В преддверии Дня республики и Дня города Черкесска, которому в этом году исполняется 190 лет, наша газета открывает новую рубрику – «Моя республика».
В материалах под этой рубрикой мы расскажем об истории Карачаево-Черкесии и ее столицы, о самобытности наших народов, об архитектурных, исторических и природных памятниках, которыми так богата наша маленькая родина.
Хотелось, чтобы вы, дорогие наши читатели, откликнулись на эту рубрику и присылали свои рассказы о людях, которые своим трудом и творчеством прославили Карачаево-Черкесию, о любимых и родных местах. Ждем ваших писем.
Сегодня там, где проходило знаменитое сражение с Батал-пашой, на столетие давшее название нашему городу, ничего не напоминает о нем, лишь тихо колышутся на ветру травы да мерно жужжит ровный хор насекомых. Чтобы вспомнить события былого, нужно искать живые свидетельства.

В преддверии Дня республики и Дня города Черкесска, которому в этом году исполняется 190 лет, наша газета открывает новую рубрику – «Моя республика».
В материалах под этой рубрикой мы расскажем об истории Карачаево-Черкесии и ее столицы, о самобытности наших народов, об архитектурных, исторических и природных памятниках, которыми так богата наша маленькая родина.
Хотелось, чтобы вы, дорогие наши читатели, откликнулись на эту рубрику и присылали свои рассказы о людях, которые своим трудом и творчеством прославили Карачаево-Черкесию, о любимых и родных местах. Ждем ваших писем.
Сегодня там, где проходило знаменитое сражение с Батал-пашой, на столетие давшее название нашему городу, ничего не напоминает о нем, лишь тихо колышутся на ветру травы да мерно жужжит ровный хор насекомых. Чтобы вспомнить события былого, нужно искать живые свидетельства. Обратимся же к трудам Василия Александровича Потто, генерал-лейтенанта русской армии, немецкого происхождения, военного историка. О чем же он свидетельствует?
В 1787-1792 годах, после второй турецкой войны, Турция еще живо чувствовала потерю Крыма и, естественно, не могла не поставить вопроса об обратном его завоевании. При неудачах на Дунае Турции представлялось единственно возможным действовать только с Черного моря да с кавказских его побережий, и устье Кубани выдвинулось на первый план. К несчастью, мысли турок о нападении на Крым совпали с неудачной экспедицией Ю. Бибикова, генерал-поручика, командира отдельного Кавказского корпуса, в результате которой Кавказский корпус не мог помешать приготовлениям турок в течение всего 1789 года. Между тем Батал-паша, назначенный сераскиром над турецкими войсками для покорения Тавриды, деятельно готовился к открытию кампании. Турецкие десанты уже высадились на берега Черного моря: пятитысячные гарнизоны занимали Суджук и Анапу, сильный отряд при восьми орудиях расположился на левом берегу Кубани около устья реки Зеленчук, у развалин старого турецкого окопа Аджи-Кале. В то же самое время сильный турецкий флот с десантными войсками приближался к берегу Тавриды, и Крыму угрожала серьезная опасность быть атакованным с моря и с суши. Но истребление турецких кораблей эскадрой контр-адмирала Ушакова в Еникольском проливе дало иной оборот кампании – экспедиция в Тавриду расстроилась. Не имея возможности проникнуть туда сухим путем без содействия флота, Батал-паша решился обратить свое оружие на Кавказскую линию, рассчитывая, что нетрудно будет разбить остатки Кавказского корпуса, уцелевшие от экспедиции Бибикова, и затем, ворвавшись через южную границу в Россию, вернуть оттоманским бунчукам военное счастье, оставившее их на придунайских равнинах.
Замыслы у Батал-паши были обширные. Он полагал, что при первых успехах его на Кавказской линии легко будет поднять всех мусульман, живущих под скипетром Русской империи, и что при этих условиях возможно будет отторгнуть от России древние татарские царства или распространить мятеж по Волге и Уралу до самой Сибири.
Дела принимали серьезный оборот, а тут назначенный на место графа Салтыкова новый командующий войсками на Линии генерал-аншеф де Бальмен слег в постель и не мог сам предводительствовать войсками. Обстоятельство это могло ослабить дух кавказских войск. И действительно, вся тяжесть борьбы с Батал-пашой легла не на весь Кавказский корпус, а на один отряд генерала Германа, которому и принадлежит вся слава баталпашинского разгрома.
Генерал-майор Герман, собственно Герман фон Ферзен, родом был саксонец, но носил русское имя Иван Иванович, и по уму, привычкам и образу жизни был чисто русский человек. Выдающийся офицер, он еще подпоручиком был назначен в генеральный штаб, и после первой турецкой войны, давшей ему случай отличиться, на него были возложены важные по тому времени поручения – составить карты и военные обозрения русских границ с Польшей, с Финляндией и с Персией, а также по Уралу и Дону. Перейдя в чине подполковника в Кабардинский полк, отправлявшийся тогда на Кавказ, он стал руководителем постройки Георгиевска и других крепостей по Моздокско-Азовской линии. Четырнадцать лет, проведенных Германом на Кавказе, – это ряд непрерывных походов, он не выходил из огня, избираемый всегда для выполнения самых важных боевых операций, и его отвага вошла в поговорку. За экспедицию Текелли в Анапу он был произведен в генералы и назначен командиром бригады, расположенной в Георгиевске и состоявшей из трех полков: Кабардинского, Владимирского и Казанского. В этом звании и застало его нашествие Батал-паши.
Весь Кавказский корпус, наскоро укомплектованный чем только было возможно, двинулся к Кубани навстречу врагу тремя отдельными отрядами. Один из них, под начальством генерала Булгакова, стал между Кубанью и рекой Кумой; другой, бригадира Беервица, – у Прочного Окопа, а третий, генерала Германа, расположился на самой Куме, при Песчаном Броде, верстах в шестидесяти от Георгиевской крепости.
Двадцать второго сентября, как рассказывает Герман в своих записках, он возвратился из Георгиевска, куда ездил повидаться с умирающим графом де Бальменом. В лагере он застал всех в большой тревоге. Рассказывали, что Батал-паша, сосредоточив под свои знамена до пятидесяти тысяч турок и горцев при тридцати орудиях, перешел Лабу и стоит уже на Урупе. Это известие привез один из абазинских князей, родственник подполковника Мансурова, он сам видел Батал-пашу и разговаривал со многими горскими князьями, съехавшимися в турецкий стан, чтобы участвовать в походе на русскую Линию. Из собранных им в турецком лагере сведений можно было заключить, что Батал-паша намерен идти в Кабарду и рассчитывает на тайную помощь персидского шаха, который в то время стоял с войсками на Сунже и только ждал благоприятной минуты вмешаться в русско-турецкую распрю.
Герман в тот же день оставил Песчаный Брод и в два дневных перехода передвинулся к берегам Кубани. Все аулы, встречавшиеся на пути, были пусты, и это могло служить зловещим признаком: неизвестно было, предались ли жители неприятелю или ушли к русским.
Сильные разъезды, высланные из отряда, ходили вверх и вниз по Кубани, но нигде ничего подозрительного не видели. Ночь прошла спокойно, а двадцать четвертого сентября Герман, сделав еще рекогносцировку окрестностей, стал на крепкой и возвышенной позиции у Кубанского редута. Здесь в первый раз услышаны были далеко за рекой неприятельские сигнальные выстрелы из больших орудий. Русские разъезды ходили за Кубань до Зеленчука, но далее проникнуть не могли, потому что везде встречали неприятеля. Они видели большую пыль в долине между Большим и Малым Зеленчуками и дым сигнальных костров, яркими звездами светившихся по вершинам гор. Очевидно было, что неприятель приближается. Герман приказал трем казакам пробраться ночью к турецкому лагерю и разведать силы неприятеля. Казаки вернулись и объявили, что главная турецкая армия стоит верстах в двадцати пяти за Малым Зеленчуком, но что передовые отряды ее перекинуты за Каменные горы и стерегут ущелья, обеспечивая открытый путь к Кубани. Как в этот, так и на следующий день в лагере происходили беспрерывные тревоги: неприятельские конные отряды неоднократно подходили к русскому лагерю верст на десять, останавливались, делали рекогносцировки и уходили. Опасаясь, чтобы неприятель не переправился ниже, у Каменного Брода, и не отрезал отступления к Георгиевску, Герман отодвинулся верст на пятнадцать назад и стал на реке Подпаклее. На соединение с ним подошла колонна Беервица. Таким образом, боевая сила отряда возросла до трех тысяч шестисот человек пехоты и конницы при шести полевых орудиях, и это было все, что русские могли противопоставить пятидесятитысячному полчищу.
Двадцать восьмого сентября утром разъезды прискакали с известием, что все неприятельские силы двинулись от Зеленчука к Кубани. В полдень турки переправились на русский берег реки и, остановившись у Каменного Брода, стали укреплять позицию. Между тем, Тахтамышские горы, через которые лежал их путь в Кабарду, остались почему-то не занятыми ими. Все эти обстоятельства дали повод генералу Герману предположить, что силы Батал-паши не все находятся в сборе – иначе тот не преминул бы атаковать их слабый отряд, не останавливаясь; что, укрепляя брод, он готовит себе свободный путь к отступлению – следовательно, трусит, и что Тахтамышские высоты, оставленные им без внимания, свидетельствуют о том, что он или совсем не разумеет своего ремесла, или слишком самонадеян.
Эти соображения дали генералу Герману решимость самому предупредить неприятеля в Тахтамышевых горах и удержать их за собой до прибытия Булгакова, которому еще накануне были сообщены подробные сведения о движении неприятеля. Герман выступил в десять часов вечера. Но темная осенняя ночь, ненастье и отсутствие опытных проводников испортили дело: отряд сбился с дороги и только под утро выбрался, наконец, к реке Подпаклее. Продолжать движение днем было немыслимо, и отряд остановился верстах в десяти от турецкого лагеря. Неприятель весь день занимался укреплением своей позиции и не трогался с места. Вечером, однако, наблюдалось некоторое движение по дорогам, ведущим на Белую Мечеть, но разгадать, в чем заключались намерения неприятеля, было трудно. Двигаясь по этой дороге, он мог идти в Кабарду, оставив на Куме сильный пост для наблюдения за русскими, мог атаковать Георгиевскую крепость и мог, наконец, окружить русский отряд, отрезав ему все пути к отступлению. Во всяком случае, генерал Герман видел, что если Батал-паша успеет захватить в свои руки верховья Кумы и утвердиться у Белой Мечети, то соединение его с кабардинцами будет обеспечено – и для Кавказской линии могут возникнуть серьезные опасности.
Наступила ночь. Ожидая нападения, отряд не ложился спать; разъезды ходили по всем направлениям, шум неприятельского движения был слышен до самой зари и как бы указывал, что времени терять нельзя. Белая Мечеть, этот узел дорог, расходящихся оттуда в Кабарду и Георгиевск, лежала от турецкого лагеря только на один переход. «Положение, – говорит сам Герман, – в котором я находился, не могло продолжаться долго. Все приготовлено было к какому-нибудь важному приключению на этой границе, и все возвещало мне о его приближении».
Сравнивая свой малочисленный отряд с теми силами, которые, по слухам, составляли войска Батал-паши, Герман видел ясно, что только быстрота может доставить ему победу, и приказал немедленно ударить по туркам. Стало светать. «Я собрал, – рассказывает Герман, – своих сотоварищей и, объяснив им наше критическое положение, сказал, что я не могу ожидать прибытия Булгакова, а должен атаковать неприятеля немедленно, и что если я дам свободу Батал-паше еще на один только день, то потеряю Куму, а может быть, и всю кавказскую границу». Решимость начальника передалась всем его подчиненным, и за наступление проголосовали все единодушно. Тридцатого сентября около восьми часов утра тронулся авангард, составленный из семисот человек с двумя орудиями под командой опытного в боях майора князя Орбелиани. Он получил приказ занять командные высоты над рекой Тахтамыш и держаться на них до последнего человека. Вслед за ним двинулись из лагеря остальные колонны. В это время пришло известие от генерала Булгакова, который обещал быть к ночи у Кубанского редута.
Но жребий уже был брошен: наш авангард стоял в сильнейшем огне и вырвать его оттуда не было возможности. «Как только тронулись войска, – замечал в своих записках Герман, – пошел дождь, а у русских это счастливая примета, которая и сбылась в этот день больше, нежели ожидать было можно».
Часов в десять утра вся местность около Танлыцких и Тахтамышских вершин зачернелась войсками турок. Это были главные силы Батал-паши, которые подоспели к месту боя почти одновременно с русскими. Боевая линия турок растянулась по-над речкой Тахтамыш и встретила русских сильнейшим огнем из тридцати орудий. Против них была выдвинута батарея майора Офросимова. Два часа продолжалась жестокая канонада; наконец, Офросимову удалось подбить неприятельские орудия, и турецкий огонь приметно ослабел по всей линии. В то же самое время конница, стремившаяся обскакать русских с флангов и с тылу, была разбита полковником Буткевичем. Этим решительным моментом Герман воспользовался, чтобы перейти в наступление.
Драгуны полковника Муханова, стоявшие на правом фланге, понеслись в атаку и врезались в неприятельскую пехоту; их поддержали егеря Беервица. В то же время левый фланг под начальством полковника Чемоданова потеснил правое крыло неприятеля, а удар бригадира Матцена в центре решил победу. И сорок тысяч турок, наголову разбитые тремя тысячами русских, обратились в бегство, бросив лагерь, обозы и артиллерию.
Но самым важным результатом этой победы было пленение Батал-паши. Как только началось преследование, Донской казачий полк под командой восемнадцатилетнего юноши, войскового старшины Луковкина, впоследствии – генерал-майора, ворвался в турецкий стан и отбил два знамени и пушку, а сам Луковкин в сопровождении своих ординарцев взял в плен сераскира вместе со всей его свитой. Ожесточенные казаки рубили всех и, вероятно, Батал-пашу постигла бы та же участь, если бы не спасли ему жизнь подоспевшие егеря Беервица. Батал-паша провел в плену девять лет. Он долго жил в Крыму и выехал оттуда только в 1799 году. Он довольно чисто говорил по-русски и оставил Россию с сожалением, как сообщают источники.
Потеря неприятеля была громадная и считалась тысячами убитых, так как малочисленность русского отряда не позволяла ему брать пленных. Со стороны русских общий урон не превышал полутораста человек убитыми и ранеными.
Так кончился день, который останется навсегда памятным в истории Кавказского края. Впоследствии близ места этой славной битвы и была основана станица Хоперского казачьего полка, которая была названа Баталпашинской. Арнольд Зиссерман в своей «Истории Кабардинского полка» справедливо замечает, что станицу следовало бы назвать не Баталпашинской, а Германовской, по имени победителя, а не побежденного.
Впоследствии Герман, указывая причины поражения турок, писал в своих записках: «Первая и главная ошибка Батал-паши состояла в том, что он остановился на Кубани и без всякой надобности потерял целые три дня, в продолжение которых мог бы быть у самого Георгиевска. Во время сражения турки также сделали три ошибки: они не употребили всех своих сил, чтобы отбить у нас Тахтамышские горы, пока мы не успели на них утвердиться, не заняли высот, лежавших у нас на левом фланге, которых мы не могли занять по своей малочисленности, и, наконец, приняли бой на такой невыгодной местности, где артиллерия их не могла нанести нам значительных потерь…»
Блистательная победа над сорокатысячной армией, которую турки собирали два года для нанесения русским решительного удара, имела громадные последствия для края. Она не только загладила дурное впечатление, произведенное неудачным походом Бибикова, но и утвердила надолго среди кавказских племен убеждение в непобедимости русских. Императрица Екатерина пожаловала Герману за этот подвиг орден св. Георгия 2-ой степени, даваемый в весьма редких случаях, и пятьсот душ в Полоцкой губернии. Храбрый Луковкин был награжден премьер-майорским чином, а Беервиц, Чемоданов, Буткевич и Муханов получили ордена св. Георгия 4-й степени.

Материал подготовлен Ольгой МИХАЙЛОВОЙ.