В мастерской члена Союза художников России, заслуженного деятеля искусств КЧР Мустафы Кипкеева прохладно, аскетично и все выдержано в рамках жанра. У одной из стен – композиционная постановка почти ушедшей натуры, невозвратной старины: медные тяжелые кувшины, серп, прялка, колесо арбы – символ вечности, который словно не дает прошлому забыться.
На холсте эта композиция уже запечатлена – только краски и оттенки наложены гуще, неожиданней и интересней.
– Экспериментирую, – говорит художник, делая непонятные мне выпады кистью. Краски на холсте начинают оживать. – Сейчас я пишу колером для покраски стен – и удивлен изобразительными возможностями этих красок. Они дают невероятные цвета, оттенки и тонкие переходы.
У Мустафы Биляловича я училась ИЗО, будучи студенткой педфака в Карачаевске, но за мольбертом вижу его впервые. Слушаю, как в далеком студенчестве, – раскрыв рот.

В мастерской члена Союза художников России, заслуженного деятеля искусств КЧР Мустафы Кипкеева прохладно, аскетично и все выдержано в рамках жанра. У одной из стен – композиционная постановка почти ушедшей натуры, невозвратной старины: медные тяжелые кувшины, серп, прялка, колесо арбы – символ вечности, который словно не дает прошлому забыться.
На холсте эта композиция уже запечатлена – только краски и оттенки наложены гуще, неожиданней и интересней.
– Экспериментирую, – говорит художник, делая непонятные мне выпады кистью. Краски на холсте начинают оживать. – Сейчас я пишу колером для покраски стен – и удивлен изобразительными возможностями этих красок. Они дают невероятные цвета, оттенки и тонкие переходы.
У Мустафы Биляловича я училась ИЗО, будучи студенткой педфака в Карачаевске, но за мольбертом вижу его впервые. Слушаю, как в далеком студенчестве, – раскрыв рот.
– Я давно освоил все художественные краски – акварель, масло, гуашь. Вот и решил попробовать возможности строительных красок. Сначала они на полотне через пару часов отбеливались, и тогда терялся весь смысл картины. Но я придумал способ, чтобы краска не выцветала: добавил в неё конопляное масло. Видишь, как ярко и сочно получается? Но все равно оттенок меняется, это не масло и не акварель, которые сохраняют цвет…
Смотреть, как работает художник, слушать и задавать вопросы можно до вечера. Но моё банальное «А какой цвет у вас любимый?» разбивается о назидательное:
– У художника, я считаю, нельзя спрашивать, какую технику или цвет он любит больше. Художнику любой цвет, любой оттенок нужен, важен и необходим. Любой портрет можно написать, используя три основных цвета – синий, красный, желтый, плюс ахроматические белый, черный и оттенки серого. Все это даёт великое множество оттенков. Ведь на самом деле пишут не цветами, а оттенками. Художник точно знает, где он не сфальшивит и напишет то, что соответствует его мировоззрению, его состоянию…
– А уместно спрашивать про жанровые предпочтения художника Кипкеева?
– Они традиционны – это натюрморт, пейзаж, сюжетные композиции, портрет. Мои натюрморты, как правило, это композиционные постановки этнического характера. Пейзажи – природа Карачая. Если пишу пейзаж, то прикидываю, какие цвета нужны и какие лично я буду использовать из всего богатства палитры. Больше всего люблю портрет, потому что он позволяет выстроить образ в диалоге с героем. Портрет подсказывает, в каких цветах его изобразить, как правильно подобранной позой передать характер персонажа. Вспомни «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» Ильи Репина. Каждая фигура, каждая поза – это ярко выраженный характер. Поза невероятно важна и в карикатурах, которые зачастую имеют более действенный эффект, чем большинство портретов.
Потом Мустафа Билялович признается, что в каждом из этих жанров экспериментирует не только с цветом и сюжетом, но и разным материалом. Например, проверяет разные краски на бумаге с разной плотностью.
Все эти эксперименты нужны для воплощения Мустафой Кипкеевым давней идеи – он хочет создать большую серию сюжетных композиций о жизни и быте карачаево-балкарского народа. Целых три года он провел в Москве, в институте этнографии, изучая культуру и декоративное искусство карачаево-балкарского народа. Причем изучал так скрупулезно, что по самым незначительным признакам может отличить, кто трудился над тем или иным изделием из камня, дерева или шерсти.
– Из дерева и шерсти мне понятно, но что могли делать из камней, кроме как строить ограды и дома?
– Из камня делали надгробия – какая-то часть их сохранилась даже после многочисленных актов вандализма в старинных карачаевских и балкарских аулах. Фрагменты надгробий показывают тонкую работу и удивительное искусство древних ваятелей. Но это неудивительно – народ жил среди камней, с рождения чувствовал их силу и возможности. То же и с деревом – сохранились по сей день удивительные треножные столы, прялки, а кое-где и топчаны с филигранной резьбой. Все это я пытаюсь отразить в своих картинах, поэтому новые краски с их новыми возможностями – настоящий сюрприз для меня.
Сам Мустафа Кипкеев, родившийся в Киргизии, застал только эпизоды уходящей эпохи. Тем удивительней для него каждодневные открытия родного быта, утвари, приспособлений. Вдохновение он черпает из старины.
– Вот это сделано из сыромятной кожи, – художник дает мне в руки длинный и легкий ремень с какой-то петлей на конце. Изделие пахнет сывороткой и сухой травой и воскрешает картинки из далекого детства, из многовековой прапамяти. – Называется «къытчас». Им привязывают груз, например сено в арбе. Для перевозки сена это невероятно удобная вещь – сено при такой транспортировке никогда не развалится, с каких бы крутых отрогов его ни перевозили. Кстати, это приспособление не встречается ни у одного народа. Вот об этих предметах быта я прежде всего хочу рассказать зрителям в своих картинах. Тем более что это интересно для представителей всех народов.
Я не знаю, как давно Мустафа Кипкеев пришел к этнической живописи, ведь за десятилетия своего творчества он писал больше портреты и особенно пейзажи, на которых в основном изображен Махар, куда они выезжали еще студентами худграфа.
А вот тут мы плавно перейдем к биографии художника.
Родился Мустафа Кипкеев в Киргизии, в селе Ново-Николаевка. Пятилетним ребёнком вернулся на родину, потеряв мать на чужбине. Заботы о пятерых детях легли на плечи отца и его сестёр.
В Учкекене только открылась школа-интернат, где Мустафа и начал учиться. В интернате тогда работал художник Мекер Чомаев. Он сумел распознать в мальчике особый талант, хотя у того тяги к рисованию не было: Мустафа хотел быть шофером.
– Чомаев буквально заставлял меня и еще двух мальчиков рисовать – запирал у себя в мастерской, ставил постановки – кубы, кувшины, чучела. Ходил я тогда в третий класс, – рассказывает Мустафа Билялович. – Свои работы Чомаев хранил в шкафу. Когда он запирал за нами дверь, мы доставали его картины, выстраивали вдоль стены и смотрели. Вот тогда я начал осознавать, во что может перерасти рисование кубов и кувшинов.
После школы юный Мустафа поступил на худграф в Карачаевске, пройдя жесткий конкурс в 7 человек на место. Вместе с ним поступали абитуриенты не только из Ставропольского края, но и Грузии, Армении, Краснодара, Москвы и даже из Болгарии.
Руководил тогда факультетом профессор Георгий Беда, художник-педагог, уроженец Краснодарского края. Именно Беда настоял, чтобы худграф открыли не в Пятигорске, а в Карачаевске – очень уж ему полюбились и городок, и люди. «Я – карачаевец!» – часто повторял он.
Забегая вперед, скажу, что в памяти жителей Карачаевска, и особенно худграфовцев, Георгий Беда остался навеки, и многие его ученики хоть раз в жизни, да рисовали портрет любимого учителя.
– Худграф считался одним из ведущих факультетов своего профиля на всем пространстве СССР, – продолжает Кипкеев. – Там царил неслыханный в те годы дух вольнодумства и свободы. На факультете безоговорочно признавали свободолюбивый дух художника и его отрицание каких-либо графиков и планов. В минуты вдохновения мы могли оставаться в мастерской и писать до утра. Но свобода не означала вседозволенности.
Беда, Галич, супруги Рындины, Островский… Кипкеев называет фамилии своих любимых преподавателей с непередаваемой ностальгией, по сей день восхищаясь их огромной эрудицией. Им, фанатично любившим свое дело, посвящены долгие воспоминания моего героя. Именно эти люди задали девиз, который Кипкеев пронес через всю жизнь: «Ты – худграфовец! Ты – суперсолдат!».
После института Кипкеева оставили в институте, где он проработал почти 40 лет. Из студента он сразу стал преподавателем, но, воспитанный творческой средой, не растерялся.
– Мне было легко общаться со студентами. Я сам вырос в свободолюбии и безусловно признавал это в других. Заставлять или ругать творческого человека – это все равно, что пытаться криком заставить петь птицу в клетке…
Да, это так. Я хорошо помню его – мягкого, снисходительного. Кстати, благодаря ему я быстро нарисую кувшин, используя «правило четырех кругов».
Преподавая в институте, Кипкеев много писал и выставлялся. В Карачаевске, Черкесске, Ставрополе, Майкопе, Краснодаре, Ростове-на-Дону, Москве. Многие его картины находятся в частных коллекциях республики и вне ее. А одна из его работ, «Там, где рождаются легенды», даже побывала на выставке в Париже. На ней запечатлен Эльбрус во всей своей красе.
На сегодняшний день Мустафа Кипкеев – автор более 50 научных публикаций по проблемам искусства карачаевцев и балкарцев.
А еще в его вечных жизненных приоритетах – незабываемая альма-матер, родной худграф с его дыханием высокого искусства:
– Я – худграфовец навеки!