В детстве я наивно полагала, что звезды в небе – это все души умерших. Впрочем, и поныне, каждый раз, когда я вглядываюсь в крупнозвездное небо, невольно думаю о жизни и смерти. О жизни и смерти удивительного человека Халида Акаева.

Есть еще на свете горы…

Халид Акаев пришел в мир в 1943 году, когда в нем царило большое горе. Через год не стало отца – погиб на фронте, а его семья, как и весь его народ, была депортирована по ложному навету в Среднюю Азию.

На Кавказ карачаевцы вернулись в 1957 году. И с первых же дней мальчишку пленили величественные горы, которых он никогда не видел, и он, можно сказать, с утра до вечера пропадал в горах. Понятное дело, это увлечение сказалось на успеваемости в школе и обернулось головной болью для матери.

– Анам, ты не беспокойся, – говорил Халид матери, – закончу школу, и, поверь, без работы не останусь, потому что я решил для себя, что пойду работать либо проводником на турбазу, либо инструктором-спасателем, лишь бы быть на горе. Не получится на Домбае, тоже ничего страшного, есть еще на свете горы…

С Домбаем все получилось, именно в этом поселке, на знаменитом Пихтовом мысе прошла потом вся его жизнь.

«Новички только приехали, и для них слова «сегодня будет петь Халид», звучат также невнятно, как «с Алибека сошла лавина». Халид принадлежит этим горам. И горы принадлежат Халиду», – написал в свое время известный ставропольский поэт Владимир Гнеушев.

Так оно и было. Он не мыслил жизни без Джугутурлючат, пика Ине, Белалакая, Суфруджу… «Ах, пустяки, какое дело? Я осужу, не осужу, мне лишь бы знать, что снегом белым еще покрыта Суфруджу, мне лишь бы знать, что смерть нескоро, и что прожитого не жаль, что есть еще на свете горы, куда так просто убежать…»

Горнолыжник и спасатель

Горы стали его второй натурой. Увлечением, а затем профессией – горнолыжный спорт. Первый прыжок с Мусса-Ачитара был не из блестящих: крепление оказалось слабым и, когда он разогнался на бешеной скорости, лыжи полетели сами по себе, а Халид описал большую дугу и врезался в сугроб. Но буквально через месяц парень стал взрывным, непредсказуемым и беспредельно смелым горнолыжником. Бывало, поднимется к старту и вниз, с любой, даже с самой убийственной точки без всяких пробных спусков, так называемых нон-стопов, и только снег на каждом повороте вылетал белыми мазками из-под лыж, и, вспыхивая на солнце, обозначал его путь. Горы были не только для него ареной спортивных побед и подвигов, но и самой большой любовью. Впрочем, он любил природу во всех ее проявлениях: и суровую, и ласковую, такую, которая давала ему блаженный покой, и такую, которую надо было побеждать в своей судьбе. Будучи инструктором на турбазе «Солнечная долина», спасателем в альплагере «Алибек» испытал многое. Горы били и ломали его, и не раз он чудом выходил из всякого рода передряг, но никогда не терял духа, напротив, становился мудрей, осторожней, внимательней. Тех, кто проводил с ним в одном сезоне три маршрута, можно было смело записывать в отряд инструкторов по горнолыжному спорту. А сколько на его счету было спасенных человеческих жизней? Спущенных с отвесной скалы, заблудившихся в горах, в лесу? А сколько горя приносили ему лавины, уносящие жизни коллег, друзей, туристов?

Пока наши песни не лживы

Потом он долго не мог успокоиться, месяцами не брал в руки гитару, не пел для друзей. Но те же трагедии приносили какой-то катарсис, очищение от жизненной скверны, понимание того, что человеку мало надо, как писал Роберт Рождественский: «После грома – тишину. Голубой клочок тумана. Жизнь – одну. И смерть – одну… Друг один и враг один… Человеку мало надо, лишь бы мать была жива».

«Мы живы, покуда поем, пока мы не ищем наживы, пока мы стоим на своем, пока наши песни не лживы». Его низкий, с хрипотцой голос снова зазвучал на перевалах и в туристских хижинах, в гостиницах и у костров…

Его кумиром являлся Михаил Хергиани, который был удостоен аудиенции у королевы Англии Елизаветы Второй по ее приглашению и назван ею «Снежным барсом». Михаил как-то при встрече с Халидом, который не переставал нахваливать своих друзей-альпинистов, пошутил: «Слушай, брат, не читал книгу Тепцова под названием «Сванетия», там сказано: «Среди горцев почти не бывает альпинистов. Исключение составляют лишь шерпы в Гималаях, жители Альп и сваны на Кавказе». Халид рассмеялся: «Не получится меня задеть, потому как моя мама происхождения дерзкого, сильного. Хочешь узнать, какого? Сванского».

Из песни слова не выкинешь, и я здесь ни при каких делах, но Халид сказал: «Фамилия ее Джаубаева, и она уходит корнями в твою гордую, так любимую тобой Сванетию, так что не пикируйся больше со мной по таким вопросам, брат». Братьями они оставались до последних дней, и в тот день, когда в Доломитских скалах в Италии произошла трагедия, и весь мир с ужасом наблюдал по ТВ за падением великого альпиниста Хергиани, он молил Всевышнего со слезами на глазах: «Помоги, дай брату возможность хоть за что-нибудь зацепиться при этом стремительном, как молния, падении». Чуда не произошло, а у Халида случился первый сердечный приступ…

Но жизнь никогда не стоит на месте. Халид по-прежнему – душа всякой хорошей компании. Рядом с ним скуке не было места. «Ну что, гусары, приуныли?» – вопрошал он то и дело по какой-либо причине приунывших друзей… И действительно, что-то гусарское в нем было. В той артистичности, блеске, с которыми он не то пел, не то шептал, не то рассказывал с берущей за душу простотой песни Галича и Окуджавы, Городницкого и Кима, свои и Алика Хубиева, и конечно же, Юрия Визбора, которого он обожал и песни которого чаще всех остальных пел…

Халид помнил массу веселых историй, какие пережил сам и не сам, и рассказывал их так, что заслушаешься. Однажды его друг Таулан спросил: «Халид, меня укусила овчарка Добая, как с ней поступить?», а Халид ему в ответ: «Ответь ей тем же». И так всегда: шуткой на шутку, песней на песню: «Заплутали мишки, заплутали…», «Тихим вечером, звездным вечером бродит по лесу листопад…», «Отчего грустны твои глаза, ты, наверно, лето вспоминаешь? Но ведь осень тоже хороша, и напрасно ты ее не замечаешь». И все же любимое время года Акаева – зима. Это, говорил, красота без подробностей, без красок, без звуков.

Один новогодний праздник выдался бесснежным. Все сидели у каминов, слушали истории о минувших зимах, о тех временах, когда снег заваливал дома до крыш, вода замерзала на печи, и пристально вглядывались в небо в ожидании снега, а его все нет и нет. Вместо него – дождь – скучный неторопливый. Ближе к полуночи Халид взял в руки гитару и, вглядываясь в рябое от капель дождя окно, запел: «А будет это так: заплачет ночь дискантом, и белый-белый снег падет десантом, чтоб черным городам придать голубизну». И поразительно, в полночь пошел снег. Пушистый и мягкий, он за несколько минут стушевал расстояния, приблизил горы, обозначил пунктиром речку. И все, как один, жители и гости Домбая высыпали на улицу…

Акаеву уже за 60, но он по-прежнему не вписывается ни в какие форматы – не только виртуозно владеет гитарой, но и свободно играет в салонных пределах на пианино, балалайке, комузе. Пишет музыку. Сочиняет тексты. Курит крепкие сигары, пьет крепкие напитки, которые везут ему друзья из Германии, Сахалина, Калининграда, Москвы, Чехословакии, Австрии. Словом, у него большая слава, точно в той песне: «Здесь остановки нет, а мне – пожалуйста, шофер в автобусе – мой лучший друг». Но сказано же: «Бойся судьбы, когда она расточает тебе ласки».

Мы умираем от утрат…

И вот настал день, когда ему пришлось сказать жене Марзий и двум сыновьям Шамилю и Тиме: «Пришло время притормозить на лыжне…» Марзий ничего не поняла, потому, как после сказанного, он быстро переоделся и поспешил на гору Мусса-Ачитара, с которой в тот день сошла лавина. Спасатели обрадовались, потому что все знали, у Халида нюх, как у собаки, сейчас он покажет, куда, в какую сторону идти… И как дальше поведет себя гора, а самое главное, какая гора…

А болезнь все прогрессировала. И вскоре для него, с такой силой любившего жизнь, горы, стены стали заточением. На помощь бросаются друзья.

– Я приехал потому, что хочу быть с ним рядом до конца, потому, что он не позволит себя досмотреть ни одной женщине, будь то мать, сестра, жена, подруга, – объясняет один Марзий.

– С онкологией шутки плохи. А кому, как не мне, знать его независимый, неуправляемый характер. Я справлюсь, – твердит другой.

Из Краснодара прибывает друг-хирург и проводит у его постели почти полгода…

И вновь Халид удивляет всех. В последний день своей жизни, изнемогающий от невыносимой боли, он попросил дать ему гитару и, поправив спадающее то и дело с похудевшей руки кольцо, запел песню Визбора: «На плато Рассвумчор не приходит весна…»

…Хоронить его летели люди со всех концов страны. Из Калининграда и Владивостока, Грозного и Москвы, Питера и Германии… Телефон в доме не умолкал ни на минуту. Друзья просили, умоляли: «Повремените с похоронами… Дождитесь… Дайте проститься…» Успели почти все. Почти тысячная собравшаяся «компания» увидела своего фантастически преданного горам, друзьям доброго и отзывчивого Халида, а он их – нет…

Одним из любимых писателей Халида был Довлатов, и он любил его цитировать: «Однажды один из друзей спросил Довлатова: «Как ты думаешь, что будет с нами после смерти?» Тот ответил: «После смерти начинается история».  И это так. Мы и сегодня помним прекрасного человека, душу компании, поэта и певца, воспевшего любимые горы.

…Домбай тонет в тумане, горы окутались снежной пеленой, а песни, исполняемые Акаевым, на Домбае, как шутили раньше, льются даже из «утюга…».

Кстати,

Халиду довелось пересекаться со многими эпохальными личностями второй половины ХХ века: с Валентиной Терешковой, Юлианом Семеновым, Юрием Сенкевичем, Владимиром Высоцким, с Райнхольдом Месснером, который первым совершил восхождения на все 14 «восьмитысячники».