Владимир Степко отдал нашей газете 38 лет: 29 лет он делал ее в типографии и девять был редакционным курьером. По профессии Владимир Александрович – стереотипер. Звучит мудрено, но если проще – рабочий типографии, который занимается изготовлением стереотипов (копий печатной формы) и печатанием с них. Сама стереотипия – один из надежных инструментов газетного дела, ведь газета одновременно и журналистское творение, и продукт полиграфического производства.
Через руки Степко прошло огромное количество тиражей различных газет, тьма, по древнерусскому исчислению. На чем держалась его преданность труду стереотипера, входящему в перечень тяжелых работ и работ с вредными или опасными условиями труда, в том числе и с применением свинцовых сплавов, при выполнении которых запрещается применение труда женщин? Из беседы с Владимиром Александровичем выяснилось: на… любви к своим детям, так как ночные дежурства и скользящий график позволяли держать их под постоянным приглядом. С годами, когда такая необходимость отпала, понял, что прирос к типографии душой, объяснив это, не мудрствуя лукаво, привычкой.

Владимир Степко отдал нашей газете 38 лет: 29 лет он делал ее в типографии и девять был редакционным курьером. По профессии Владимир Александрович – стереотипер. Звучит мудрено, но если проще – рабочий типографии, который занимается изготовлением стереотипов (копий печатной формы) и печатанием с них. Сама стереотипия – один из надежных инструментов газетного дела, ведь газета одновременно и журналистское творение, и продукт полиграфического производства.
Через руки Степко прошло огромное количество тиражей различных газет, тьма, по древнерусскому исчислению. На чем держалась его преданность труду стереотипера, входящему в перечень тяжелых работ и работ с вредными или опасными условиями труда, в том числе и с применением свинцовых сплавов, при выполнении которых запрещается применение труда женщин? Из беседы с Владимиром Александровичем выяснилось: на… любви к своим детям, так как ночные дежурства и скользящий график позволяли держать их под постоянным приглядом. С годами, когда такая необходимость отпала, понял, что прирос к типографии душой, объяснив это, не мудрствуя лукаво, привычкой. Правда, было дело, даже уволился однажды. Три года слесарил в «Ставропольгидрострое». Зарплата – 130 рублей, на 45 больше прежней. Благодать… Однако встретил на стадионе директора типографии Олейникова. Людей, пожаловался тот, нет, выручай. «Ну, я и вернулся назад», – рассказывает Владимир Александрович. «На ту же зарплату?» – продолжаю я «допрос». «Да, на 85 рэ. Хорошим мужиком был Олейников, как не помочь? Для меня деньги не главное, хотя я их уважаю и на ветер не бросаю. Я работящий. Дома к «наймитам» не обращался. Два-три огорода брал, урожая хватало. Да и жена моя умелица, разнесет почту и остаток дня по дому возится. Транспорт у меня свой был – велосипед. Бензина не требовал, тоже экономия. Все на нем, родимом, возил, детей катал…»
В типографии, куда Степко поступил работать по настоянию матери Александры Петровны, его называли Володей, Вовой, по отчеству – никогда. Младшее поколение приноровилось приставлять к имени слово «дядя». Истоками процесса печатания не интересовался. Когда я сказала, что первым стереотипером был лютеранский пастор XVIII века Иоганн Мюллер, отмахнулся: мол, что с того? Прошлое ушло. Не «заморачивается» он и о будущем. По словам Владимира Александровича, оно, как шкура неубитого медведя, – не поймешь, кому достанется. Главное – быть человеком – сегодня, сейчас быть настоящим человеком. И это, судя по отзывам коллег и знакомых, не пустой звон: с такой ролью он успешно справился.
На этой неделе Владимиру Александровичу исполнилось восемьдесят лет, но он по-прежнему быстр, как огонь, и энергичен. Газете нашей не изменяет, по-прежнему «болеет» за нее, выписывает, читает, дает нам советы. Старожилы редакции, помня о его безотказности и добросовестности, всегда рады пообщаться с ним. Кстати, к нам, в Дом печати, расположенный возле Никольского собора, он ходит только пешком, хотя живет далеко, за республиканской больницей. О пролетевших годах не грустит – здоровье, слава Богу, особенно не подводит, сил достаточно и на огороде поработать, и с внуками поиграть, и жене подсобить – в хозяйстве дел всегда невпроворот, скучать не приходится. Что еще нужно человеку? Недавно жилье оштукарил и, не удержавшись, похвалился: додельник! Сыну крышу помог перекрыть. Предчувствуя мой следующий вопрос, спросил: «Планы?» И добавил: «Сейчас думка есть: надо навес с зятем сделать. А еще узнать у врачей, почему «мотор» пошаливает да поясницу покалывает».
Отличником в школе Володя не числился. Гранит науки не грыз и не загружал ею головы своих детей. Его путь – в полном смысле земной. Провидение, по его словам, велит одним бороздить небо, другим – землю на приусадебном участке. Именно поэтому он действовал всегда набело, без «черновиковых» душевных метаний и кухонных посиделок с политическими анекдотами. Жил не по-барски, не тужа и не надеясь на Пушкина, как приговаривали в Черкесске в середине прошлого века.
«Мы, в общем-то, люди простые, – продолжил Владимир Александрович, – и счастье мое простое, в хлебосолье. Хозяйка рядом. Дети с внуками заглядывают. Есть с кем поговорить, о ком побеспокоиться, есть кому позаботиться обо мне».
Конечно, невзгоды не обошли и его семью. Отец погиб во время Великой Отечественной войны, и одному Богу известно, как справлялась с нуждой его мама. Жили они в голодной степи – в Ипатовском районе Ставропольского края. Неизвестно, чем бы окончились их беды, если бы тетя не перетянула их в Черкесск. Здесь и прошла жизнь моего героя.
И так, и этак допытывалась я у Степко, не жалеет ли, что не дежурил в советское время возле бывшего магазина «Уют» ради вожделенной мебельной стенки, не искал знакомых, чтобы достать из-под полы ковер или какую-нибудь дефицитную вещь, не упрашивал председателя профкома выделить путевку за границу, не стоял в очереди на получение квартиры. «Нет, – перебил он. – Мне и без них было нормально. Никому ничем не обязан. Дом небольшой, шесть на восемь квадратов, зато свой, построил сам, на ссуду, нам хватает. В нем уютно и тепло. Диван купил, кровать, буфет, шифоньер. На море был один раз. Типография в Нальчик, в санаторий, посылала. Ездил вместе с коллективом в Теберду и Домбай – лучше любой заграницы. Бесплатно, за счет профсоюза. Гуляли на Зеленом острове. Дети были одеты-обуты. Жили без крика, детей не шлепал. За стол садились только всей семьей…»
«Как было с питанием? На твою зарплату не насытишься…» – «Почему? – удивился он. – На праздник десять рублей хватало по горло, могли даже деликатесами побаловаться. Мама, жившая с нами, хорошо готовила». По лицу Володи побежали лучики удовольствия: «Жена Валентина Васильевна тоже прекрасно готовит. В будни до сих пор едим фирменные семейные блюда. Про галушки вы, сто процентов, слышали, а про затируху? Замесишь тесто на воде, потом отрывай кусочки, прямо руками, жарь на сковородке на подсолнечном масле вместе с поджаркой. Добавь в отварной картофель. Получится дешевая вкуснятина, пальчики оближешь!»
Послепенсионный быт супругов Степко сродни умилительному укладу Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича, героев повести Николая Васильевича Гоголя «Старосветские помещики», живших в маленьких комнатах домика. Такая же скромность, где, цитирую: «ни одно желание не перелетает за… небольшой дворик». Где: «на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют… Афанасий Иванович… всегда почти улыбался, хотя бы рассказывал или просто слушал. Пульхерия Ивановна была несколько серьезна… но на лице и в глазах ее было написано столько доброты, что вы, верно, нашли бы улыбку уже чересчур приторною для ее доброго лица. Легкие морщины на их лицах были расположены с такою приятностью, что художник, верно бы, украл их. По ним можно было, казалось, читать всю жизнь их, ясную, спокойную жизнь, которую они вели…».
Недаром говорят, ничто не ново под луной. «Помощница» в ровных отношениях Володи и его жены – взаимная любовь, которую из тактичности лучше назвать привязанностью. Володя четко помнит, что вместе они уже пятьдесят четыре года, золотую свадьбу справили, да вот как познакомились, рассказывать не стал: «Что зря вспоминать то, чего уже нету».
Вот такой он, Владимир Степко. Простой человек, без прикрас, одно присутствие которого, умиротворяя, заставляет задуматься: не слишком ли мы оторвались от матушки-природы?
Одно плохо: теперь он без друзей – все уже на погосте. «Раньше в родительский день ходили гуртом на кладбище, – вздыхает Владимир Александрович, – а теперь сам иду проведывать их».
И что тут скажешь – жизнь…

Фото Алены РАСПУТИНОЙ.