У поэтессы Саломеи Нерис есть поэма: «Мама! Где Ты?». Она – о детях войны, о детях, которых война разлучила с самым дорогим, самым желанным существом на свете – мамой…
Слово «война» уже было произнесено, когда в далеком блокадном Ленинграде на свет появилась крошечная малютка. Как ее нарекли, каким именем назвали при появлении на свет, мы можем только гадать, как и о том, в какой семье она появилась на свет, при каких обстоятельствах ее вывезли из осажденного города. Может, в опустевшей квартире рядом с крохой лежала мертвая мать, а может, ее, в отсутствии взрослых, ушедших на поиски пропитания, охраняла домашняя собака. Ведь был всамделишный случай, о котором так трогательно написал писатель Илья Эренбург, когда в блокаду его жена выменяла все ценное в доме на кусок мяса, чтобы поставить мужа на ноги. Но когда в прихожей коммуналки зазвонил телефон, она вышла, чтобы ответить на звонок, напрочь забыв о вожделенном мясе, о голодных соседях и своей дряхлой любимой собаке, перебивающейся почти полгода остатками черствого хлеба, перепадающего от хозяев.

У поэтессы Саломеи Нерис есть поэма: «Мама! Где Ты?». Она – о детях войны, о детях, которых война разлучила с самым дорогим, самым желанным существом на свете – мамой…
Слово «война» уже было произнесено, когда в далеком блокадном Ленинграде на свет появилась крошечная малютка. Как ее нарекли, каким именем назвали при появлении на свет, мы можем только гадать, как и о том, в какой семье она появилась на свет, при каких обстоятельствах ее вывезли из осажденного города. Может, в опустевшей квартире рядом с крохой лежала мертвая мать, а может, ее, в отсутствии взрослых, ушедших на поиски пропитания, охраняла домашняя собака. Ведь был всамделишный случай, о котором так трогательно написал писатель Илья Эренбург, когда в блокаду его жена выменяла все ценное в доме на кусок мяса, чтобы поставить мужа на ноги. Но когда в прихожей коммуналки зазвонил телефон, она вышла, чтобы ответить на звонок, напрочь забыв о вожделенном мясе, о голодных соседях и своей дряхлой любимой собаке, перебивающейся почти полгода остатками черствого хлеба, перепадающего от хозяев. Спохватившись, женщина бросилась в комнату и, открыв непослушными руками дверь, увидела собаку, роняющую потоки слюны, но не прикоснувшуюся к мясу…
Как бы там ни было, война отняла у девочки все: имя, родителей, но оставила жизнь…
Эшелон с детьми отправили на Северный Кавказ, где был реальный шанс выжить, в сопровождении воспитателей одного из детдомов Ленинграда, но так получилось, что приезд детей совпал с приходом в этот край фашистских оккупантов, более того, группу, в которой было более полусотни детей, немцы взяли в плен и спрятали в одном из сараев вблизи аула Красный Карачай для последующей ее ликвидации. Это было событие, казалось бы, не имеющее никакого отношения к боевым действиям и никак не влиявшее на ход сражений на Марухском и Клухорском перевалах, тем не менее партизаны, прознав про это, успели освободить детей и переправить их в санатории Теберды…
Один из руководителей этой операции – заместитель начальника партизанского отряда «Мститель» Алий Байкулов обратил внимание на обтянутого кожей скелетика. Казалось, только тихие хрипы, время от времени сменявшие плач, свидетельствовали о том, что он жив.
– Как зовут ребенка? – спросил он воспитательницу.
– Люсей. Так нам сказали в детдоме, откуда мы ее забрали, – ответила она.
На дальнейшие расспросы времени не было, и Алий Зулкарнаевич сказал, как отрезал: « Я забираю ее к себе».
Нюрджан Алботова – жена Байкулова – обрадовавшись тому, что наконец-то она сможет увидеть, покормить мужа, пропадающего в горах месяцами, поначалу не поняла, что за странный сверток у него в руках. И только услышав детский плач, спросила: «Что это?».
– Не что, а кто. Наша дочь отныне. Зовут Люсей.
Плач крохотного неразумного существа быстро отрезвил женщину, теперь она думала лишь об одном – лишь бы не упустить время, не дать зачахнуть этому хилому росточку.
Люсе было почти два года, но Нюрджан, у которой не было своих детей, быстро провела в своем доме, собрав всех соседей, обряд положения малышки в колыбель. А еще через некоторое время у Люси появились узаконенные дата рождения, фамилия и отчество Люся Алиевна Байкулова, ничего общего с настоящими не имеющие…
Память у Люси начинается со времен депортации. Она ничего не помнит о периоде своей жизни до нее, о тягостном пути в Среднюю Азию…
– Мне и трех лет не было, когда нас выслали, – рассказывает Люся Алиевна, – но я помню кипяток, которым меня беспрестанно поили в морозные дни за отсутствием молока, вкус мерзлой картошки… Там, в Азии, я пошла в школу. Мама работала в виноградном совхозе, и я частенько вызывалась ей помочь. И знаете, для чего? Она умела разговаривать с виноградником, заговаривать его от болезней, а смотреть, как его гроздья переливаются в лучах восходящего или заходящего солнца, было вообще несказанное удовольствие.
Там, в Азии, уже будучи шестнадцатилетней девушкой, Люся узнает от «доброхотов», которые, видимо, были, есть и будут во все времена, о том, что она не родная дочь Алию и Нюрджан. Девушка боялась обидеть мать расспросами и лишь плакала по ночам, прижавшись к подушке горячей щекой. Подушка становилась раскаленной, как и мысли: «Кто я? Кто мои родители?» Было не по себе и Нюрджан.
Женщина чувствовала, что с дочерью происходит что-то неладное, что надо бы ей рассказать правду, но не могла и всячески оттягивала тот миг. Но долго предаваться отчаянию Люся не смогла лишь по одной причине. Однажды мать зашла и как-то устало, словно после тяжелого дня, прислонилась к дверной притолоке и… съехала на пол. Разметались седые волосы, на лбу собрались морщинки, в глазах – слезы…
– Что случилось, мама?
– Отец ушел от нас. Так надо, не обижайся на него, дочка, судьба его томит мечтой о собственных детях. Нельзя человеку уйти из жизни, не оставив себя в сыне… Так что будем жить теперь вдвоем…
– Я и не думала обижаться, – продолжает свой рассказ Люся Алиевна, – отец очень любил меня. И даже когда ушел от нас, сказал мне: «Дочь, Всевышний наградил меня детьми только потому, что я в свое время не оставил тебя на произвол судьбы. И ты мне, знай и помни об этом всегда, очень дорога. Я всегда буду рядом… И береги свою мать. Ты с каждым днем становишься все больше и все удивительнее похожа на нее». Вот так я купалась в их любви, и больше того, даже была довольна в какой-то мере своим таинственным прошлым…
А потом было долгожданное возвращение на Кавказ. Мне казалось, вагоны населены обнаженными человеческими душами. Особенно волновалась моя мама, то ей казалось, что вагон идет слишком медленно, то она боялась отпустить меня на станцию за кипятком, потому что поезд мог отойти раньше времени…
Крепившаяся всю дорогу Нюрджан по прибытии в родной Каменномост не выдержала, рухнула на землю и заплакала. Рядом опустилась Люся: «Мамочка, не плачь. Теперь мы заживем с тобой на твоей родине счастливо и долго».
– На «твоей»… Так ты, оказывается, все знала…
Это был исповедальный день для Нюрджан. Рассказав все, что знала, а может, и не все, она сказала: «Ты стала смыслом моей жизни, моим счастьем. Я тысячу, сотни тысяч раз довольна тобой. И ты будь довольна своей матерью, которая родила тебя и которой не суждено было увидеть твое счастье… А теперь пойдем, я покажу тебе наш родной аул».
Под ярким весенним солнцем земля подсохла и лежала, наслаждаясь чистым горным воздухом, выставляя напоказ все свои прелести: утреннюю дымку над горами, облака, похожие на мыльную пену, одичавшие местами фруктовые деревья, дружбу воды и камня, которой по определению и быть не могло в песках Средней Азии… Живи и радуйся!
Алий Зулкарнаевич, до депортации работавший председателем колхоза в Нижней Теберде, возглавил на долгие годы совхоз «Горный» в Усть-Джегутинском районе. Скупой на ласку, но безмерно любящая душа, он до конца своих дней заботился о Люсе. Люся же устроилась пекарем на хлебозавод в Карачаевске, где проработала почти тридцать лет. Выйдя замуж, стала Хапировой. Родила двоих сыновей.
Нюрджан ушла из жизни после рождения внуков..
– И вот удивительное дело, – рассказывает Люся Алиевна, – с самых похорон матери меня стала грызть мысль: может, кому-то что-либо известно о судьбе моей родной матери и отца. Теперь, когда мое любопытство не могло ранить Нюрджан, я подумала, не пора ли начать расследование. Но архивы, в которые я и тогдашний председатель сельсовета аула Каменномост Сослан Ортабаев обращались, как под копирку отвечали: «Назовите вашу фамилию, отчество». Сослан Топчукович, как человек очень грамотный, неравнодушный, знал, что были, были прецеденты, когда некоторые люди, несмотря на полное отсутствие документов, подтверждающих их ленинградское происхождение, были признаны блокадниками, и потому обратился в программу «Жди меня», но все безуспешно.
Никаких даже пунктирных обстоятельств этой затерявшейся в блокадной круговерти крохотной капельки живой жизни. Еще долго Люся боялась браться за перо – боялась неудач, но иногда выходила на дорогу, смотрела на проезжающие машины, вглядывалась в незнакомые лица, словно ждала, что кто-то приедет за ней…
– Нити для поисков своей родной матери нашей маме дал один случай, – рассказывает старший сын Люси. – Однажды в наш дом, когда еще жива была бабушка Нюрджан, приехал один генерал с Германом Текеевым из Черкесска.
К ним вышла Нюрджан, о чем она говорила с приезжими, никто не знает, и Люся ни о чем не спросила, а только устремила свой тоскливый взгляд на дверь, словно ждала, что следом за матерью еще кто-то войдет… Ее сжатое в комок сердце спазматически рванулось раз-другой и забилось часто, обрадованно, опадая из горла на свое место, когда открылась дверь. Но в дом вошла лишь Нюрджан и сухо – впервые за всю жизнь, словно чего-то испугалась – бросила: «Это не к нам. Какую-то старушку спрашивали…»
Это бывает не часто, но с годами все чаще и чаще вспоминает Люся Алиевна своих настоящих родителей. Нет, она никогда не выкликает и насильственно не вызывает их несуществующий образ в своей памяти, просто это, видимо, голос крови, дающий возможность осмыслить свою единственность на свете. Впрочем, кто знает, что передалось ей с молоком, кровью матери? Молчаливая покорность судьбе или протест? Скорее, второе. Потому что когда этой безграмотной, но совестливой, искренней женщине в одном из архивов на просьбу помочь найти ее родных сотрудница цинично ответила: «Вам, наверное, не столько родные нужны, сколько факт признания вас блокадницей, дабы хорошую пенсию, льготы от государства получать. Но новой биографии не создать. Книги, как говорится, надо читать с первой страницы или вообще не читать», она с улыбкой ответила: «Мне хорошо и с той биографией, которая у меня есть, потому что у меня два сына, пять внуков и внучек, которые обеспечат мне достойную старость и придадут внутренних сил не предавать свое прошлое и продолжать ждать чуда в виде какой-нибудь весточки от настоящих родных, которая обязательно придет, а вот тебе не помешало бы почаще заглядывать в свою пустую циничную душу…»

НА СНИМКЕ: Люся Алиевна ХАПИРОВА.
Фото Алены РАСПУТИНОЙ.