В этом доме я бывала не раз, и всегда уходила с подарками от пожилой супружеской пары: это мог быть торт, испеченный хозяйкой Ниной Михайловной, или кувшин из тыквы – золотистый, орнаментированный черными узорами, сделанный руками хозяина. Дело в том, что Степан Петрович был ветераном Великой Отечественной войны, и я как-то написала очерк о нем, потом мы частенько с ним встречались на разного рода мероприятиях, посвященных военно-патриотическому воспитанию детей, в школах Карачаевска, в городской библиотеке, так и подружились.

– Я человек поживший, – говорил Степан Петрович, – но мне кажется, что у меня еще все впереди, и я обязательно доживу до даты, помеченной весомым нулем на конце…

И как-то в это верилось, потому что, несмотря на возраст, небольшую хромоту – сказались фронтовые раны, – он был очень подвижен, энергичен, во всяком случае, ежедневно совершал на костылях обход квартала, в котором жил, при любой погоде, подолгу сидел на лавочках в городском парке, любуясь расшалившимися на природе детьми…

С Ниной Михайловной Степан Петрович встретился в довольно зрелом возрасте, ему было хорошо за 70, ей – под 70.

– Мы познакомились в поликлинике, дожидаясь своей очереди к одному и тому же врачу-окулисту, разговорились, подружились, она оказалась очень образованной, правда слегка кокетничающей своей эрудицией, женщиной в отличие от меня, я университетов не кончал, но был довольно начитанным парнишей, потому что книг из рук не выпускал даже на фронте в минуты затишья, – вспоминал с улыбкой ветеран.

Нина действительно имела хорошее образование, она окончила химико-биологический факультет Ленинградского государственного университета, там же – бухгалтерские курсы. После учебы вышла замуж, родила двух дочерей, но муж трагически погиб в аварии, оставив ее сорокалетней вдовой. Девочки выросли, выучились и крепко обосновались уже со своими семьями – одна в Питере, другая в Хабаровске. Довольно успешными врачами стали и сын с дочерью Степана, которые живут и работают в Москве.

– После смерти матери сын долго просил меня переехать к нему, но… Оставить родные могилы, родные стены, прогретые теплом и любовью, где прошла вся твоя жизнь, детство и юность детей, было бы просто глумлением над собой, – говорил ветеран, – но и жить одному долго стало невмоготу, потому очень обрадовался встрече с Ниной и предложил ей после долгих неспешных прогулок вдвоем по вечерам переехать ко мне. Посоветовался с сыном, тот был только «за», потому как мог выбираться ко мне с семьей лишь раз в году, а то и раз в два года. Дочь отказалась обсуждать этот вопрос, тем не менее все вышло так просто, так спокойно, словно давным-давно было кем-то задумано. Правда, дочери Нины тоже немного поартачились, особенно когда узнали, что она собирается продать свою квартиру после переезда ко мне. Это была исключительно ее инициатива, она хотела, чтобы мы на вырученные от продажи квартиры деньги съездили к ее дочерям в Сибирь и Питер, погостили у моего сына на его подмосковной даче, ну я и не стал противиться. Впрочем, не только дети, многие соседи, подруги также отговаривали ее от этого шага. Но Нину менее всего интересовали деньги Степана, во-первых, сама получала неплохую пенсию, потому что до выхода на заслуженный отдых работала технологом на самом вредном – заливочном – участке завода конденсаторных изделий, и, во-вторых, в мужчине ее всегда привлекали лишь три качества – ум, талант и порядочность, которыми Степан явно обладал.

И они на поверку оказались на редкость родственными душами. С радостью принимали у себя гостей, вместе прочитывали все газеты от корки до корки, любили слушать концерты по заявкам по радио, одинаково не жаловали телевизор.

Степан и Нина часто перебирали его военные награды, которые хранились в коробке из-под шоколадных конфет, подолгу вспоминали прошлое, не для того, чтобы оправдать свою жизнь, свои поступки, а чтобы понять, прочувствовать необратимый ход времени… Общительные, остроумные, веселые, они становились озорными, словно дети, на новогодние праздники. Наряжали елку, пекли торты, пироги, Степан мариновал мясо, Нина запасалась подарками для гостей. У меня до сих пор хранятся их трогательные сувениры – белый плюшевый щенок и статуэтка кота Базилио в обнимку с лисой Алисой…

Глядя на эту пару, многие говорили: «Вот молодцы, нашли выход из одиночества!» А на мой взгляд, это была глубокая, серьезная поздняя любовь.

Казалось, эту простую, заботливую семейную гавань не смогут поколебать никакие ветра, но внезапно у Степана Петровича начались проблемы со здоровьем. Сначала резко ухудшилось зрение, а потом и вовсе – слепота. В обступившей его предательской темноте Степан Петрович то и дело натыкался на мебель и ничего не мог найти. Все силы и время он тратил на простейшие действия, и это еще больше усугубляло его отчаяние. Более того, стал паниковать, когда рядом не оказывалось Нины. Он начинал искать ее руками и не найдя, как ребенок, потерявший мать, громко кричал: «Нина, ты где?» На это больно было смотреть…

Потом началась другая эпопея – больничная, запомнившаяся страшными болями в ногах Степана, тяжелой гипертонией, сердечными приступами и полным безразличием медиков к старым и пожилым людям…

…Кончалась осень. Облака все чаще приплывали разбухшие от влаги, обрушиваясь на землю холодными дождями или пороша ее крупяным снегом. В такие дни и квартира начинала полниться негативной энергией, потому как Степан скучал по детям и внукам, а они не ехали уже третий год, находя массу отговорок.

– Что-то меня знобит, укрой, Нина, поверх одеяла пледом и посиди рядом, – тихо попросил Степан в один из таких ненастных дней, потом вдруг добавил ни с того ни с сего: – Знаешь, я как-то вычитал, что жизнь – это то, хотим мы или не хотим просыпаться по утрам…

– И к чему тебе эта глупая сентенция на ночь? – сказала Нина, бережно взбивая ему на ночь подушку, набивая поплотнее углы и оставляя середину для головы более мягкой и легкой для сна. Откуда ей было знать, что Степан не проснется утром…

На похороны Степана Петровича съехались все родственники. Сын Николай и его жена Инга держались у гроба несколько отчужденно, отчуждение перешло в ранг вежливой холодности совершенно чужих людей буквально на следующий день, и проявилось оно тем, что молодые попросили Нину Михайловну освободить квартиру, и без проволочек, потому как уже есть покупатель.

Я не знаю, как, чем измерить и какими словами передать унижение и боль женщины, отдавшей 15 лет своей жизни мужчине, дети которого вместо благодарности просто выставили ее из дома, даже не задумавшись о том, что ей просто некуда идти. Дочки живут далеко, а собственная квартира давно продана…

«Будь я на твоем месте, Нина…» – с этих слов стали сразу же затевать после похорон разговоры соседи Степана, ее подруги, знакомые, но Нина всем отвечала: «Каждый сам на своем месте, и у каждого своя судьба». Ни спорить, ни судиться с Николаем и его сестрой Ольгой, которые после ухода Нины Михайловны еще два дня бились в истерике между собой выясняя, кому что достанется при дележе отцовского имущества, она не стала, а поселилась у друзей, которые приняли ее как родную.

…Ей трудно уже самой ходить, но Нина Михайловна часто приходит на кладбище к могиле Степана, счищает с памятника снег, пыль, приносит первую вешнюю вербу, последние листья осени, как это всегда делал он, возвращаясь с утренних прогулок, крошит хлеб вокруг, чтобы к нему прилетали птички…

Не ожесточила женщину подлость его детей, иначе не благодарила бы Степана каждый раз: «Это были очень светлые, добрые пятнадцать лет. Спасибо тебе, Степа. Спи спокойно».

Много сложных и разных коллизий случается в жизни, вот только тонко и справедливо они не всегда разрешаются. И если из сложных ситуаций один человек выходит сильным, оставшись родником всего доброго и светлого, то другой может превратиться в ничтожество…

– Сколько жизненных сил прибавили моему другу Степану забота и внимание Нины Михайловны, я не могу передать словами, – сказал близкий друг и сосед покойного Батыр на поминках, которые он устроил по своей инициативе и в своей квартире,- а вот таких людей, как его сын и дочь, не удосужившихся приехать на сороковины и так безбожно поступивших с Ниной, женщиной, разменявшей девятый десяток, я бы судил за бездушность и подлость…

Нины Михайловны на поминках не было, к ней приехала дочь из Хабаровска с твердым намерением забрать маму к себе…