотворение, которое показалось мне автобиографичным:
     «Жизнь моя – сплошной экзамен,
     Неуёмная пора
     Несусветных испытаний
     Театрального двора…
     Сцена мне была Голгофой,
     Ждущей смертницу свою,
     Чтоб судилищем жестоким
     Обнажить судьбу мою…»
Оно так потрясло меня жуткой ассоциацией сцена-Голгофа, что интервью с Тамарой я начала с вопроса: «Почему?»
– Потому что каждый выход актёра на сцену – своеобразный суд над ним, – пояснила Батчаева.- Актёр берёт на себя ответственность сыграть персонаж, который в корне может отличаться от его собственной натуры. И зритель должен поверить в него. Отображая чужую душу, приходится начисто забывать свою и даже расчленять, если понадобится… Это ли не Голгофа? А что делает с человеком озарение? Бывало, просыпалась задолго до утра или просиживала за столом до полуночи. Забывала за стихами, приходившими ко мне помимо воли, пить-есть. Вспоминала, кто я, где я, лишь когда звонили подруги и родные.

Принцип «все так поступают» не для Тамары. Если шляпа, то а-ля Париж, если одежда, то в летящем стиле. Если любовь, то в порыве… Истины, которых она придерживается, тоже не укладываются в обыденность, однако просты и человечны. Стремление к сцене, к примеру, было штормовым настолько, что Тамара не сумела оградиться от него здравомыслием. Мечта пробудила в ней необыкновенную целеустремлённость. Сейчас даже ей не верится, откуда тогда взялись силы для победы в тяжбе с устоявшимися взглядами на профессию актрисы, недостойную для горянки. Диплом выпускницы романо-германского факультета Пятигорского института иностранных языков, должность завуча школы полетели в Тартарары. А, возможно, и наоборот, раздвинули границы её ощущений и придали мужества для публичного исцеления и обогащения духовного мира её земляков, то есть нашего с вами мира, уважаемый читатель.
Театр для Тамары Батчаевой не только перевоплощение в образы героинь, это прежде всего зритель. Не масса – нет, каждый человек в отдельности. Перед ним, единственным, она обнажает своё сердце. Для него, единственного, выходит на сцену и играет. Во имя него, единственного, она пожертвовала многим – и, прежде всего, семьёй. Театральный институт обошёлся без неё. В семидесятые годы это обрекало на положение белой вороны среди профессионалов. Но к чести её коллег по театру, или партнёров, её приняли в коллективе очень хорошо. Им и режиссёру Борису Тохчукову она обязана тем, что на первом году своей творческой деятельности сыграла более десяти ролей, семь из которых были вводными. Причём не просто эпизодическими, а большими, острохарактерными. Вживалась она в них с ходу. Погружение в таинство творчества, в актёрское восхождение Тамара считает молитвенным общением со Всевышним.
– Все мы ходим под Богом, – поделилась она со мной, – и, разумеется, без Небесного посыла нельзя вторгаться в его прерогативу – чужую душу… Без общения со Всевышним духовность невозможна. А театр – это ведь духовная трибуна.
Французский шансонье Морис Шевалье, сравнивая судьбы артистов с судьбами марионеток, считал их людьми, «у которых голова не слишком крепко сидит на плечах, доходящих до того, что считают себя полубогами или сверхбогами». С таким мнением Тамара категорически не согласилась:
– Я бы так не сказала. На мой взгляд, нет профессии серьёзнее актёрской. Только актёру подвластно одномоментно поменять в умах зрителей представление о мире, о Добре и Зле. Человек может прийти на спектакль с одним мировоззрением, но уйти – с другим. Примеров тому – множество. Ни одно искусство не способно так вывернуть наизнанку всю порочность и добродетельность души человеческой.
Сочинительство было, образно выражаясь, под спудом сценического выбора Тамары Батчаевой, становясь явью лишь для гостей за чашкой дефицитного в советское время кофе. Знаю об этом не по слухам – сама имела счастье чувствовать переливы её стихов в особой, непередаваемой атмосфере тесного кружка почитателей поэтессы, пишущей в стол. Мы ничего не подсказывали ей и не критиковали – просто слушали, очарованные её талантом и человечностью. Мне стало интересно, как она смотрит сейчас на те посиделки – как на потребность быть значимой и уважаемой или как на возможность творческого самовыражения?
– Любое творчество, по идее, должно стать достоянием мира – далёкого или близкого, кому как повезёт, – ответила Батчаева. – Всё, что сотворяется душой человеческой – от Бога и предназначено для людей – детей Божьих. А для меня это ещё и жизненная необходимость делиться со всеми, прежде всего с друзьями, тем, что дано мне от природы. Так было. Так есть и сейчас. Возможно, это и нескромно, но меня в самой себе настолько много, что иногда кажется, будто душа моя не вмещается в мою плоть. И дабы не разорваться на части, я активно раздаривала и раздариваю себя миру.
Мистика? Реаль? Всё настолько перемешалось в творчестве Батчаевой, что порой становится непонятно, где начинается одно и заканчивается другое…
Естественно, с годами Тамара помудрела. Однако и по сей день всё, что она пишет, – своеобразное отражение её нелёгкой и перенасыщенной эмоционально судьбы. Каждое слово, каждая строчка- от души и сердца: о чём бы они ни говорили – о любви, о жизни, которую она очень любит и старается быть с нею честной. Именно поэтому её героини – символ смены ощущений молодости и взросления.
Невозможное стало возможным неожиданно. Добрыми ангелами-инициаторами, внесшими в жизнь Тамары действие, по-гречески – энергию, оказались доктора Фатима Мекерова, Назифат Батдыева, заслуженный банкир России Светлана Эльканова и другие почитатели её таланта. Благодаря их поддержке была, наконец, получена награда в виде публикаций пяти книг её стихов. Добротно изданные, они стали достойным явлением на литературном поприще Карачаево-Черкесии. В книгах – гамма чувств. Стыдливость облечена в слова – мягкие и благозвучные:
     «Луна глядела мне в глаза
     И что-то тайное шептала…
     Но не успела я связать
    Слова – мне тень твоя мешала:
     Что в даль небесную звала,
    Туда, где в россыпи купалась,
    Когда весну свою ждала –
    И беззаботной просыпалась…»
Стихи Тамары, хотя и с немалой долей бушующих страстей, не обжигают по-шекспировски. Женственно настроенные на грустную волну, не раня даже в резкостях, они своими расцвеченными эмоциями учат читателей тому, чего так не хватает в жизни, – прикосновению к эфемерному. И главное, часто греют сердце. Лично моё буквально тает при их чтении, особенно если это стихи, которые я условно называю тихими. Они – шёпот, тоска по чувственному отклику. Из их глубин просвечиваются любовь, жалость и… прощение. Вот написала так и вспомнила цветок-недотрога своего детства, называвшийся длинно-предлинно – не тронь меня, завяну я. Мы любовались им не дыша, боясь погубить. В книгах Батчаевой я нашла нечто подобное – зыбкие, трепетные стихи, источающие нежнейший аромат любви, настоящая лужайка с разноцветьем полевых цветов. Насладишься ими бережно – и пожалеешь в грезе их создателя с оголённой до невозможности натурой.
Конечно, не все стихи Батчаевой соответствуют канонам поэзии. Но она любит их, словно детей, одинаково дорогих.
Быть может, моё мнение вызовет неприятие у филологов и литераторов, однако скажу, что думаю. Поэзию Анны Ахматовой я воспринимаю не совсем традиционно, лишь как высочайшую поэтическую школу, констатацию её огромных умственных способностей и эмоциональных всплесков. Они так не волнуют. Стихи же Тамары Батчаевой, подчас несовершенные, задевают душу. Задевают как бы исподтишка. Ненавязчиво и надолго. Их фоновая поддержка – жизнь и все события, произошедшие с автором: школа, сельский быт, возвращение на родину из Узбекистана. И прелесть родных гор, сотворивших чудо, в Карачаево-Черкесии Тамара как бы заново родилась. Встретила здесь первую, быстро и трагически исчезнувшую любовь, тень которой часто витает над ней, помогая стойкой перед ударами Судьбы и влюблённой в жизнь. Не каждый сможет в её трагическом состоянии сказать: «Душа раскинулась струной, обнявшись с тишиною». Только тот, кем распоряжается Муза.
В наше прагматичное время многие относятся к поэзии с пренебрежением. Это явление Тамара считает прискорбным.
– Великую Отечественную войну, – подчеркнула она, – мы выиграли, в основном, боевым армейским духом, патриотизмом, благодаря стихотворению Константина Симонова «Жди меня, и я вернусь», песне Клавдии Шульженко «Синий платочек» и другим произведениям искусства. Даже древние понимали, что без духовности побеждающей силы не сформировать. А где черпать духовность, как не в стихах? «В начале было слово, и слово было Бог». Помню, – добавила она, – после похорон моей мамы я вошла в её пустую комнату, и мне показалось, что мир рухнул, ведь мама была моей единственной опорой. Жизнь кончилась, подумала я, и вдруг взгляд мой упал на томик стихов. Он меня и спас. Я перечитывала его несколько раз, правда, ничего не понимая, пока не наступил следующий день. Но, как говорится, переспав с горем ночь, все же сумела пережить эту невосполнимую утрату.
Возможно, я и ошибаюсь, но стихи и сценические роли Тамары Батчаевой навели меня на мысль, что ей в них уютно и тепло. Совсем не так, как в реальности, где, по сути, проходит лишь малая толика её жизни, где и одиноко, и серо, а порой и больно… Как в притче: кто я на самом деле, задумался китайский император, правитель Поднебесной или бабочка, порхающая во сне над цветами? А кто же Тамара? Экстраверт, жаждущий высказаться, расшевелить окружающих людей? Или это иллюзия её ролей и стихов?
– Знаешь, – сказала Тамара, – бывало, из-за плохого самочувствия я еле добиралась до сцены. Но как только делала первый шаг по ней, недомогание улетучивалось, и я чувствовала себя, как рыба в воде. Вот в этом я настоящая. Видимо, я всё-таки рождена для сцены. А стихи? Они – подспорье между ролями.
Как актриса Карачаевского театра Тамара Батчаева служит своему народу. Как поэтесса принадлежит всем людям. Как женщина пребывает в одиночестве. Пока её такой расклад устраивает, ибо у каждого человека своё ощущение радости. Тамарино – в любви к работе, не подвластной мещанской логике, и – в любви к ней зрителей. Её личная жизнь полна испытаний, но они же, обогащая, обостряют её чувствительность к чужой боли.
Разумеется, творчество Батчаевой мир не изменит, но оно побуждает нас, читателей и зрителей, взглянуть на него по-иному. Взглянуть и увидеть жизнь в более ярких красках.