Та ночь показалась Ширдану Боташеву бесконечной и какой-то страшной. Его обычно спокойный пес Добар – он хоть и был кавказской овчаркой, но довольно безобидной – то беспрерывно лаял куда-то в темноту, то бросался снаружи на входную дверь. Не зря бесновался верный пес. На рассвете в дверь стали колотить: “Вас выселяют. Из вещей брать только необходимое, потому что на сборы всего два часа…”
Знаю, знаю, прочтя эти строки, кто-то бросит в сердцах: “Это сколько же ваш брат, журналист, может писать о депортации, со дня которой минуло почти 70 лет? И где сейчас найдешь виновных, “крайних”, за то, что случилось с карачаевским народом? Не то что “иных уж нет”, а все, считай…”

Та ночь показалась Ширдану Боташеву бесконечной и какой-то страшной. Его обычно спокойный пес Добар – он хоть и был кавказской овчаркой, но довольно безобидной – то беспрерывно лаял куда-то в темноту, то бросался снаружи на входную дверь. Не зря бесновался верный пес. На рассвете в дверь стали колотить: “Вас выселяют. Из вещей брать только необходимое, потому что на сборы всего два часа…”
Знаю, знаю, прочтя эти строки, кто-то бросит в сердцах: “Это сколько же ваш брат, журналист, может писать о депортации, со дня которой минуло почти 70 лет? И где сейчас найдешь виновных, “крайних”, за то, что случилось с карачаевским народом? Не то что “иных уж нет”, а все, считай…”

Но не об этом хочет вспомнить мой собеседник, разменявший десятый десяток. Называю его как можно деликатнее собеседником, потому как назвать стариком язык не поворачивается. Всю жизнь проработавший ветврачом, как в Средней Азии, так и в Карачаево-Черкесии, Боташев был искусным врачевателем не только животных, но и человеческих душ.
В таком возрасте – 96 лет – ему бы находиться в тепличных условиях, лежать, ограничивая себя в движениях, в теплой постели, бояться сквозняков, бояться коснуться шершавого зеленого тельца молодой травы босыми ногами, а холодильник открывать, будучи застегнутым на все пуговицы. Но нет. Шидан Бибулатович живет полнокровной жизнью, будоражащей, переполненной событиями, мечтами, далеко идущими планами.
– А как иначе? – его раскатистый смех, наверняка, слышен на соседских улицах в ауле Нижний Каменномост, где он живет. Правда, нынче здесь он редкий гость, после смерти любимой жены Марьям, с которой прожили душа в душу более 50 лет, он же все больше в Москве бывает.
– Там живут и работают два мои сына Марат и Валера, дочь Альмира. Еще две дочери в Карачаевске. Все внуки учатся в Москве в престижных вузах. Дочь Альмиры, к примеру, только из Лондона вернулась. Ася – жена Валеры – один из известнейших адвокатов Москвы. Я бы еще долго и охотно рассказывал о своей семье, но дело в том, что весной каждого года моя память цепляется за другое: за май 1957 года…
– Какой это был день, точно не помню, знаю только, что я был во Фрунзе у своего друга – учителя математики и геометрии, профессионального охотника Арзымата Сыдакбекова. Пока я играл с его детьми, а жена разливала чай, Арзымат просматривал газеты. И вдруг он крикнул, да так, что жена аж пиалу из рук выпустила: “Ширдан, вас реабилитировали! Твой народ реабилитировали!”
Что? Как? Я верил и не верил. Четырнадцать долгих лет народ провел в сером духовном состоянии, стараясь переплавить свое унижение в презрение. Человеку обычно легче перенести холод, голод, боль, лишение свободы, чем попирание чести и достоинства, изгнания из родных мест.
“Много ли человеку земли надо? – задавал Лев Толстой простой вопрос, подводя любого к старому на него ответу: “Три аршина всего-навсего”.
Все верно, три аршина, но родной земли. И рядом с могилами предков. А мы? Скольких мы похоронили на чужбине, оставили на полустанках, даже не предав их земле? Разве об этом можно забыть? Нет. Депортация еще не раз будет нас догонять в жизни и правдой, и неправдой… Но не будем накануне дня возрождения нашего народа об этом…
Так вот, еду из Фрунзе обратно в Джамбул. Везде люди бегут от дома к дому с этим, плачут. Но это слезы счастья, облегчения, надежды…
Несколько дней спустя семья Боташевых уже ехала на Кавказ. Все в душе поет, ликует, даже неумолчный перестук колес покачивающегося вагона звучит для нее музыкально, напевно, ласково…
– Кто бы спорил, высылая народы на чужбину, да и вообще в своей деятельности, Сталин и иже с ним руководствовались одним: есть человек (народ) – есть проблема, нет людей, способных искать, отыскать истину и вести за собой других – нет проблемы и нет опасности для власть предержащих. Не оттого ли бесследно из Карачая в недрах НКВД в 37-38-е пропали лучшие из лучших, начиная с легендарного Курмана Курджиева? К счастью, у карачаевского народа остались бесстрашные, честные, высокообразованные люди, которые не побоялись донести правду о мытарствах безвинного народа Хрущеву, пришедшего на смену тирану Сталину. Вот эти люди – Магомед Боташев, Магомед Чотчаев, Тауби Курджиев, Маджид Гаджаев и другие – и встречали нас в Джегуте на станции.
А еще тихое цветение, радость пробуждающейся природы, оглушительный всплеск петушиных крыльев, картечные взлеты воробьиных стай. А еще толпа людей – черкесы из Хумары, Бесленея, Зеюко, осетина из Коста-Хетагурова, абазины из Псыжа… Кто-то ищет побратима из Верхней Теберды, кто-то друга из Мары… Слезы, объятия, шашлыки, лезгинка…
Когда сильнейшее эмоциональное потрясение несколько улеглось, встал вопрос о расселении людей.
– Страшно человеку ощутить себя вознесенным на гребень счастья, потому что с этого гребня потом можно упасть в зияющую пустоту провала. Приблизительно так со многими и случилось, когда они увидели свои дома, в которых по-прежнему жили грузины и даже не собирались покидать их.
Лично я оторопел, узнав, что мой родной Учкулан отныне зовется Меднисхеви, а древний Хурзук – Зедваке, Джазлык – Ахолсапели, Каменномост – Ахашени… А за наш дом грузины требуют выкуп, и непомерный. А у соседа Курмана Атабиева не осталось ни кола, ни двора – все разграблено, сад, которым он безмерно гордился, пущен на топку…
Есть такой термин “постравматический шок” или по-другому стресс – синдром. В чем он выражается? Это злоба, ожесточение, обостренное чувство несправедливости. К счастью и гордости нашей, карачаевцы не озлобились на весь мир, они сохранили в душе доброту, порядочность, умение радоваться жизни и даже, – правда, немного позже, – восстать против несправедливости.
С грузинами же вышло по-разному: где-то все решили взаимные уступки, благожелательность, компромиссы. Где-то имели место споры, конфликты. Но, на мой взгляд, не последнюю, если не сказать главную роль сыграли вошедшие в легенду знаменитые слова секреатря Карачаевского райкома партии Магомеда Чотчаева, сказанные им грузинам: “Нам давали два часа на сборы, мы вам даем 24 часа, за это время здесь никто не должен остаться”. Конечно же, грузины тянули время как могли и сколько могли, а вот Чотчаев за свои смелые, полные гнева слова поплатился должностью…
– Как потому сложилась ваша судьба?
– Первые три-четыре года были нелегкими. Обустраивались. Затем начали работать. И где только не работал. В Кичи-Балыке, в Прикубанске, Карачаевске и Карачаевском районе. Лечил пугливых овец, породистых лошадей, слабонервных котов, свирепых псов, – смеется, – словом, выявил и вылечил много заболеваний у животных.
И ни слова о том, что за свой самоотверженный труд удостоен звания “Заслуженный ветработник КЧР”, множества медалей и грамот, которые также связаны с достижениями разных лет, обретением и применением уникального опыта, профессионализма и практицизма в осуществлении поставленных целей.
– Трудные были времена, – вздыхает напоследок аксакал, – но если была бы машина времени, я обязательно сел бы в нее, чтобы вернуться в тот памятный, незабвенный для моего народа, счастливый май 1957-го…
Человечество зря мечтает и бьется над изобретением машины времени. Она была во все времена. Это наша память… Из которой рождается будущее. Поэтому памятью людской мы и бессмертны…