Наверное, ничто не сближает людей так, как сиротство. Они, начавшие свою жизнь с познания одиночества, зависти к детям домашним, лишенные тепла и нежности, даже через много лет узнают друг друга – детей одиночества – и тянутся друг к другу, вспоминая свое нелегкое детство.
Детство Магомеда Пилярова начиналось в ауле Нижняя Теберда. Оно обещало быть светлым, радостным, но помешала война. Отец, Азрет Пиляров, погиб под Сталинградом, в Ерманском районе. Мать была очень болезненной. Вот и на тот день, когда карачаевцев выселяли в Среднюю Азию, она находилась в больнице. Детей – а их было четверо – отправили в ссылку одних. Магомед остался и за отца, и за мать. Но даже он был слишком мал, чтобы понимать, какие драматичные события наступают в их жизни.

Наверное, ничто не сближает людей так, как сиротство. Они, начавшие свою жизнь с познания одиночества, зависти к детям домашним, лишенные тепла и нежности, даже через много лет узнают друг друга – детей одиночества – и тянутся друг к другу, вспоминая свое нелегкое детство.
Детство Магомеда Пилярова начиналось в ауле Нижняя Теберда. Оно обещало быть светлым, радостным, но помешала война. Отец, Азрет Пиляров, погиб под Сталинградом, в Ерманском районе. Мать была очень болезненной. Вот и на тот день, когда карачаевцев выселяли в Среднюю Азию, она находилась в больнице. Детей – а их было четверо – отправили в ссылку одних. Магомед остался и за отца, и за мать. Но даже он был слишком мал, чтобы понимать, какие драматичные события наступают в их жизни.
По приезде всех определили во Фрунзенский детприемник, оттуда перевели в Ошский приют. Через год – в феврале – Магомед бежал во Фрунзе, искать родных – дядю, бабушку, маму. Слишком невыносимой была жизнь в приюте.
Не знаю, так ли выглядел Ошский приют на самом деле, но, слушая Магомеда, я мысленно представляла угрюмое, зажатое домами, здание, холодные коридоры, крутые ступени…
Дети все разные: один – веселый, другой – печальный, третий – больной… Но всех подгоняли под один ранжир. Одна норма сна, одна норма питания и даже одна норма поведения. И обязательно деление, не предусмотренное ничем, на слабых и сильных. Где мальчишки, там всегда драки, «войны», а тут настоящая война. Да еще взрослые за малейшую провинность лупцевали нещадно…
Словом, бежал Магомед. И если б только раз. Двенадцать раз бежал из детдома. Жизнь беспризорную познал сполна.
Как это все далеко. Голод, сладковатый вкус мерзлой картошки, репы, брюквы… Нужно мужество, чтобы вспоминать такое детство…
– Поймают нас, бывало, ссадят с поезда и обратно в детдом.
Последний, двенадцатый, побег пришелся на зиму. Плутал Магомед долго по разным весям. Прошел огонь и воду. Когда поймали наконец-то, мальчишка выглядел, как лохматая, грязная собака со свалявшейся клочковатой шерстью. Одежда – вся в лохмотьях.
Отправили на этот раз в Токмакский детдом.
– Мне повезло, директором детдома был фронтовик, удивительно добрый, справедливый человек Герман Иванович Баженов. Он понимал, что у ребенка есть право на тайну, а у воспитателя нет права принуждать его к откровению. Сам – бывший воспитанник детдома, услышав мою историю, он расплакался: «Держись, сынок. Надумаешь бежать отсюда, скажи мне. Вместе будем искать твоих родных».
День в детстве стоит многих дней взрослой жизни. У Магомеда, почитай, детства не было. Ни игрушек, ни книжек, ни обновок. Правда, когда каждый раз на ногтях появлялись белые пятнышки, ребята говорили ему: «Это счастье расцветает. Значит, найдешь своих родных. А потом заберешь своих сестренок, братишку и поедешь к ним».
Неизвестность – семь лет провел Магомед в Токмакском детдоме – не убивает веру. Все эти годы мальчишка вместе с Германом Ивановичем разыскивал родных…
В 1946 году в детдоме организовали духовой оркестр. Магомед играл на альте и кларнете. Оркестр то и дело выступал на радио, обслуживал находившуюся рядом летную часть. В общем, что ни день, то представление.
В 1950 году он нашел бабушку и узнал печальную весть. Выписавшись из больницы, его мать приехала в Среднюю Азию и не нашла детей. Из села в село, из района в район, из одного детдома в другой… Но разве в руках матери была судьба детей? Разве в силах ее было что-то изменить? Все зависит только от времени, в котором человек родился, только от времени. Не вынесла бедная женщина разлуки с детьми, сердце ее разорвалось от горя…
«Мама, о какой камень разбить себе голову? Твое сердце разрывалось от горя, а я играл на трубе безмятежно в те дни в оркестре,» – эта мысль каждый раз была, как мгновенный обморок…Как и другая, когда он вспоминал младших сестренок и братишку.. С ними ему так и не доведется встретиться. Поиски длиной в десятилетия не приведут ни к чему…
В 1950 году Магомед работал культработником в Доме культуры г. Беловодска. В армию пошел в 1954 году. Это был первый призыв карачаевцев. Служба была нетрудной – играл в военном оркестре. Попутно снимался в кино.
– В массовке, – поправляется, – в фильмах «Поднятая целина» и «Судьба человека».
Отслужил солдат и встал перед ним вопрос: куда идти, куда податься? В Каменске, где служил, предлагали работу, предоставляли общежитие. Но он панически боялся – и долго еще – общежитий, гостиниц, всего того, что напоминало ему детдом. И он попрощался с друзьями. Кстати, о друзьях. Был у Магомеда во Фрунзенском детприемнике закадычный друг Сергей по кличке Задерихвостов. Впрочем, в детдомах редко кого по имени звали. Только прозвище прозвищу рознь. Обидные намертво прилипали к детям.
– Откуда такая кличка? Расскажу. В один из дней крик в детдоме: « Все на осмотр к коновалу». Я, признаться, первый раз это слово и слышал. Приходим, сидит в кабинете грузный мужик. Осмотрел он нас всех, доходит очередь до Сережи: «Как фамилия?». «Не знаю». «Не знаешь? – и так это снисходительно, – Ну и ладно. Задирай отсюда хвост». Так и стал Сережка Задерихвостовым. Фамилия эта доводила Серегу до бешенства. Ревел частенько. В 1948 году он тяжело заболел и перед смертью сказал: «Не хочу умирать Задерихвостовым, Магомед…». Я на дощечке вывел: «Здесь похоронен Сергей Лазо». Он был его любимым героем…
В Карачаевск Магомед приехал в 1961 году. 12 апреля. Город ликовал: человек в космосе. Ликовал и Магомед: наконец – то он на родине. Здесь родня, встреча с которой должна была покончить с той отчужденностью, с тем душевным одиночеством, в которые заключила, толкнула его судьба. Здесь друзья. Это два брата Джашау и Салих Темирджановы, это Халид Тамбиев, это Григорий Сухобоков…
Все пережитое казалось тяжелым, но отлетевшим сном, пока спустя некоторое время его не вернул к действительности дядя. Точнее, похоронка на отца, которую тот хранил долгое время…
В комнате было темно: рассвет еще не наступил. Сквозь раскрытое окно лилась прохлада ночи, и слышались далекие голоса петухов. Они кричали, будто соревнуясь на самого голосистого. А сон все не шел к Магомеду. Сжавшись, как бывало в детдоме, под одеялом в комок, он плакал. Ибо знал, облегчения не будет, успокоение не придет до тех пор, пока он не разыщет могилу отца.
Ровно через неделю Магомед лежал на влажных простынях в одной из гостиниц Сталинграда. Ноги гудели, потому что он объездил, обошел весь город. Но Сталинград так разросся, что от бывшего Ерманского района остались одни воспоминания. Тем не менее Магомед разыскал старую карту города, разложил ее, точно пасьянс, и все искал, искал могилу отца…
«Тут ли мой отец? Тут ли он?»,- задавался он вопросом, подходя к очередной братской могиле. Но… Фамилии отца не оказалось ни на одной из стел города…
Чувство исполненного долга пришло внезапно, когда он подошел к огромному камню на окраине города и увидел высеченные на нем буквы: «Вечная память героям, павшим в борьбе за Сталинград!».
– Я провел у этой стелы весь день,- скажет потом Магомед,- но это был день, который стоил и будет стоить всей моей жизни….