Общество

“Ничего нельзя оставлять на потом…”

31 июля в 05:33
1 просмотр

Любая непреложная истина делается убедительной, если к ней придешь собственным путем. Расскажу, как мне открылась в этом мире безмерность родительской любви…
Мой отец умер в 1984 году – и начал постоянно сниться. По – разному, но в каждом сне одно оставалось неизменным: он со мной, когда мне хоро­шо, и когда плохо. Вот, к примеру. Я учусь на заочном отделении факультета журналистики МГУ и еду сдавать сессию. Первую! Первый экзамен – логика. Труднейший, скучнейший предмет. Думаю, со мной многие согласятся. Учебника в руках не держала. А когда приехала, ахнула – его и в библиотеке МГУ не достать. Разобрали. Я в панике, как, собственно, и все заочники-первокурсники. Насилу засыпаю. Под утро приснился отец. Он принес стоп­ку книг по всем предметам, которые я должна сдать. Хотите – верьте, хотите – нет, всю сессию сдала на отлично, можно сказать, почти не заглядывая в учебники и конспекты.
Или другой сон. Темно, ничего не вижу, плохо себя чувствую, но куда-то иду. Мне тяжело от безысходности темного и тяжкого пути. Чувствую где-то подстерегает, таится опасность. И вдруг скрип тормозов. В машине сидит мой отец.
Буквально через день со мной приключилась жуткая, но благополучно закончившаяся история. Я на работе в Черкесске почувствовала недомогание. Болит голова, температура под 39. Еле-еле досидев до окончания рабочего дня, решаюсь ехать домой в Карачаевск. Автобус, проходящий Ростов-Теберда, значит, остановит около дома родителей, в Бирлике, который отсто­ит от города километра на два. Не доехав до Карачаевска, водитель объявляет: “Стоянка – 30 минут”, я понимаю, что столько не выдержу в душном, жар­ком автобусе и выхожу, можно сказать, в ночь. Частного такси тогда в городе и в помине не было, как не было и мобильников. Дорогу знаю даже в темно­те, как пять пальцев, но все равно, когда дохожу до участка, где абсо­лютно нет жилых домов, зато по правую сторону – городское кладбище, а по левую – небольшой обрыв, заросший колючими кустарниками, становится, как всегда, немного не по себе. И вдруг, откуда ни возьмись, ко мне метну­лась тень и приставила нож к горлу: “Давай деньги, золото”. Я не успела да­же отшатнуться от нее, как кто-то сзади закрыл мне рот ладонью и попытался перекинуть меня через бордюр, дабы убрать с проезжей части, так как в лю­бой момент из-за поворота могла выехать машина. Но машин нету. Ни од­ной! Уперлась туфелькой в бордюр. Сил никаких, и вот уже эти двое бук­вально отрывают меня от земли, и вдруг… скрип тормозов. Клянусь, тот са­мый, из сна. Услышав его, грабители пустились наутек. Хозяин машины ока­зался моим дальним родственником из Нижней Теберды.
Любая непреложная истина делается убедительной, если к ней придешь собственным путем. Расскажу, как мне открылась в этом мире безмерность родительской любви…
Мой отец умер в 1984 году – и начал постоянно сниться. По – разному, но в каждом сне одно оставалось неизменным: он со мной, когда мне хоро шо, и когда плохо. Вот, к примеру. Я учусь на заочном отделении факультета журналистики МГУ и еду сдавать сессию. Первую! Первый экзамен – логика. Труднейший, скучнейший предмет. Думаю, со мной многие согласятся. Учебника в руках не держала. А когда приехала, ахнула – его и в библиотеке МГУ не достать. Разобрали. Я в панике, как, собственно, и все заочники-первокурсники. Насилу засыпаю. Под утро приснился отец. Он принес стоп ку книг по всем предметам, которые я должна сдать. Хотите – верьте, хотите – нет, всю сессию сдала на отлично, можно сказать, почти не заглядывая в учебники и конспекты.
Или другой сон. Темно, ничего не вижу, плохо себя чувствую, но куда-то иду. Мне тяжело от безысходности темного и тяжкого пути. Чувствую где-то подстерегает, таится опасность. И вдруг скрип тормозов. В машине сидит мой отец.
Буквально через день со мной приключилась жуткая, но благополучно закончившаяся история. Я на работе в Черкесске почувствовала недомогание. Болит голова, температура под 39. Еле-еле досидев до окончания рабочего дня, решаюсь ехать домой в Карачаевск. Автобус, проходящий Ростов-Теберда, значит, остановит около дома родителей, в Бирлике, который отсто ит от города километра на два. Не доехав до Карачаевска, водитель объявляет: “Стоянка – 30 минут”, я понимаю, что столько не выдержу в душном, жар ком автобусе и выхожу, можно сказать, в ночь. Частного такси тогда в городе и в помине не было, как не было и мобильников. Дорогу знаю даже в темно те, как пять пальцев, но все равно, когда дохожу до участка, где абсо лютно нет жилых домов, зато по правую сторону – городское кладбище, а по левую – небольшой обрыв, заросший колючими кустарниками, становится, как всегда, немного не по себе. И вдруг, откуда ни возьмись, ко мне метну лась тень и приставила нож к горлу: “Давай деньги, золото”. Я не успела да же отшатнуться от нее, как кто-то сзади закрыл мне рот ладонью и попытался перекинуть меня через бордюр, дабы убрать с проезжей части, так как в лю бой момент из-за поворота могла выехать машина. Но машин нету. Ни од ной! Уперлась туфелькой в бордюр. Сил никаких, и вот уже эти двое бук вально отрывают меня от земли, и вдруг… скрип тормозов. Клянусь, тот са мый, из сна. Услышав его, грабители пустились наутек. Хозяин машины ока зался моим дальним родственником из Нижней Теберды.
Что объединяет эти два мои сна, как, впрочем, и все остальные? Родительская доброта, забота, любовь – ведь родители смотрят за нами, оберегают, даже когда их нет. Они неподвластны тлению, благодаря чему живет и приумножается все живое в мире. Увы, в мире живых людей разрушительно бушуют совсем другие страсти…
Моему собеседнику Хасану также часто снится мать. Хабибат просит сына: “Возьми под свое крыло семью Хусея, не оставляй ее своими заботами. Я, конечно, понимаю, тебе в силу твоего характера это нелегко дастся, но жизнь тебя за это отблагодарит, сынок”.
У Хабибат Аджиевой (фамилии героев изменены в силу известных причин – А. Д.) было три сына – Хасан, Хусей и Аубекир, но все абсолютно разные. Старший, Хасан, уже будучи подростком, обращал на себя внимание тем, что выражал свои мысли по любому поводу без каких-либо дипломати­ческих прикрас. Нет, не потому, что когда ребенок подрастает, начинает от­рицать допотопные, по его мнению, устои своего клана, и родители для него уже не авторитет, а их нравоучения кажутся наивными, лицемерными и ни­чего не имеющими общего с жизнью. Просто Хасан патологически не умел кривить душой, наступать на горло собственным принципам. В связи с чем, частенько вступал в спор с матерью, например.
Чуть помягче, но также не идущим на компромисс с совестью, был и Хусей. В прямо противоположной направленности от своих братьев рос младший. Для Аубекира слово матери было – закон.
Хабибат, конечно же, любила всех своих сыновей, но…
Помните строки из письма Варвары Петровны Тургеневой к своему сыну – писателю Ивану Тургеневу: “Я вас обоих (сыновей – А. Д.) люблю страстно, но различно. Ты мне особенно болен. Ежели я могу объяснить примером… Ежели бы мне сжали руку – больно, а ежели бы мне наступили на мозоль – нестерпимо”. Вот и Хабибат особенно болен Хасан, но она не показывает вида…
Сыновья подросли, разлетелись из родительского гнезда. Хасан уехал в Западную Сибирь, где долгое время работал на руководящих, ответственных должностях. Хусей подался в науку и вскорости стал кандидатом филологических наук. Аубекир жил с мамой.
Разумеется, все обзавелись семьями. Разумеется, появились родствен­ники, которых мы, зачастую, не выбираем: зять, невестка, свекровь, теща, де­верь, шурин… Их выбирают молодые, а вернее берут в придачу к своему се­мейному союзу. Хорошо, если новые родственники приходятся по душе друг другу. А если нет?
Проблем, возникающих между “неродными родными” в семье Аджиевых, поначалу не было…
Первым, как положено, женился Хасан. Брак оказался неудачным в от­личие от второго. Первая беременность у второй жены Дарьи окончилась вы­кидышем. Молодая женщина была в таком отчаянии, словно у нее действи­тельно умер ребенок, так она любила этого нерожденного малыша, разгова­ривала с ним, покупала для него игрушки. Затем внематочная беременность и невозможность больше иметь детей. Сама мысль об этом стала такой непереносимой, что засела в сердце тупой болью, а ум отказывался принимать ее. В результате…
Разные счета нам предъявляет жизнь – приятные и неприятные. А ре­акция на них одна и та же – стресс. Стресс – не болезнь, а данная нам приро­дой боевая готовность защитить себя. Иными словами, нервы на пределе, а жизнь напоминает натянутый канат. И спастись можно лишь равновесием.
Спасительным равновесием стали дети Хусея. Две его дочери – Зина и Лариса. Хусей взял в жены девушку из Хабезского района. Хабибат поначалу отговаривали от этой свадьбы, дескать, родным невесты палец в рот не кла­ди, да и сама невеста из тех, кто озабочен на всем белом свете лишь одной своей персоной, и т. д. и т. п., но она стояла на своем: “Мария войдет в мой дом”. Так вышло, что свадьбу по просьбе Марии перенесли на неделю рань­ше назначенного срока, что несколько нарушило планы Аджиевых. Спешные приготовления привели к пожару в комнате матери. Огонь затушить уда­лось, но едкий дым и копоть надолго въелись в стены.
– Это был знак. Не надо было торопиться со свадьбой,- скажет много позже Хабибат Ауэсовна.
Любые события в жизни порой – подсказка судьбы, но как часто мы не замечаем, не различаем эти подсказки в пугающих нас обстоятельствах?
Разногласия в семье Хусея наметились сразу же после свадьбы и со временем стали только усугубляться, несмотря на появление двух дочек.
– Был ли Хусей счастлив со своей женой? Трудно ответить. Слишком разные они были люди, – считает Хасан, – во всяком случае, мне как-то заметно стало ясно, что забредать в его некогда уютный, полный гостей, друзей дом по беспричинному вдохновению уже нельзя. Брат изменился, утратил душевный порыв и внутреннее изящество. Вкус жизни утратил.
В 1992 году Хусея не стало. Материнский инстинкт, который Хабибат уже не могла реализовать на сыне, она пытается реализовать на его детях. Отныне всё для его дочерей. Безмерно балуют своих племянниц и Хасан с Дарьей – дарят им игрушки, книги, золотые украшения.
– Я очень люблю этих девочек, – говорит Хасан, – они так похожи на сво­его отца, что при виде их возникает счастливая повторяемость брата – тот же цвет глаз, волос, те же жесты… Зина пошла по стопам отца, обещает стать серьезным ученым, она уже живет и работает в Майкопе, заодно преподает в тамошнем университете. Получила высшее образование и Лариса.
Помогает деньгами, советами Хасан не только матери, семье Хусея, Аубекиру тоже. Но семья уже не та, что была. Аубекир развелся с женой…
Говорят, выполнение долга перед родными дает ни с чем несравнимое ощущение, что ты прожил свою жизнь не зря. А бывает и по-другому: чем больше вкладываешь в близких, в их детей – тем больше привязываешься, тем сильнее чувствуешь вину, что даешь им куда меньше, чем мог бы. Я могу только догадываться, чем, какой силой проняло, потянуло Хасана с нажитого благополучного места из Сибири, но Хасан с Дарьей переез­жают в Черкесск.
– А что гадать? – спрашивает Хасан, – приезжая каждый год на Родину, я видел, что моя мама все жарче горит на медленном костре времени. Да и потом, когда человеку за девяносто, надо дорожить каждым днем. Приехали, а тут…
Есть в нашем обществе темы, на которые говорить, что поднести спичку к стогу пересушенного сена. Все верно, это пресловутый квартирный вопрос, который, как сказал, классик, испортил все человечество. Не обошел он стороной и семью Аджиевых.
– Не прошло и месяца со дня моего приезда, как позвонила мама и ска­зала: “Мне нужно срочно с тобой переговорить”. Приезжаю, она безо всяких вступлений- отступлений: “Хочу отписать половину квартиры, мне причитающейся, – Зинаиде”.
– Мама, как ты себе это представляешь? Ведь твое решение изрядно стеснит Аубекира, поскольку он намеревается сойтись с женой и детьми, – спросил лишь Хасан, не дождавшись ответа, поскольку знал, доказывать матери что-либо – беспо­лезно.
Сказано – сделано.
Всем известно, и старым, и малым нужна любовь. Нет такого возраста, где бы она не нужна была. Хабибат верит, внучки ее любят, особенно Зина, несмотря на то, что редко приезжает из Майкопа. Но пройдет немного вре­мени и старушка поймет, как непостижимо сложна жизнь, и какую пропасть тайн может хранить в себе любая человеческая душа.
Узнав о завещании, Зина приехала в Черкесск в тот же день. Бабушка не может надышаться на внучку, наговориться с ней, хотя и подустала от перекрикивающего ее голоса – голоса педагога, а когда та собралась уходить; тихонько попросила: “Искупай меня, Зина, а то воротит саму от себя”.
– Устала с дороги, бабушка. Завтра прямо с утра приду.
На второй день Зина не пришла. Не было и на третий день, и на четвер­тый… И какая же старушку охватила досада, смятение, злость, когда ситуа­цию жеманно, актерски – сломленным голосом, через неделю прояснила младшая внучка Лариса: “Ей надо было срочно уезжать, бабуля. Не до тебя ей сейчас – экза­мены у студентов надо принимать”.
Хабибат чуть удар в тот день не хватил, но она тотчас позвонила Хасану: “Срочно привези нотариуса, я хочу переписать завещание. Зина не по­лучит ничего”.
Что водило рукой старушки – чисто женский импульсивный гнев, чис­то детская обида – говорят же, что стар, что млад – все едино, вызванные нарочитым невниманием, небрежением внучки или пожалела она своего младшего сына Аубекира – так по-матерински остро, как может пожалеть только уходящий навсегда человек остающегося своего сына – неудачника, Бог весть, но Ха­бибат подписала новое завещание без каких-либо душевных колебаний и сомне­ний… После чего облегченно брякнула: “Зину можно и не ставить в извест­ность о моем решении…Такие не то, что не искупают, когда попросишь, но еще и плохо, небрежно обмоют после смерти”…
Зина все еще была в неведении, зато полным ходом квартиру контро­лировала Лариса. И когда в один из своих очередных контрольных визитов она увидела прибирающуюся в квартире дочь Аубекира, ее аж заколотило от злости. Она даже как бы подпрыгивала слегка, страдальчески скалясь от невозможности и заорать в полный голос, и сделать хоть сколько-нибудь устрашающее движение: “Ты что хозяйничаешь здесь? А главное, как? Грязь только развозишь, называя это уборкой…”
Хасан, присутствующий при этой некрасивой сцене, вынужден был расставить все точки над Рассказать всю правду.
– Вот оно, что, – дико взвизгнула Лариса, – так это твоих рук дело, дядя?
То ли Лариса поставила в известность Зину, то ли кто другой, сами понимаете. Услужливых людей по этой части всегда больше, чем нужно, но она с неожиданной легкостью поставила крест на отношения с родней отца.
Хабибат вскорости умерла. Дочери Хусея на похоронах были, но все больше смеривали всех недобрым, чуть презрительным взглядом, выказывая истерический, демонстративный характер визита…
Хасан оказался много строже к себе, чем мог быть, и сразу же после похорон написал Зине, которая не отвечала на его звонки, письма: “Дорогая моя племянница, дочь моего незабвенного брата, мы не можем и не должны вести себя так, как чужие люди, ни при каких обстоятельствах. Ты – взрос­лый человек, без пяти минут большой ученый, как и твой отец, скажи, разве вправе мы обрывать связи, не нами установленные? Можем ли мы быть сво­бодными от нравственного долга перед людьми, давшими тебе, твоему отцу и мне жизнь? Да и потом грош цена той жизни, из которой выхолощена па­мять хоть об одном твоем родном человеке. Давайте станем выше обид, по­думаем, что сделали не так… Приезжай ко мне. Я буду ждать”.
Зина приехала, но не одна, с толпой родственников по материнской линии. И это была совсем другая Зина. После многих лет ханжеского бессребничества – иначе не назовешь теперь отношение внучки к бабушке – она стала беззастенчиво прагматичной, и не холодный металл звучал в ее голосе, а гнев, сарказм. Будто злобный водопад, замерзший на лету, были ее истошные кри­ки: “Да подавитесь вы моими квадратными метрами! Долго думали, как напаскудить мне? Вот только ничего у вас не выйдет, как не вышло ничего со своими детьми”, и прочая – прочая…
Разговора не получилось, но встреча не прошла даром для Дарьи. Она слегка с тяжелым сердечным приступом и, видимо, догадывалась, что это последние дни, так как все больше усилий требовалось, чтобы жить, потому, когда в один из дней вынула из почтового ящика письмо от Зины, даже не дала себе труда прочесть его. Отправила, обратно, не распечатав…
В январе этого года Хасан похоронил свою горячо любимую жену, – на год пережила Дарья свекровь ночью ему приснилась мать. Что-то невыносимо счастливое, утреннее, солнечное было вокруг нее, мать с сыном ус­пели порадоваться – каждый за другого, но вдруг на ее светлом, легком и доверчивом лице пробежала тревога: “Не переживай за нас, сынок. Мы здесь все вместе – я, твой отец, Хусей, Дарья, Заур, сынишка Аубекира (31- летний парень утонул в реке после смерти бабушки – А. Д.)… За нас не беспокойтесь. А я неспокойна, прошу тебя, собери всех вокруг себя, станьте, как в былые времена, настоящей, дружной семьей. Тебе сейчас, конечно, не до этого, но только тебе это под силу. Прошу тебя, сынок, не откладывай мою просьбу на потом”.
Слушаю рассказ Хасана, и тут, как сон в руку, мысль в голову, не моя, журналистки “Работницы” Зои Крыловой: “Вошла в незнакомую церковь, поставила свечку Пресвятой Богородице. Грустно смотрели ее большие гла­за, а по щеке стекала слеза. И я почувствовала смятение в душе и вину за свою суету в жизни и еще за то, что не подала нищим при входе, поленилась, решила – потом. И я приготовила деньги. Но, когда я вышла, нищих не было. Ни одного! Они как будто исчезли. Так мне был дан урок – ничего нельзя ос­тавлять на потом…”
Хасан и не собирался, – так уж он устроен, что смотреть на ситуацию только с одной стороны органически не способен – вновь написал Зине письмо.
– Почему именно ей? Она – старшая в семье, – говорит Аджиев, – но Зина не отвечает, ни на письма, ни на звонки, как бы давая понять, что главной целью ее усилий является уже далеко не справедливость, а месть, ненависть.
Только это такой бесполезный труд, ведь еще Гессе писал: “ Ненавидя кого-то, ты нена­видишь в нем нечто такое, что есть в тебе самом. То, чего нет в нас самих нас не волнует”. Нечто такое – одна кровь, чем не шутят, не разбрасываться…
– Мудрые люди говорят: молчание не всегда и далеко не золото, это страшный радиоактивный металл, излучение которого убивает незаметно. Так зачем вам стучаться в закрытую дверь, тем более что за вами нет никакой вины? Вас же могут счесть не великодушным, как надлежало бы, а напротив – малодушным?!
Хасан долго думал, прежде чем ответить на мой вопрос: “Дело в том, что если человек совершил ошибку, как в данном случае, моя племянница, и не торопится, точнее, не собирается даже ее исправлять, он совершает еще одну ошибку. А кто, как не я, в ответе за детей своего любимого брата?”
Мы долго еще говорили с Хасаном Алиевичем – о многом и разном, и я поняла, что он еще не раз будет стучаться в дверь и душу своих детей, так он называет племянниц, потому что, как говорил великий Махатма Ганди: “Умение прощать – свойство сильных, это слабые никогда ничего не проща­ют”, потому что он, как никто другой, познал это странное необъяснимое ощущение – безмерность родительской любви… Быть страшно далеко друг от друга – где земля, где небеса – и ощущать такую близость, когда можно пе­редавать свои мысли, тревоги, опекать, советовать и просить совета, пом­нить…
Так разве он может забыть, сказанное мамой, : “Не откладывай ничего на потом. Станьте одной семьей, как прежде… Как раньше…”
Аминат ДЖАУБАЕВА.
Поделиться
в соцсетях

Последние новости

В Карачаево-Черкесии прошла церемония гашения почтовых марок, посвященных республиканским газетам.
15:31
В Карачаево-Черкесии прошло Заседание Комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав
15:27
В Карачаево-Черкесии прошла IX отчетно-выборная конференция профсоюза образования
15:24
Молодой герой из Карачаево-Черкесии: Аслан Кубанов о службе и патриотизме
15:19
В Карачаево-Черкесии обсудили законопроект о геноциде советского народа
15:16
Ануар Хачиров: Патриотизм и мужество из Карачаево-Черкесии
15:11
Все новости
Заказать рекламу