Я помню, как отец отошел от нас, когда мы пили лимонад. На пляжах или в парках у него всегда находились какие-то причины, чтобы уйти подальше, словно мы, дети, могли вызывать тепловой удар, и он должен был в другом месте искать тень.
Я так и вижу его лицо, возникающее в дверном проеме, то, как он неохотно курит с хмурой будничностью курильщика, который давным-давно перестал получать удовольствие от дурной привычки. Он никогда не снимал галстука. Во время отпуска его галстук пачкался, но он на это не обращал внимания. Просто, выходя на работу, надевал другой.
Он никогда не подстраивался под нас. Он смотрел на нас с тем спокойным вниманием, с которым капают в аквариум синие капли.
Солнце, кстати, действительно донимало его: на его предплечьях, поросших рыжеватыми волосками, выступали веснушки – он был подвержен атмосферным воздействиям.

Я помню, как отец отошел от нас, когда мы пили лимонад. На пляжах или в парках у него всегда находились какие-то причины, чтобы уйти подальше, словно мы, дети, могли вызывать тепловой удар, и он должен был в другом месте искать тень.
Я так и вижу его лицо, возникающее в дверном проеме, то, как он неохотно курит с хмурой будничностью курильщика, который давным-давно перестал получать удовольствие от дурной привычки. Он никогда не снимал галстука. Во время отпуска его галстук пачкался, но он на это не обращал внимания. Просто, выходя на работу, надевал другой.
Он никогда не подстраивался под нас. Он смотрел на нас с тем спокойным вниманием, с которым капают в аквариум синие капли.
Солнце, кстати, действительно донимало его: на его предплечьях, поросших рыжеватыми волосками, выступали веснушки – он был подвержен атмосферным воздействиям. Единственное, чем он наслаждался во время отпуска, это была дорога, много часов за рулем машины. Тогда он пел песню о скакуне. И несмотря на то, что скакун всегда проигрывал, голос его звучал счастливо и свободно. Голос, созданный для дороги.
Мы никогда не видели, как он снимал, но фотографии, которые мы нашли много лет спустя, были его. Он должен был находиться достаточно близко и достаточно далеко, чтобы снимать нас. Наверняка таким старинным фотоаппаратом в кожаном чехле, который перекидывался через плечо.
На снимках были какие-то забытые нами парки и дома, в которых мы, может, раз и ночевали по пути в другое место. На фотографиях мы выглядим бледнее и старше, и волосы наши смотрятся намного светлее, чем в жизни. Бледная эпоха черно-белой фотографии до выразительности цветной. Моему отцу соответствовали эти невыразительные оттенки фотографий, на которых синий автомобиль казался чрезмерно серым.
Никто не хранил эти фотографии в альбоме, возможно, потому, что они были плохого качества, а возможно, потому, что они принадлежали к тому времени, которое мы не могли вспомнить.
На снимках изображались объекты, которые могли заинтересовать только моего отца: скамейки, фонарные столбы, крыши домов, автомобили. Кстати, фотографии с автомобилями сохранились лучше, чем те, на которых были мы. Некоторые снимки были перекошены или размазаны – наверняка он снимал во время езды.
Окончательным и решающим фактором, что эти фотографии связаны с моим отцом, было то, что потом мы не находили других фотографий. Однажды вечером он сел в свой «студебеккер», и больше о нем не было ни слуху, ни духу.
Фотографии были найдены на чердаке, в перетянутом ремнями чемодане с наклейками отелей, в которых мы не останавливались. Наверное, он оставил нам эти фотографии, чтобы мы знали его и с другой стороны, чтобы мы превзошли такого плохого фотографа, как он, – настолько неверной была его рука, настолько слабой концентрация, когда он выбирал объект. Нанятый детектив проделал бы лучшую работу.
Не думаю, что снимал другой человек. Неуклюжесть, беспристрастность, рассеянное внимание – явно его почерк.
Об отце мы знали только одно: он бросил нас. А у нас начались неприятности, которых он хотел избежать.
Фотографии подтверждают, как ему было трудно держать нас под наблюдением, но он честно пытался это делать. С упорством посредственности он повторял свои попытки, и в этом было столько драматизма. Мы никогда не подозревали, что он страдает. Мы даже не знали, что он фотографировал – просто какое-то время мы жили бок о бок с невидимым фотографом. Он подкарауливал нас, чтобы запечатлеть на нецветной пленке. Не способный взять нас в фокус, он разглядывал нас через фотоаппарат, и в этом было и своеобразное усилие, и непонятная настойчивость. Мой отец искал что-то потерянное или чего вообще не было, не находил, но продолжать снимать. Мы не попадали в кадр, но он все равно перезаряжал камеру. Его глаза, которые были созданы не для того, чтобы видеть нас, хотели нас рассматривать. Фотографии, неумелые, бесполезные, были сняты с настойчивой и упорной посредственностью.
Однажды вечером он сел в «студебеккер». Я думаю, пел свою песню о скакуне снова и снова, пока, наконец, на пустынном повороте не выиграл в последней гонке.

НА СНИМКЕ: Хуан Вийоро, Мексика.
Перевод с испанского Ш. БОГАТЫРЕВОЙ.