Новости

Пусть не дошли они до Вены и Берлина, но…

7 апреля в 05:32

15 просмотров

Сагитбий ХУБИЕВ Не поверите, взяла в руки Книгу памяти КЧР, изданную в феврале 1995 года в Адыгее, пробежалась по страницам – и мороз по коже… Как потрясающе длинны списки без вести пропавших… Имя им, безо всякого преувеличения, легион. И пропали солдаты в основном в первые годы войны, погибли те, кто принял на себя первый удар. Никто не видел их мертвыми – пехоту, которую разнесло в клочья, разведчиков, которые отправились на задание и не вернулись, пленных, которые сгинули в лагерях, тех, кто погиб в оборонительных боях, кто не вышел из окружения. В стремительном отступлении некому и недосуг было проследить за судьбой каждого человека… А в домах пропавших без вести тем временем память выкручивала жилы родным и близким и выкручивает по сей день…
…В горы, в аул Кызыл-Октябрь шла весна, сводя с ума все живое. Творила она чудеса и с четырьмя старшими сыновьями Балдан и Ибрагима Хубиевых, которые росли «с надменностью юности гордой – нам все нипочем, все с руки!». И действительно, ребята были как на подбор: один музицировал, второй писал стихи, слагал песни, третий мечтал о воинской карьере…
Семью Хубиевых в ауле называли по-разному. Одни – богатеями, другие – семьей красноармейцев. Дело в том, что отец Ибрагима Мусост был одним из самых богатых людей в Учкуланском ущелье. Ему принадлежали две тысячи гектаров земли, несметное количество коров, овец, лошадей. В 1937 году Мусост спустился из ущелья в Кызыл-Октябрь, выстроил там громадный дом для единственного наследника Ибрагима и вступил в колхоз имени Ворошилова. Спросите, отчего не в родном своем ауле Карт-Джурте произвел он все эти манипуляции? Я не знаю, бог, случай или судьба подставила ему подножку – времена-то в тридцатые были смутные, и этим воспользовались клеветники и доносчики, вот и бежал Мусост из родного аула в Кызыл-Октябрь. И оснований жаловаться на удачу, как вы понимаете, ему в Кызыл – Октябре не было….
У второго «прозвища» также было свое объяснение. Старший сын Ибрагима Сосланбек после школы получил высшее образование во Владикавказе, Сагитбий окончил партшколу в Ростове, в стенах той же партшколы со временем отучились и Борисбий с Энвером. Впоследствии один начинает работать в администрации Микоян-Шахара, второй – в Учкулане, третий – председателем райисполкома Зеленчукского района… Домой братья наведывались каждую неделю и сразу – в сад. Сад, в котором росли ореховые, тутовые деревья, груши, яблони, крыжовник, смородина, был их семейной гордостью…

Июнь 1941 года. Субботний вечер. Семья прохлаждается в тени яблонь с побеленными известкой стволами… Где-то в деннике тревожно фыркают лошади, стоит и жует жвачку рыжая корова Манька. Она греет свои бока на закатном солнышке, но временами перестает жевать, а просто спит с закрытыми глазами, будто к чему – то прислушиваясь.. Может быть, бесхитростная скотина почуяла неладное, неслышное приближение войны…Как бы там ни было, вот вам необьяснимый факт. В тот вечер братья, не сговариваясь, решили посадить в саду каждый по грушевому деревцу. Хотя что в этом было удивительного? Непреодолимая потребность духовного самовыражения, постоянное стремление совершенствовать ласковую и одновременно суровую природу родных мест было присуще всем членам этой семьи, начиная с Мусоста и кончая малышней Ибрагима…
22 июня 1941 года. Раннее утро неторопливо плыло по безоблачному небу. Безмятежно разносились со склона на склон звуки кузниц и домовитый гул людей, выгоняющих в стадо коров. Сосланбеку пора отправляться в Ростов, где его ждет должность начальника строительной организации. Но тут страшное известие потрясло аульчан: война..
Первым на фронт уходит Сосланбек. И первое известие от него приходит из-под Пензы. Правда, он с горечью пишет о том, что они вынуждены отступать…
Кто не отступал, говорят бывалые солдаты, тот в пехоте не воевал. Как сейчас помню слова нашего знаменитого земляка, Героя Советского Союза Ивана Меркулова, с которыми он обратился к ученикам первой школы г. Карачаевска незадолго до смерти: «В атаке немного счастливых дней выпадало на долю пехотинцев, потому что как ни призрачна на войне сталь танка, как ни хрупок в небе самолет, как ни узок бронещиток орудия, у пехоты и того не было. От пули, осколков и огня пехотинцев защищали лишь отвага и опыт…»
И как пехоте в сорок первом было избежать танковых атак? В одной из таких ожесточенных атак Сосланбек был тяжело ранен. Четыре месяца в госпитале. Силы медленно, но верно возвращались к нему, и вот он уже тешит себя мыслью, что скоро вернется на фронт, но из госпиталя его направляют работать на военный завод, где выпускали снаряды для фронта. А в чудовищно-клеветническом 43-м его и вовсе как неблагонадежного отправят вслед за своим народом в ссылку, в Среднюю Азию.
– Дядя был очень огорчен таким поворотом событий, – рассказывает племянница Валентина, которая проработала более десяти лет директором школы в Кызыл-Октябре, а нынче преподает химию и биологию, – но до конца своих дней говорил, цитируя какого-то своего любимого фронтового поэта: «Пусть не дошел я до Вены и Берлина, не нес к Кремлю победные шелка, но все ж легла в Победу, как в былину, вся жизнь моя – негромкая строка…»
По иному сложилась судьба другого брата. Борисбий служил в 1937 году на Дальнем Востоке, в 1938 году кавалерист Хубиев воевал на Халхин-Голе. Домой вернулся в звании старшего лейтенанта и после долгих уговоров местных властей согласился взять на себя довоенную подготовку молодежи Кызыл-Октября. И именно благодаря ему на момент объявления войны из Кызыл-Октября на фронт отправились два кавалерийских батальона, не вооруженные до зубов, скажем прямо, но достаточно обученные воинским премудростям.
Этими двумя батальонами командовали Ажу Батчаев и Борисбий. Старожилы вспоминают по сей день, как дернул поводья своего любимого коня Борисбий, двинул каблуками в бока его и уже в скачке, пригнувшись в седле, помахал им. Помнят, как все всадники безо всякого приказа двинулись за ним, как кавалькада растянулась на шесть километров, иными словами, когда первые всадники достигли станицы Кардоникской, последние только покидали аул, а за ними шли пешие старики, женщины, дети…
Энвер ХУБИЕВ – Из этих двух батальонов в живых не осталось практически никого, – рассказывает Валентина, – а в семью моего дедушки пришло извещение: «Ваш сын и брат Борисбий Хубиев пропал без вести под Смоленском…»
Сагитбий также служил и воевал на Халхин-Голе. На фронт в первый год войны мог и не идти, потому как у него, как у первого секретаря Учкуланского райкома партии, была отсрочка. Была у юноши в отличие от других братьев и невеста, которой он писал письма из армии исключительно в стихах. Родные просто не чаяли их скорее поженить, даже несмотря на то что шла война, но Сагитбий рассудил иначе: «Вот вернемся все домой с Победой, тогда и справим сразу четыре свадьбы…»
Сагитбий не успел прислать домой даже письма, как пришло извещение о том, что он пропал без вести… Вторая по счету «черная» бумага… На Ибрагима страшно было смотреть, во всем его облике, поведении была такая безысходность, что у окружающих невольно сжимались сердца… А Балдан, не веря ужасу казенных бумаг с печатью, сказала: «Они обещались, а значит, вернутся. Они с детства росли такими, сказали – сдержали слово…» На последнем слове мать сорвалась и закатилась в душераздирающем крике…
А тем временем на глазах мужал Энвер. Он был самый любимый ребенок в семье, несмотря на то что в доме подрастали еще четыре малыша – две дочери и два сына.
– Бывало, – вспоминали старожилы, – догонит Энвер отца, уцепится за рукав – то была его мальчишеская привычка – заплетет ножонки вокруг отцовской ноги – хоть падай тому. И тем скорее тот разрешит ему пойти на речку или в ночное, в соседнюю станицу к друзьям-казакам и так далее. И когда 17-летний великовозрастный парень попытался проделать с отцом в шутку то же, что и в детстве, Ибрагим понял: сын уходит на войну. Энвер пропадет без вести в 1943 году при форсировании реки Дон. Позже, уже в Средней Азии, найдутся его однополчане, и я не знаю, насколько достоверны эти факты, но один из сослуживцев расскажет убитой горем матери, что Энвер Хубиев своим телом соединил концы оборванного провода и таким образом обеспечил связь…
Грянула депортация. И все, что Балдан и Ибрагим старательно заводили в надежде на долгую и счастливую жизнь, на женитьбу сыновей, замужество дочерей, пойдет по ветру да прилипнет к нечистым рукам, а они отправятся в бесплодные степи Казахстана…
– Не нами сказано: непамятливых памятью не мучай, а помнящим хоть час забвения дай. Не было у бабушки не то что такого часа забвения, минуты такой не было, – вспоминает Валентина, – не увидев места погребения своих троих сыновей, она не могла похоронить их в своем сердце..
Когда война закончилась, Балдан, как и все матери, воспряла духом: «Теперь – то уж точно наведут ясность, каждого человека посчитают, по всем спискам проверят, все госпитали, больницы прошерстят». Но государству было не до пропавших без вести. Более того, в общественное сознание прочно вбили мысль о второсортности тех, кто пропал без вести и не обрел так называемого положенного статуса. И потому с чувством ущербности подрастали дети, племянники, родные погибших, потому как в общественном сознании словосочетание «без вести пропавший» являлось фактом, порочащим биографию. Но какое до всего этого было дело матери? Коленнопреклоненную Балдан с воздетыми к небу руками можно было увидеть во дворе своего дома, на хлопковых полях совхоза, в котором она работала, в вагоне, битком набитом людьми, когда весной 1957 года карачаевцы возвращались после 14 лет изгнания на свою родную землю…
Она все ждала, молилась о скорейшем их возвращении..
– Погибшие, они во снах успокоенными приходят, – говорила она детям и внукам, – посокрушаются, поглядят издалека, а поближе не подходят, вроде какая запретная черта меж нами пролегла. На войну уходили небритыми, а во сне являются гладко выбритыми, нарядно одетыми. А вот мои сыновья мне в снах не являются. Значит, живы, просто нет сил, чтобы откликнуться на материнский зов…
Когда Хубиевы вернулись на родину, вопросом «Куда именно? В Карт-Джурт, откуда есть, пошел их род, или в Кызыл-Октябрь, ставший для них вторым домом?» никто не задавался. Знали, родители поедут туда, где посадили свои именные деревья, уходя на фронт, сыновья… Они были видны издалека. Душистые, кое-где тронутые сухоткой, деревья привольно разметали свои роскошные кроны..
– Деревья на целый год заваливали нас и наших соседей сочными крупными грушами, – говорит Валентина, – и бабушка не успокаивалась до тех пор, пока длиннющей палкой не собьет с самой верхушки последнюю грушу и не угостит ею какого-нибудь малыша. И еще она постоянно разговаривала с деревьями, правда, наедине…
70 лет без войны. Давно ушли в мир иной Балдан (в девичестве Каракотова) и Ибрагим, имена их сыновей золотом выведены на памятнике в ауле, отшумел свое их восхитительный сад, в том числе и три грушевых дерева. Но до сих пор дает тень, цветет и плодоносит груша Сагитбия. И каждый раз в мае, когда оно стоит точно воздушное белое облако, кызыл-октябрьцы, глядя на него, крепящееся изо всех последних сил, сокрушенно вздыхают: как много полезного, доброго, светлого могли бы сделать братья Хубиевы, останься они в живых!