Альбина и Борис Раменские приехали в Карачаево-Черкесию в далекие 70-е прошлого столетия. Неискоренимая у нас традиция задаваться вопросом: «А что побудило вас оторваться от родных мест?». Но и как не задаться таким вопросом, если люди приехали с Дальнего Востока – мест таежных, в которых ликует и красуется дикая вековечная жизнь – «эльдорадо» соболей, тигров, медведей, в которых можно промышлять охотой, сбором трав, ягод, грибов, кедровых шишек, ловлей знаменитой дальневосточной рыбы… Ведь к Хабаровску, где проживали мои герои, тайга подступает местами вплотную…
Борис, когда вернулся из армии, даже толком с занятием определиться не смог, а вот влюбиться раз и навсегда получилось. Альбина к тому времени была разведенная женщина с двумя детьми.

Альбина и Борис Раменские приехали в Карачаево-Черкесию в далекие 70-е прошлого столетия. Неискоренимая у нас традиция задаваться вопросом: «А что побудило вас оторваться от родных мест?». Но и как не задаться таким вопросом, если люди приехали с Дальнего Востока – мест таежных, в которых ликует и красуется дикая вековечная жизнь – «эльдорадо» соболей, тигров, медведей, в которых можно промышлять охотой, сбором трав, ягод, грибов, кедровых шишек, ловлей знаменитой дальневосточной рыбы… Ведь к Хабаровску, где проживали мои герои, тайга подступает местами вплотную…
Борис, когда вернулся из армии, даже толком с занятием определиться не смог, а вот влюбиться раз и навсегда получилось. Альбина к тому времени была разведенная женщина с двумя детьми.
– Я вышла замуж, успела развестись, а судьба, оказывается, все это время была рядом, – рассказывает Альбина, – ведь мы с Борисом жили в центре Хабаровска на одной и той же улице. Только я проживала по улице Краснореченской, 45, а он на той же улице в доме №54… У меня однокомнатная квартира, у него такая же…
Когда познакомились, Альбине Борис очень понравился – высокий, прямо под потолок, надежный, добрый, последним сухарем поделится, из-за пустяка рядиться не станет, как ее первый муж…
Изменив свое холостяцкое жилье, Борис стал подумывать о том, чтобы поехать на Кавказ поработать, тем более что бывший сослуживец Шайлиев то и дело просил об этом в письмах. И они сорвались с насиженного места, причем, весьма своеобразно. Альбина свою квартиру подарила брату, Борис – сестре…Мысль о том, что на чужбине может что-то не заладиться и им придется вернуться обратно, молодым и в голову не приходила. Да и сам многотрудный путь на Кавказ принес столько хлопот и забот, что смутными перспективами душу бередить было некогда, но как же они облегченно вздохнули, увидев, какой прием им оказали в Верхнем Каменномосте. Весь род Шайлиевых встречал Борю с Альбиной, как самых дорогих гостей.
– Как же нам все было в диковинку в первое время, – вспоминает Альбина, – эти маленькие стульчики и низенький столик тепси, за которым все обедали и ужинали, почтенный дедушка Хатс-Исмаил, у которого был белый – белый ослик Коля, тетушка Соня… Они оказались нам близки по культуре, воспитанию и даже отдельными чертами характеров. Мы нежились в их заботах, гостеприимстве первое время, а потом Боря устроился на работу в ДУ- 540, который там же, в Верхнем Каменномосте, и размещался, и вскоре стал одним из лучших его работников. Сыновей тут же определили в детсад. Как сейчас помню, заведующей в нем была Тамара Ивановна… Удивительно добрая, внимательная женщина. Когда дети подросли и пришел черед идти в школу – а она была расположена в Нижнем Каменномосте – мы перебрались туда. А потом… Ну не могли же мы жить в ауле, хоть и стал он для нас родным, до тех пор, пока расческа седой волос не снимет, – смеется Альбина, – и вскоре мы перебрались в Карачаевск. Борису предоставили от ДРСУ- 2, куда он устроился на работу, в бывшей конторе хозяйства две комнаты, которые впоследствии и стали нашим постоянным жильем, несмотря на то, что нам была обещана в перспективе четырехкомнатная квартира. Обещана потому, что на тот момент Борис был незаменимым работником – он и сварщик, он и водитель грейдера, экскаватора, бульдозера, он и плотник – и потому что был в его жизни Чернобыль…
После взрыва на четвертом энергоблоке в Чернобыле, последствием которого стало полное разрушение атомного реактора станции, Бориса вызвали в военкомат спустя месяц. Директор ДРСУ за голову схватился и бегом в военкомат: «Вы что меня без ножа зарезать хотите? Не пущу, не могу, на Раменском почти весь автопарк держится…». И отстоял Бориса. Оказалось, на время, потому что в августе 1986 года в квартиру Раменских нагрянет целый десант из числа сотрудников военкомата и милиционеров и заберет Бориса с вещами для отправки в Чернобыль.
– Я следом за ними под проливным дождем к военкомату, – он в двух шагах ходьбы от нашего дома – а там уже стоят, плачут женщины – Вера Шевелева, Таня… В тот день отправляли команду, состоящую из одних русских мужчин и парней. В последний момент к автобусам подошел один карачаевец, но он не успел даже рюкзак занести в автобус, как его окружили жена и семеро детей и с плачем куда-то потащили… Автобус уехал без него…
Первое, что потрясет Бориса по приезду в Припять – надпись на стене одного из домов – «Добро пожаловать в ад!». Это ж надо, кто-то из прибывших на место катастрофы до него быстро сориентировался в этой чудовищной неразберихе и вывел надпись на стене…
Дни в окрестностях Чернобыля стояли в августе очень жаркие. Воздух стыл словно густая, обжигающая все живое масса. Плюс к этому черно-серое облако пыли, языки огня, вырывающегося из-под земли. Пот ручейками сбегал по спине, лицам людей. А Борис и вовсе задыхался в загерметизированных кабинах самосвалов и грейдеров, с которых буквально не слезал по 4-5 часов в день. Причем, он вез в самое пекло песок, камни и щебень…
– Многие работали зачастую без положенных защитных средств, – рассказывал потом, – потому что их просто-напросто не хватало…
Отбыв положенное время, точнее, получив дневную норму радиации, которая, как пить дать, превышала допустимую дозу облучения, Борис брал в руки дневник, а потом писал письма Але. В дневник заносил одно: «Невероятная сухость во рту, головные боли такие, что, как говорил сатирик, лучшее лекарство от них – гильотина. Но если бы это была только мигрень… Все куда сложнее, видимо, потому, что временами, кажется, печень идет к горлу…». Альбине писал другое, лукавя в письмах: « Если бы ты знала, какой красивый город Припять! Такой солнечный, нежно-голубоватый… Все, что касается Чернобыльской станции, сильно преувеличено. Да, был взрыв, да, разрушена станция, но эти повреждения легко и быстро устранимы…»
Да и лукавил ли Борис, ведь о радиации, точнее, о масштабности аварии поначалу никто не знал, об этом категорически было запрещено говорить, но когда он и его товарищи увидели, как зеленеют за считанные секунды прокладки респираторов в опасной зоне, как горкнет масло даже в холодильниках, а мясные продукты покрываются металлическими зелеными пятнами, если их оставишь ненароком на столе минут на десять, они призадумались. Отныне без защитных средств никто никуда ни шагу. Иногда удавалось в редкие минуты отдыха сбежать и совершить «побеги», совершенно невинные: посмотреть, что представляет собой Припять – ставший мертвым город, как прячутся в селах некоторые старики, не пожелавшие бросить родные места, родные могилы…Попав однажды таким образом в заброшенное село, Борис увидит столько бесхозной живности – гусей, кур, свиней, что растеряется, а когда его обступят и будут следовать за ним по пятам, словно за хозяевами, потерянные домашние собаки, он и вовсе спасется от них бегством в лес, где увидит не чудо-грибы, а чудовища грибные… Но в письме к Альбине напишет: «Недавно гуляли по лесу. Грибной дух повсюду… Вспомнилось, как и мы ходили в лес по грибы в Каменномосте. Как учили детишек Шунгаровых собирать грибы…»
Борис пробудет в Чернобыле до декабря 1986 года по одной причине – ему не могли найти замены. К тому времени он уже отчетливо понимает, что у него будут проблемы со здоровьем и когда его в канун нового года, а именно 28 декабря 1986-го, попытались в очередной раз попросить подзадержаться чуть-чуть, он взорвался. Домой вернулся аккурат к Новому году. И куда все делось, – головные боли, металлический привкус во рту, неимоверная усталость – когда увидел жену и детей, наряжающих к его приезду маленькую, пушистую елочку… Попытаться хоть как- то передать душевное состояние Али на тот момент не могу, но знаю, что с его возвращением кончились ее душевные метания, появилось душевное равновесие, окрепли всегда ей свойственные сила воли и духа.
Шло время, подросли мальчишки, отдали свой долг Родине, обзавелись семьями. Борис работал, работала бухгалтером в аптеке Аля, правда, Борис очень хотел, чтобы она получила и высшее образование, но насчет института у Альбины была своя теория, спорная, но не лишенная логики, так, она считала, что знания нужно добывать самой по мере необходимости, а не получать их в виде стандартного набора. И Борис, и Альбина были выбраны как в виду нравственной чистоты, так и профессионализма, народными заседателями в Карачаевский городской суд…
Если Аля со временем со своей совершенно мальчишеской фигурой стала тяготеть к классическим формам, то Борис оставался по-прежнему стройным, подтянутым мужчиной, вот только бледно-серыми и все чаще небритыми оставались его щеки, да глаза стали обводить темно-синие круги…
А тут все чаще и чаще стали пестреть газеты сообщениями о том, как и почему по своей воле уходят из жизни, ставшей для них невыносимой, «чернобыльцы», и Аля перестает выписывать периодику. Вскоре она об этом пожалеет, потому что вопрос упрется в деньги и любую мало-мальски полезную информацию можно будет почерпнуть только из них, но не из уст чиновников. Дело в том, что деньги, положенные каждому чернобыльскому инвалиду, чиновники разделят на пенсию и сумму возмещения ущерба от травмы на производстве. Коварство этого хода проявится в марте 1996 года, когда инвалидам станут платить только по одной карточке – пенсионной. А летом того же года нанесет удар Минздрав России, ограничив список бесплатно выделяющихся лекарств, в который хорошие импортные лекарства и так никогда не входили.
По всей стране начались волнения, ведь по самым скромным подсчетам в ликвидаторах числилось более 600 тысяч человек. Правительство тогда пообещало частичную выплату пособий по возмещению ущерба, но Минтруд и Минфин РФ тут же облекли «временное» положение в форму письма и… ничего «чернобыльцам» не выплатили.
В борьбе за положенные и выстраданные льготы Борис не принимает никакого участия, силы сдают день ото дня, а вот Аля стала по крохам собирать из центральных газет всю имеющуюся информацию о льготно-медикаментозном обеспечении «чернобыльцев», о решениях, законах, предоставляющих им пенсии, льготы, социальные программы, и попутно узнала из тех же газет о том, как выиграл судебный процесс у государства «чернобылец» Васильченко с Украины, и это станет решающим победоносным поворотным моментом и в битве «чернобыльцев» Карачаево-Черкесии… Но Боре от этого не легче. Он кочует из одной больницы в другую, с одного больничного на другой. Диагнозы смехотворные – вегето-сосудистая дистония, мигрень, холецистит… Политика полугласности, упорное нежелание чиновников, ведомственной медицины признать очевидную связь различных заболеваний у работавших на ликвидации последствий чернобыльской катастрофы с воздействием на них губительной радиации станет причиной смерти тысяч и тысяч человек. Чиновники и «чернобыльцы» это было две тонны неравенства, «чернобыльцы» и медицина… О ее долгое время пренебрежительном отношении к «чернобыльцам», как к не заслуживающим внимания людям, и говорить не приходится. Об этом, точнее, о некоторых случаях из другой области вспоминать Альбине и вовсе не столько больно, сколько неприятно. К примеру, она достала из старенького потертого бумажника больничный лист мужа и прямо – таки с негодованием бросила его на стол: «Я по сей день видеть не могу бухгалтершу, которая не приняла у Бориса его больничный лист со словами: « Да сколько можно покупать больничные листы?» Это был его последний бюллетень. Вскоре Боря уволился по состоянию здоровья, а обещанная нам квартира досталась, говорят, начальнику милиции, прибывшему на тот момент на службу в наш город…»
…До нового, 2006-го, года оставалось менее суток. Обещала утонуть в сладком соусе утка, приготовленная Альбиной и невестками, женами сыновей Димы и Коли, уже практически были готовы салаты. Все оттенки зеленого, сиреневого были не нарезаны, а порваны руками, как любил это делать сам Борис. У широченного, чуть ли не на всю стену окна стояла елочка, а за окном ветка каштана покачивалась на ветру в такт мерцающим на ней огонькам… И вдруг повеяло холодом… Еще не хлопнула дверь, не скрипнула половица под ногами Димки, сидящего рядом с отцом, а Альбина уже знала – что–то случилось. Сильные пальцы Бориса, ровные по всей длине, чуть дрогнули, когда она взяла их в свои руки, и обмякли…
– Когда Боря был рядом, его можно было не замечать, как воздух, но когда его не стало, то и дышать стало нечем, – вздыхает Альбина.
Одиннадцать лет Борис Раменский в царстве мертвых, но здесь, на земле, время продолжает дописывать историю его честной и благородной жизни, потому что продолжают дело отца, работая в том же самом ДРСУ, его сыновья, подрастают внуки, которые не дают стареть бабушке, не дают ей лишний раз погрузиться в тоску. И любимое занятие которых: «Бабушка, расскажи о дедушке…»
Дать фотографию Бориса для газеты Альбина категорически отказалась: «Он не любил фотографироваться, может, оттого что плохо выходил на снимках». Но смею заверить – имею на это основания, потому что мы жили по соседству и дружили – это был очень красивый, благородный, достойный в самом большом смысле этого слова человек. И больше чем уверена, что и в Хабаровске, как и в Карачаевске, в аулах Верхний и Нижний Каменномост, все знающие его люди хранят о нем светлую, добрую память.