“Я обречена узнать на деле, как речь больного горяча…”

15 мая в 06:12
1 просмотр

12 мая – День медицинских сестер
Кому, как не медработнику, а конкретно – медицинской сестре, должно быть знакомо чувство милости и сострадания. Но у каждой есть свой лимит милосердия. Однако у человека, о котором я хочу рассказать, границы милосердия, доброты, порядочности, на мой взгляд, не ограничены никаким лимитом.
Катя Троценко родилась в Азербайджане. В 1957 году ее семья переехала в Новый Карачай. Окончив здесь школу, Катя, поддавшись на уговоры подруги, подала документы в медучилище, и вот она – ирония судьбы – подруга с треском провалилась на вступительных, а Катя сдала их на отлично. Видно, девушка была, как сказал один поэт, “обречена узнать на деле, как речь больного горяча”.
В медучилище Троценко была одной из лучших студенток. А окончив учебу, начала работать в больнице Карачаевска.
– Тогда главным врачом был Науази Ахматович Акбаев. Человек, который от каждого сотрудника, будь то врач, медсестра или санитарка, ждал успехов возлагал на них надежды, – рассказывает Катя.

12 мая – День медицинских сестер
Кому, как не медработнику, а конкретно – медицинской сестре, должно быть знакомо чувство милости и сострадания. Но у каждой есть свой лимит милосердия. Однако у человека, о котором я хочу рассказать, границы милосердия, доброты, порядочности, на мой взгляд, не ограничены никаким лимитом.
Катя Троценко родилась в Азербайджане. В 1957 году ее семья переехала в Новый Карачай. Окончив здесь школу, Катя, поддавшись на уговоры подруги, подала документы в медучилище, и вот она – ирония судьбы – подруга с треском провалилась на вступительных, а Катя сдала их на отлично. Видно, девушка была, как сказал один поэт, “обречена узнать на деле, как речь больного горяча”.
В медучилище Троценко была одной из лучших студенток. А окончив учебу, начала работать в больнице Карачаевска.
– Тогда главным врачом был Науази Ахматович Акбаев. Человек, который от каждого сотрудника, будь то врач, медсестра или санитарка, ждал успехов возлагал на них надежды, – рассказывает Катя.

Не знаю, как вели себя другие, но у Троценко такое отношение обостряло впечатлительность, взывало к совести и вызывало стремление работать как можно лучше…
Сам хирург от Бога, как его называли в больнице, Акбаев безошибочно понимал, что, делая перевязку, молоденькая медсестра уверенно ориентируется в той или иной ране, быстро находит нужные инструменты, умело перевязывает больных, и решил отправить Катю учиться на курсы анестезистов в Ставрополь.
Анестезистки, как ожидал Науази Ахматович, больница не увидела, потому как Екатерина вышла замуж и уехала в Коми-Пермяцкий автономный округ. В первые же дни, словно предчувствуя, что ей предстоит провести здесь долгих пять лет, она обошла, облазила весь Сывтывкар. “Чем-то старым-старым, средними веками несло от всего здешнего уклада”, – писал известный врач и писатель Вересаев о городе N-ске. То же можно было сказать о городах, селах округа. У иного человека подобное отбило бы охоту жить и работать на Севере, но только не у Кати. Она устроилась медсестрой в детский сад, потому как и сама была уже мамой. Дочку назвала Аней в честь мамы.
Мама, папа… Вскоре все мысли были только о них, потому как Анна Васильевна вскользь, но почти в каждом письме писала единственной дочери: “Сдает потихонечку Ваня, но в больницу идти не хочет. И врачам не удается с ним категорично говорить – он не уступает, находя неожиданные соображения. К примеру, говорит, я так тяжело дышу, потому что шахтером был, наглотался в свое время угольной пыли…”
Вернувшись домой, чем сильно обрадовала родителей, Катя вновь начала работать в хирургии под началом Магомеда Батталовича Лайпанова.
– Почему опять в хирургию? – смеется. – Потому что это самое трудное, самое смелое, самое увлекательное дело в медицине. Это и искусство – тонкое, филигранное, скрупулезно точное, которому как никто другой, обучал нас Лайпанов.
В один из дней на рассвете – кто знает, отчего смерть охотнее всего приходит на рассвете, навсегда смежает глаза человеку, когда весь мир только начинает пробуждаться, когда больше всего хочется жить? – позвонила мама. Голос матери был спокойным и уверенным: теперь с отцом все будет в порядке, Катя. Катя и сейчас не может сдержать слез, вспоминая, как она, цепляясь за этот голос, бежала, летела домой. Но, увы…
Вскоре Катя медсестрой ушла на завод конденсаторов, что стало полной неожиданностью для всех. Опытная медсестра, которая может наложить самостоятельно швы на рану, а если хотите, даже вырезать аппендицит, идет работать в здравпункт, куда если и являются пациенты, то за таблеткой от головной или зубной боли…
– Дело в том, что на тот момент на заводе сборщицей конденсаторов работала мама, – на пенсию зарабатывала, а это была очень трудоемкая работа: постоянное напряжение в глазах, пальцах. Вот я, как выдастся свободная минутка, особенно в ночную смену, бежала помогать матери. Так мы с ней и для нее “заработали” хорошую пенсию.
С первым мужем Кате не повезло. Как говорится, и на божьем промысле любви бывают выстрелы пустые. Зато со вторым, Вениамином Ксенофонтовым, все свершилось как в сказке – неожиданно и стремительно. И вот Катя снова медсестра в детском саду, потому как родилась вторая дочь – Ольга. Кстати, обе дочери пошли по стопам матери. Анна – врач-инфекционист, Ольга – психиатр-нарколог. Обе живут и работают в Астрахани.
Как только дочки подросли, Катя опять вернулась в хирургическое отделение больницы Карачаевска.
– А как иначе? Таких великодушных, талантливых врачей, как Назир Боташев, Тохтар Ортабаев, Мусса Боташев, Умар Батчаев, Назир Лобжанидзе – мне довелось с ними работать, – днем с огнем не сыскать.
Нежность, забота, проявляемая и падающая, как солнечный свет, равно на всех и на каждого больного, никого не оставляют равнодушным, оттого так часты были звонки, письма в редакцию с просьбами: “Напишите о Ксенофонтовой, у нее золотые руки и золотое сердце”. Но Катя ни в какую: “Не люблю подобные вещи…” Сломило ее сопротивление одно письмо, прочитав которое, Катя расчувствовалась…
– Много и самых разных больных довелось увидеть за сорок лет работы. Но одного, точнее, его мать, не забуду никогда. Мужчина упал каким-то образом в заброшенную шахту. Пока достали, доставили… Врачи боролись за его жизнь почти четыре часа.
Парень выжил, но впал в кому, дышал через аппарат искусственного дыхания. Врачи ничего не говорили, но, понятно дело, определить, поврежден ли мозг, можно было лишь только тогда, когда он придет в себя. Если это случится. За больным ухаживала мать. Она не доверила жизнь сына никому – ни невесткам, ни сиделкам. Никому. Потому что кто-нибудь из них мог заспать, а он – могучий, громадный мужчина – мог дернуть нечаянно рукой или конвульсия начала бы его бить, и все – полетели ли бы к чертовой матери все трубки, аппараты, поддерживающие в нем жизнь… Так вот, мать спала и не спала, сидя в кресле подле него почти сорок дней! Я неоднократно подходила к ней, просила отдохнуть, поспать часок-другой, но все было тщетно. Мне оставалось лишь просить ее: “Держитесь, милая! И если можно, хоть чуть-чуть позаботьтесь о себе!” Но по-настоящему больно мне стало, когда парень открыл глаза и сказал: “Мама!” и она потеряла сознание…
Последние годы Екатерина Ивановна работала перевязочной сестрой, и все пациенты хотели попасть ей в руки. Знаю больного из Теберды, которому ампутировали одну ногу, после чего на его лице можно было увидеть лишь отсутствующий вид. Разговорить его было все равно, что бросать камень в колодец, в ответ не услышишь ни всплеска, ни глубокого эха. К нему никто не смог пробиться, кроме Кати.
– Тот, в кого вселилось притяжение к смерти, принадлежит, если его ничто не изменит, уже к иной породе, нежели все человечество. Может ли тот, кто разрушил в себе самом мысль о радости, которую принесет свет завтрашнего дня, может ли он снизойти к мольбам кого-либо, пусть это будет даже отец, мать? – говорит Катя. – Но у меня получилось вернуть ему намерение жить, кушать, хорошее настроение.
Вот уже который год утро дня медицинского работника начинается с его звонка.
Вопреки своим ожиданиям, Катю я разыскала не в больнице. Оказалось, что она недавно уволилась. Я отправилась на улицу Пушкина, где она живет.
То, что никогда не застанешь ее врасплох, – это общеизвестно в городе. Не будет Катя ходить дома в дырявых тапочках и застиранном халате, растрепанной либо злой. А только во всем блеске ухоженной женственности. Настолько же по-особому одухотворен и ее быт. Вениамина, который всегда при встрече заваривает такие чаи – со смородиновым листом и с малиновым, с душицей и с мятой – это такие коктейли, что любой бармен позавидует, дома не оказалось. Он был в больнице. Вот тут-то и выяснилась причина увольнения Кати с работы…
– Сама знаешь, какой у меня Веня всезнайка, все-то он знает, про всякие целебные травы, грибы, цветы. И всегда повторяет: “Что делают собака, кошка или лошадь, когда заболевают? Прекращают есть. Инстинктивно. И выздоравливают. Еще Плутарх говорил: вместо лекарства поголодай день-два. У всех народов отказ от пищи считается способом очищения тела. Не зря посты включены в обряды всех великих религий”. И вдруг я замечаю, что и Веня как-то стал отказываться от пищи. Я сразу почувствовала что-то неладное и силком отвела его к врачу. Врачи поставили страшный диагноз – рак желудка. Меня парализовало от страха, но виду я не подала. Страх и отчаяние продолжали переполнять меня, но мне хотелось только одного – удержать их в себе, не дать переместиться в Веню, чтобы не сделать ему еще труднее, еще больнее…
И мы справляемся – я со страхом, он – с болезнью, ведь это доказано, что любую болезнь можно победить только силами самого организма. Я теперь личная медсестра и сиделка Вени. Готовлю ему настойки из трав, вместе занимаемся гимнастикой, словом, пробуем все методы оздоровления. Хотя разве главное в этом? В методе оздоровления? Оно в сердце, в душе, в вере. Вера – это то, без чего не отыскать, не открыть заветную дверцу, за которой прячется здоровье, ибо никакой диагноз не повод вычеркивать себя из жизни. А мы верим, что отыщем ключ от этой двери…
Я слушаю Екатерину Ксентофонтову и понимаю, что она и Вениамин были явно предназначены друг другу свыше. И, возможно, все эти передряги, которые, очень надеюсь, останутся позади, – просто плата за эту необыкновенную любовь…

НА СНИМКЕ: Екатерина КСЕНОФОНТОВА.

Аминат ДЖАУБАЕВА
Поделиться
в соцсетях