Так сложилось, что в восьмидесятые годы у меня появилось немало друзей среди воинов-афганцев (многие, к сожалению, уже ушли в мир иной), и с годами эта дружба только крепнет. Мы часто встречаемся, разговариваем о наших проблемах, о семьях, о детях, а теперь уже и о внуках. Но почти никогда не поднимаем тему войны в Афганистане.

Афганцы никогда не будут хвастать своими достижениями или жаловаться. Они принимают жизнь такой, как она есть, ведь это счастье – вернуться домой. Совсем недавно была на дне рождения моего приятеля, участника боевых действий в Афганистане Александра Макарова. Посидели, повеселились, третий тост свято подняли за тех, кто не вернулся…

В это время к нему подошла десятилетняя внучка и тихонечко попросила: «Расскажи мне, деда, про Афган…»

Нависла звенящая тишина. Саша, приобняв внучку, ответил: «Хорошо, внуча, слушай!» И стал рассказывать о той войне, осторожно смягчая все обстоятельства. Рассказ был не долгий, разумеется, что можно рассказать ребенку, чтобы не ранить душу. Но в конце беседы вдруг стали влажными глаза деда, и он, низко наклонив голову, прошептал: «К старости сентиментальный стал»…

Когда все стали расходиться по домам, я попросила Сашу и мне хоть немного рассказать для нашей газеты о его службе в Афгане. Он согласился не сразу: «Ни к чему это, особенно сейчас, ведь уже столько лет прошло, хотя… Что тебе интересно услышать? Как по мне, уже все рассказано».

– Когда понял, что попал в Афганистан, было ли хотя бы примерное понимание того, что вас там ждет?

– Не было никакого понимания. И дело даже не в какой-то тайне и секретности. А в том, что Афганистан со своими жителями был для советского человека неизведанной землей с незнакомым менталитетом и традициями. Ну, а мы, молодые, и вовсе ничего не знали. Нас по прибытии уже на следующий день подняли по тревоге. Мы получили оружие, бронетехнику. И нам поставили задачу – дойти до Кабула. Сказали, что, возможно, придется пробиваться с боями. Вот тогда это прозвучало в новинку. Ведь нас забирали официально на учения.

– Какой он – первый бой?

– Наша колонна попала в засаду под вечер. Вот только все спокойно было, и тут – вдруг трассеры со всех сторон. Во время боя только на рефлексах действуешь, страха как такового нет. Эмоции пришли лишь потом, уже после боя. Было психологически очень сложно перестроиться с мирного состояния на боевое. Нужно же не только понять, стрелять или нет, но и решиться выстрелить в человека. Такому на тренировках не учат. Но вся эта неуверенность до первой пули от противника.

– Когда пришел опыт?

– Поначалу никакого опыта не было. И мы заплатили кровью за это. Потом стали ездить на броне, а не внутри БТРов, люки перестали задраивать, придумали разгрузочные жилеты… Да та же идея сдвоенного магазина для АК, когда пара автоматных рожков перематывается синей изолентой, – это тоже все оттуда. А форма? До Афгана офицеры носили хорошо различимые погоны, и их полевая форма очень отличалась от солдатской. Этим пользовались моджахеды-снайперы. С тех пор полевая форма командиров стала ничем не отличаться от солдатской. Со временем стали работать по противнику как на учениях – слаженно, четко и напористо.

– А что для тебя было самое страшное в той войне?

– Даже не задумываясь, отвечу – «груз 200». Кто бы что ни говорил, смерти боятся все. И не только своей. Когда ты понимаешь, что один твой друг убит наповал, а другой на твоих глазах подорвался на мине, и больше они уже не будут сидеть с тобой по вечерам за одним столом, курить сигареты и рассказывать о тех, кто их ждет дома. Вот это страшно. Потому что понимаешь: их уже не вернуть и дома их не дождутся…

– И как, по-твоему, с задачей справились? Афган – зачем это было?

– Советские войска вошли в Афганистан с благородной целью – помочь братскому народу построить справедливое общество. И фактически советские воины стали щитом от исламского фундаментализма и наркотрафика. Не случайно, пока наши войска были в Афганистане, производство наркотиков в этой стране резко снизилось до минимального уровня. Домой мы уезжали с развернутыми знаменами, гордо, с чувством выполненного воинского долга.

– Как, вернувшись с Афгана, справился с «афганским синдромом»?

– А у меня не было его! Если и был, я не заметил этого совсем. Главное – я живой! Дома меня ждали родные и невеста (впоследствии жена Ольга). Не до переживаний, нужно было зарабатывать деньги на жизнь, крутиться как-то.

Вообще, когда я вернулся, никаких нам льгот не было. Нам вообще сказали: молчите. Мы и молчали.

А потом девяностые начались. Время бандитское. Приходилось иногда ходить и заступаться за своих. Говорить: «Этих ребят трогать и обижать не нужно». Чувство боевого братства и твердость духа помогли афганцам в тяжелые девяностые организоваться и выжить. Когда разрешили об Афгане говорить и нас приравняли по статусу к ветеранам Великой Отечественной войны, мы поняли, что страна оценила то, что мы сделали. Гордость появилась.

– Об Афганистане рассказывать сейчас нужно?

– Конечно, нужно. Патриотизм – это дело хорошее. А когда он подкреплен уверенностью в завтрашнем дне, то это просто прекрасно. Мы, ветераны Афгана, еще полны сил, поэтому будем передавать свой опыт молодежи. Сейчас против России ведется большая идеологическая война, поэтому патриотическое воспитание молодого поколения просто необходимо. Афганистан – это была интернациональная миссия России, которую наши солдаты выполнили с честью. И об этом надо прямо и открыто говорить со школьниками и студентами. Воспитывать их на примерах мужества и героизма наших предков, дедов и отцов.

Кстати,

«афганка» – так называли комплект полевой формы советских военнослужащих, которую стали выпускать в конце 1970-х годов. Испытания форма нового образца проходила в войсках, участвовавших в Афганской войне, из-за чего она и получила такое название. Сами бойцы называли ее «эксперименталка».