Источник — Фото автора

Это был тусклый дождливый день, но, когда я пришла в гости к бывшему узнику концлагеря Николаю Матаку и, увидев вопреки своим ожиданиям не немощного старичка, а высокого, статного, красивого мужчину, с ходу спросила: «Простите, а сколько вам лет?», на что Николай Николаевич весело и легко ответил: «Сто без тринадцати», словно небо прояснилось…

Николай МАТАК (на снимке) родился в 1933 году в селе Молдаванском Крымского района Краснодарского края. Малышу не исполнилось и двух лет, когда его отец – молдаванин по национальности – ушел из жизни. Мать – коренная казачка Агафья Трофимовна Бут -вышла замуж во второй раз, и к началу войны в семье подрастали уже трое детей: Коля и две его сестренки, одна из которых была дочерью отчима Петра Павловича Григоренко.

– Помню, отец – я отчима только так называл – сидел у окна и читал книгу, – рассказывает Николай Николаевич. – Он был очень грамотный человек и работал главным агрономом в совхозе. Я знал, что в этой книге описывались похождения бравого солдата Швейка, но не мог понять, почему отец не улыбается. Несмело, чтобы не мешать отцу, подошел и вижу, что он держит книгу вверх ногами… Откуда мне, восьмилетнему пацану, было знать, что отцу не до чтения: в тот день ему принесли повестку на фронт… А через год он вернется с фронта инвалидом…

Через год случится еще одно событие. Через село Молдаванское проляжет «голубая» линия. Иными словами, построенная фашистами по всем правилам инженерного искусства сеть оборонительных сооружений, протянувшаяся от Новороссийска на Черноморском побережье до косы Вербяной на берегу Азовского моря. Оборонительный рубеж, как следует из архивных источников, преграждал Красной Армии путь на Тамань. Оборона шла по горным хребтам, поросшим лесом от Новороссийска до с. Молдаванского, из-за чего резко снижалась эффективность артиллерийского огня, также наши войска полностью лишались поддержки танков. На севере возможности широкомасштабного наступления мешали обширные плавни…

– Сказать, что село переходило из рук в руки, ничего не сказать, – продолжает Николай Николаевич. – Помню момент затишья, которым мама воспользовалась, чтобы сварить варенье на зиму. Сварила, разлила по баночкам, закрутила и только их под кровать, а тут немцы на пороге. Они бесцеремонно отодвинули ее, забрали все до единой банки, огляделись, чем бы еще поживиться, вроде нечем, и пошли восвояси. Мама лишь всплеснула руками и бросила фашистам вслед: «Чтоб вы подавились этим вареньем!» И тут от группы отделяется один немец, подходит к маме и на чистом русском языке говорит: «Матка, то, что сейчас услышал я, мог бы услышать и понять даже по интонации любой другой, и тогда бы беды не миновать, не пожалели бы даже детей».

Запомнился Николаю Николаевичу и другой случай. В их саду росла черная черешня, дающая такие крупные и вкусные плоды, что все диву давались. Немцы добрались и до нее. Вот только сбором ягод себя утруждать не стали, спилили дерево под корень и обобрали его как липку…

А дальше плотность событий невероятная. Тем же летом немцы согнали всех без исключения жителей Молдаванского и других соседних сел: Греческого, Русского – и заставили рыть окопы и противотанковые рвы, а затем всех погрузили в товарные вагоны для отправки в Германию.

Пытаюсь представить себе эту картину – и мороз по коже. Агафья Трофимовна пытается первым делом втиснуть в вагон стареньких родителей, а тем временем людской галдящий, плачущий поток относит в сторону детей, и они, дрожа от страха, цепляются за Николая и тихонько причитают: «Братик, где мама?»

Но Агафья Трофимовна оказалась женщиной незаурядной воли и характера, способной трезво оценивать любую ситуацию и вырабатывать тактику выживания ради спасения своей большой семьи, как покажет время. Она вскочит в вагон с детьми в последнюю минуту. Поезд тронулся. Духота, давка, мусор старушечьего барахла вперемежку с пеленками, отходами жизнедеятельности взрослых и детей… И поток сознания: «Господи, куда же нас везут?» Но у дверных щелей вагона легче дышится, в этом аду можно отвлечься, так как в дверные щелки видны пробегающие мимо деревца, пасущиеся на лугу коровы, лес…

– Я не помню, сколько мы были в пути, знаю только, что ехали безостановочно, – продолжает свой рассказ Николай Николаевич, – и в какой-то момент раздался взрыв. Как потом выяснилось, в районе Бессарабии партизаны взорвали железнодорожные пути и поезд встал… Мама выкинула нас всех из вагона в одно мгновение с криком: «Бегите в лес. Все в лес и прятаться, прятаться!» Но, к сожалению, все сбежавшие были схвачены и тут же на месте отправлены в лагерь. В Бессарабии, как и на всех других подконтрольных фашистам территориях, имелись концлагеря.

Агафья Трофимовна, пытаясь обезопасить семью, уверяла фашистов, что они румыны (дело в том, что она хорошо знала молдавский и немного румынский языки, обучилась им в селе Молдаванском, сама-то была из Ростовской области), но это не спасло никого от каторжного труда. Взрослые возвращались в лагерь к вечеру и валились от усталости… Дети работали в поле – собирали картофель, кукурузные початки. Пленные голодали, изнемогали от тяжелого труда. Словом, пребывание в концлагере дало почувствовать кому бы то ни было, что можно погибнуть в каждый следующий миг, завтрашний день уже представлялся не иначе, как через образы смерти…

– В конце сорок второго – начале сорок третьего конвоиров точно подменили, – говорит Николай Николаевич, – они стали делать поблажки старикам, детям. Все долго ломали головы, с чего бы вдруг такие метаморфозы. А ларчик просто открывался. Точку невозврата в войне поставила победа наших войск под Сталинградом… И свобода от плена не заставила себя ждать…

Потом был долгий, полный всяких мытарств путь домой – большей частью пеший, на плаву от Одессы до Новороссийска, и вот оно, родное село. Разрушенное, точнее, сровнявшееся с землей. Одни печные трубы тоскливо смотрели в небо.

 – На наше счастье, именно в это время с фронта вернулся домой родной брат мамы – Григорий Бут. Ему на фронте оторвало руку, тем не менее он смог с нашей помощью вырыть нам землянку, нашел где-то буржуйку, сколотил топчан… Землянка выстужалась быстро, и места в ней было мало: два шага – сюда, три – туда, и потолок нависает над тобой угрюмо, и дверь хлипкая… Но выжили…

В первый класс Николай Матак пошел в одиннадцать лет. Окончив семь классов, поступил по совету друга в горно-промышленное училище г. Шахты. Не успел приступить к работе в шахте там же, в Ростовской области, как пришла повестка в армию. Службу начал в г. Грозном в танковом полку, а закончил спустя четыре года в Севастополе на Черноморском флоте. Вернулся вновь в г. Шахты, где и встретил свою первую и единственную любовь. Девушка была не только умна, но и красива, причем красотой внутренней, одухотворенной. Кстати, Валентина Илларионовна и в свои восемьдесят один необыкновенно хороша, даже кутаясь в теплый махровый халат. Огромные глаза на пол-лица, теплая улыбка, красивые руки, умиротворяющий голос…

 – Как попала в Шахты – это целая история, – говорит Валентина Илларионовна, – я сама родом из Ставропольского края и приехала в Шахты на строительство жилья для шахтеров по комсомольской путевке, которую нам, добровольцам, лично вручал Михаил Сергеевич Горбачев (он, кстати, был очень дружен с моим отцом, в одно время они вместе работали комбайнерами). Так и познакомились. Коля работал и учился в горном техникуме, я стала работать на обогатительной фабрике шахты Майская. Когда Николай получил диплом, поехали все вместе: я, он, доченька Вера – по месту его распределения в шахтоуправление г. Карачаевска.

Поселили молодых в бараке, где не было никаких удобств, но молодые не роптали. Вскоре в семье появился второй ребенок. Дочь Марина. Со временем получили квартиру, и до самой пенсии проработали супруги в шахтоуправлении.

– У меня 35 лет только подземного стажа, у Валентины – 15 лет тоже подземного стажа. Разумеется, это не могло не сказаться на здоровье – силикоз нам был обеспечен, но справились. Досмотрели маму, она жила с нами, – говорит Николай Николаевич, – дочерей выдали замуж. Один зять – карачаевец Заур Джашаккуев, второй – русский парень Вадим Крыласов. Выросли внуки, есть правнук. И все бы хорошо, если бы не память о том страшном военном лихолетье, которая, как говорила моя незабвенная мама, как память крови, может исчезнуть лишь вместе с человеком… Впрочем, жаловаться нам не приходится, мы с Валюшей прожили долгую, счастливую жизнь. Кстати, вашу газету выписываем с незапамятных времен, как-то даже мне, как постоянному подписчику, вручили путевку в Дом журналиста в Теберде…

На прощание супруги поздравили меня и всех читателей газеты с праздниками весны, Победы! С праздником жизни, который пусть как можно дольше продлится и для этих славных, благородных людей!