Внук Хызыра Темирова крикнул куда-то во двор дома: « Дедушка, тебя спрашивают».
– Так пусть проходят в дом, я сейчас буду, а ты, Мурат, не вздумай уйти куда-либо, вдруг твоя помощь понадобится.
– Дед плохо слышит, – сразу предупредил Мурат, – потому и «вдруг»… И еще, он не очень любит рассказывать о войне…
И действительно, Хызыр Алиевич оказался туговат на ухо, но когда внук передал ему мою просьбу рассказать о своей фронтовой биографии, мысли его быстро побежали туда, туда…
Туда, где он впервые натер ноги сапогами, а сержант Кирилл Медяник сказал: «Ничего, скоро у тебя ноги будут крепче, чем у носорогов…», туда, где он обрел верных, надежных друзей, многие из которых погибли на фронтах Великой Отечественной войны, не посрамив ни себя, ни Родины…
– Летом 1940 года я был призван в армию. Город Теберда, в котором мы жили, в те годы был девственной природой, не тронутой губительной цивилизацией. Я дальше Теберды никогда никуда не выезжал, а тут попадаю в город Перемышль, что расположился на границе с Польшей. Ничем не примечательный город, на мой взгляд, но много погранчастей в нем было расположено. Поначалу было нелегко.

Внук Хызыра Темирова крикнул куда-то во двор дома: « Дедушка, тебя спрашивают».
– Так пусть проходят в дом, я сейчас буду, а ты, Мурат, не вздумай уйти куда-либо, вдруг твоя помощь понадобится.
– Дед плохо слышит, – сразу предупредил Мурат, – потому и «вдруг»… И еще, он не очень любит рассказывать о войне…
И действительно, Хызыр Алиевич оказался туговат на ухо, но когда внук передал ему мою просьбу рассказать о своей фронтовой биографии, мысли его быстро побежали туда, туда…
Туда, где он впервые натер ноги сапогами, а сержант Кирилл Медяник сказал: «Ничего, скоро у тебя ноги будут крепче, чем у носорогов…», туда, где он обрел верных, надежных друзей, многие из которых погибли на фронтах Великой Отечественной войны, не посрамив ни себя, ни Родины…
– Летом 1940 года я был призван в армию. Город Теберда, в котором мы жили, в те годы был девственной природой, не тронутой губительной цивилизацией. Я дальше Теберды никогда никуда не выезжал, а тут попадаю в город Перемышль, что расположился на границе с Польшей. Ничем не примечательный город, на мой взгляд, но много погранчастей в нем было расположено. Поначалу было нелегко. Трудно было привыкнуть к тому, что все приходится делать по раз и навсегда заведенному порядку: подъем, тактика, устав, политподготовка, строевая, физическая подготовка и так далее. Прибавьте сюда языковой барьер. В части со мной служили узбеки, буряты, калмыки, русские, грузины, греки, дунганы. Словом, такое смешение языков, судеб, характеров, что поневоле растеряешься. Но уже через полгода наша рота была как одна дружная большая семья…
 До демобилизации оставалось совсем немного – три месяца. И хоть не торопился Хызыр домой – служба не тяготила, но все же, как говорится, поспешал: готовил чемодан, подарки родным, подгонял по фигуре форму… А на сердце все же как-то было неспокойно, потому что с 15 июня из-за пограничной с Польшей реки Сан слышался беспрерывный шум моторов…
 – И вот 22 июня 1941 года. Тревога. Мы несемся в комнаты для хранения оружия, хватаем автоматы, магазины, подсумки… А бои, оказывается, уже идут не только на берегу реки, на мосту, но и на улицах города. У нас не было достаточного (а если честно сказать, не было никакого!) опыта ведения уличных боев, но мы быстро освоили со своим другом калмыком Федей Эрдниевым ближний рукопашный и гранатный бой.
Много в первый и второй дни полегло наших солдат, и когда обстрел наших позиций достиг уничтожающей плотности, поступил приказ: отойти на перегруппировку… Оставив Перемышль, обосновались в селе Ниженковичи. Через два дня пошли в наступление. Город переходил из рук в руки, но мы держали оборону почти восемь дней. В боях под Комарно меня ранило осколками гранаты, но я отказался от госпитализации.
Как сейчас помню, 28 июня мы были в полукольце окружения, и тут политрук сказал, что есть приказ: мы имеем право оставить позиции и прорываться самостоятельно в любом направлении. Наша рота с тяжелыми боями и большими потерями вырвалась из окружения…
Человеку на войне всегда нелегко, но военная судьба Хызыра Темирова словно специально возводила в высший ранг ту степень риска, что отпущена на фронте солдату. Он познал не только горечь отступления, но и радость первых побед, когда пускал под откосы, выйдя из окружения, в составе диверсионной роты немецкие эшелоны, когда воевал на Курской дуге…
– Самый тяжелый бой наш пехотный расчет принял в Курской битве под поселком Ольховским, – вспоминает ветеран, – наши позиции были просто перепаханы фашистскими отрядами. Пехота шла на пехоту, танки на танки, но мы отбили атаку врага. Вот только спросите, какой ценой… За нашими спинами осталось поле боя, ставшее для многих братской могилой…
В какой-то момент и впереди Хызыра встал огненный столб. Не успев еще понять, что его несет неудержимой взрывной волной, Темиров потерял сознание. И опять ему повезло – отделался контузией средней тяжести, которая аукнется спустя годы…
Битва на Курской дуге длилась 50 дней: с 5 июля до 23 августа 1943 года. Основная ставка немцами делалась на таранящие удары новых мощных танков – «тигр» и «пантера» – и мотопехоты, тем не менее они терпели поражение за поражением. Под селом Корочи пехотный расчет Темирова принял неравный бой, продолжавшийся почти семь часов, за этот бой Хызыр Алиевич был награжден орденом Отечественной войны второй степени.
В боях за Чехословакию он удостоится медали «За отвагу», но тяжелое ранение выведет храброго солдата из строя навсегда.
– Командование требовало продвижения вперед, но немцы, закрепившиеся на стратегически важном участке, плотным огнем прижали нашу роту к земле. Из-за едкой гари от снарядов, разрывов мин першило в горле, разрывало легкие тяжелым кашлем, – вспоминает ветеран, – чьи-то руки рвали назад рукоятки затворов, подавали снаряды. И вдруг что-то больно ударило, и прорезь пулеметного прицела застила кроваво-красная пелена…
 Последнее, что услышал Хызыр, как его земляк, ставропольчанин Валерий Тараненко, истошно кричал: «Вынесите Темирова с поля боя. Хоть мертвым, но вынесите…» А дальше санбат, госпиталь, санитарный эшелон, демобилизация…
– Трудным было мое возвращение домой. Ведь так мечтал дойти до фашистского логова, отомстить за ребят, открытые глаза которых так часто засыпал землей, не имея возможности смежить их рукой…
До Баталпашинской солдат добрался в январе 1944 года. Сошел с теплушки, в горле тяжелый ком от волнения и слабость неимоверная.
– Я вошел в магазин, чтобы купить сигарет, и сразу ощутил неловкую тишину, которая обычно устанавливается, когда в компании внезапно появляется тот, кого только что оживленно обсуждали за глаза, – рассказывает Хызыр Алиевич, – естественно, ничего не понимаю, и тут ко мне подходит старик-осетин: «С фронта, сынок?». «Да». «Карачаевец?» «Да», – говорю. А он мне: «Отойдем в сторонку, мне надо с тобой поговорить». И рассказал о том, что карачаевцев сослали в Среднюю Азию за пособничество фашистам, добавив напоследок: «Уезжай, сынок. Ищи родных в Азии, а не то попадешься комендатуре на глаза, и тогда – пиши, пропало. Либо тюрьма, но это в лучшем случае, в худшем – поставят к стенке, объявив дезертиром. Знающие люди говорят, такое не раз здесь случалось»…
 В душе солдата не было отчаяния. Верно говорят, кто много видал, тот мало плачет. Он стал напрягать мышцы, разогревая израненное тело, мозг для выдумки, душу для ненависти, чтобы отомстить за свой народ, четко даже не зная, кому конкретно: то ли энкэвэдэшникам, то ли грузинам, но все тот же мудрый старик остудил его пыл и даже отправил самолично на подвернувшейся попутке в Невинку…
Родных Хызыр нашел быстро. После первых приступов тоски, отчаяния, злости недоумевающее «Почему? За что?» сменилось твердой убежденностью: «Мы обязательно рано или поздно вернемся на родину».
 Май 1957 года. Теберда. Из-под жухлой травы пробивались изумрудные волны, зеленели молодой листвой ольха, осина, березы, даже большие ореховые деревья выкинули слабые, с желтинками, листки. Порог родного дома Хызыр переступил с молодой женой Буккай и дочуркой Светланой. Вскоре зазвенят голоса и смех сыновей Германа и Азнаура.
 – Хызыр Алиевич, боевые награды вижу: орден, медаль «За победу над Германией», другие медали, а трудовые есть? Ведь, насколько мне известно, вы почти полвека проработали лесником в Тебердинском заповеднике. Помнится, даже сам ныне покойный Джаппар Салпагаров в бытность директором заповедника рассказывал о том, какой непререкаемый авторитет вы имели в коллективе, как были легки, несмотря на фронтовые раны, на подъем и как досконально знали не только вверенный вам кордон, но и все, что происходит в заповеднике.
 – Трудовых наград немерено. Но разве в них дело? Я вот тут недавно читал стихи Джуны Давиташвили, они очень созвучны моим мыслям: «Мурат, подай книжку. Послушайте: «Деревья – в кронах их ночуют звезды, а корни поит влагою земля, – рассказывали тихо и серьезно мне о законах главных бытия». Так вот, в наших живительных лесах я не только охранял природу, но и постигал мудрость ее устройства, отдыхая душой, набираясь жизненных сил, оттого, видимо, и живу так долго.
 – В свои без малого сто лет – в этом году деду исполнилось 96, – поясняет Мурат, – он полон задора и энергии. Очень любит читать, к примеру, час в день он посвящает чтению вашей газеты, газеты «Карачай», «Литературной газеты», очень любит творчество Магомеда Хубиева, Халимат Байрамуковой, Юрия Бондарева, Василия Шукшина, Кайсына Кулиева, Муссы Батчаева… Дед косит сено, ухаживает за деревьями, любит возиться в огороде, но в этом году мы с него взяли слово: в огород ни ногой. Не потому, что слаб он стал, а потому, что стыдно перед соседями, туристами, которые часто идут на турбазу «Азгек» мимо нашего двора. Что они подумают? Еще скажут, держит ветерана в черном теле семья … Еще дед любит угощать гостей чаем собственного приготовления из молодых листьев черной смородины, побегов тимьяна и душицы…
 О том, что Хызыр Алиевич – всесторонне одаренный человек, обладающий практичной взвешенностью и глубиной восточного мудреца, не преминул заметить и его сосед, коллега по лесничеству Сапар Кипкеев: «Если бы не смерть жены и преждевременная смерть единственной дочери Светланы, матери Мурата, старик дал бы фору многим молодым».
 Слушаю Сапара Кипкеева и думаю о своем: «Разве негромкое мужество Хызыра Темирова, его подвиг, его отношение к делу – чистое, светлое – могут пропасть, исчезнуть бесследно?» Нет, конечно. И еще думаю, как мало остается их, живых свидетелей тех давних военных событий, и как важно сохранить в памяти народа и на бумаге каждое их слово. И, словно подслушав мои мысли, Хызыр Алиевич прокричал мне в ухо: «Спасибо, дочка, что зашла. Ты подарила мне несколько минут моей военной юности и уверенности в том, что память о войне и тех, кто погиб на ее фронтах, будет жить как во мне до последних дней моей жизни, так и в моих сыновьях, и в моих внуках… На эту боль, на эту память старости нет, как и не должно быть забвения».

НА СНИМКЕ: Хызыр ТЕМИРОВ.