«Щедрые, добрые дольше живут…»

19 декабря в 06:21
2 просмотра

Мария Васильевна Датиева, несмотря на свой преклонный возраст – далеко за 90, дверь мне открыла сама. Узнав о цели моего визита, не то засмущалась, не то возмутилась: «Сколько можно обо мне писать, таскать меня на всякого рода мероприятия в канун Победы, точно свадебного генерала? Я уже глухая, я уже слепая…» Забегая вперед, скажу, когда я собралась уходить, эта «слепая и глухая» женщина так проворно достала с печи два осетинских пирога – один с мясом, другой с капустой, и сунула их в мою сумку, что я оторопела…
А разговор начала с такого вопроса: «Мария Васильевна, скажите, как вас, единственную дочь в семье, у которой отец, шестеро братьев, можно было отпустить на фронт? Ведь не было при вас, да и не могло быть, согласно горским адатам, верного слуги, как у Шурочки Азаровой из «Гусарской баллады», который бы опекал вас, поддержал, пришел на помощь в трудную минуту?»
– Как вам сказать? Когда началась война, братья Гаврила и Алеша служили. Один в пехоте, другой – в кавалерии. И, естественно, в первый же день войны – прямиком на фронт. Как и старший брат Александр. Через месяц из Новороссийска приехал Володя. Он там учился на истфаке и, получив повестку, приехал попрощаться с родными, не испросив на то позволения ни у кого. Я как сейчас помню, в тот день такая гроза неистовствовала, что, как говорится, себя уважающий человек свою собаку на двор бы не выгнал. И тут Володя. Глаза горят: «Отец, я на денек, потому как без спроса…» Он даже не смог преклонить колени перед матушкой, обнять меня, потому как отец заорал: «Немедленно, слышишь, немедленно возвращайся обратно, чтобы тебя не сочли дезертиром и ты не покрыл позором мою седую голову и головы своих братьев…»

Мария Васильевна Датиева, несмотря на свой преклонный возраст – далеко за 90, дверь мне открыла сама. Узнав о цели моего визита, не то засмущалась, не то возмутилась: «Сколько можно обо мне писать, таскать меня на всякого рода мероприятия в канун Победы, точно свадебного генерала? Я уже глухая, я уже слепая…» Забегая вперед, скажу, когда я собралась уходить, эта «слепая и глухая» женщина так проворно достала с печи два осетинских пирога – один с мясом, другой с капустой, и сунула их в мою сумку, что я оторопела…
А разговор начала с такого вопроса: «Мария Васильевна, скажите, как вас, единственную дочь в семье, у которой отец, шестеро братьев, можно было отпустить на фронт? Ведь не было при вас, да и не могло быть, согласно горским адатам, верного слуги, как у Шурочки Азаровой из «Гусарской баллады», который бы опекал вас, поддержал, пришел на помощь в трудную минуту?»
– Как вам сказать? Когда началась война, братья Гаврила и Алеша служили. Один в пехоте, другой – в кавалерии. И, естественно, в первый же день войны – прямиком на фронт. Как и старший брат Александр. Через месяц из Новороссийска приехал Володя. Он там учился на истфаке и, получив повестку, приехал попрощаться с родными, не испросив на то позволения ни у кого. Я как сейчас помню, в тот день такая гроза неистовствовала, что, как говорится, себя уважающий человек свою собаку на двор бы не выгнал. И тут Володя. Глаза горят: «Отец, я на денек, потому как без спроса…» Он даже не смог преклонить колени перед матушкой, обнять меня, потому как отец заорал: «Немедленно, слышишь, немедленно возвращайся обратно, чтобы тебя не сочли дезертиром и ты не покрыл позором мою седую голову и головы своих братьев…»

Тут я должна сказать особо о своем отце – это был простой человек, излучающий такую добрую, такую счастливую энергию, которая для нас – его шестерых детей – была главным волшебством. А тут проявил такую жесткость, что даже мольбы матери, бабушки, обращенные к Богу и к нему, не тронули его сердце…
Кто-то сказал: «Не думать о существовании Бога может только сверхчеловек либо животное». Мой отец Василий, теперь понимаю – с высоты прожитых лет, был сверхчеловеком. Он получил в один день две похоронки – на Алешу и Гаврилу и не проронил ни одной скупой слезы. Он даже не повел бровью, когда с фронта вернулся Александр – без глаз, без рук…
Невероятная грусть, печаль в больших глазах мужчины появилась, когда пришло письмо от Володи: «Родные мои! Я в госпитале, но ничего страшного. Осколком поцарапало руку. Через неделю буду в строю».
Но следом пришла страшная, лишившая сил и надежд весть: «Мой друг, а ваш сын Владимир попал в плен к фашистам. Его долго пытали, затем облили бензином и подожгли…»
В письме была и вырезка из газеты, в которой рассказывалось о стойкости и мужестве парня из села Коста Хетагурова. Василия стало не узнать. Безвозвратные потери сломили его. Перечитывая похоронку, он даже говорить не мог, лишь шептал: «Ты прости ,сынок, что я тебе в тот день даже переночевать не дал дома». Сдавленный шепот переходил в протяжный стон: «Ну тебя-то зачем? Почему?»
Вот тогда-то и решила Мария идти на фронт. Тем более что прецедент был. В первые же дни войны из села на фронт ушли Соня Каргинова, Аза Цахилова, Зулухан Епхиева и другие девушки. Особо отличилась Вера Цаллагова, которая командовала взводом стрелкового батальона и погибла под городом Богодуховым, спасая раненых…
– Поначалу я бегала тайком от родных в военкомат, где мне давали от ворот поворот, а потом открылась отцу, – рассказывает Мария Васильевна, – ведь мои родители растили меня по старинке – с безоглядной всепрощающей любовью. И, провожая меня на фронт, были уверены, что я вернусь, и у меня будет счастливое будущее. Могла ли я их разочаровать?
Мария не только уйдет на фронт, а еще сагитирует своих подруг Лизу Каргинову, Азу Томаеву, Соню Исакову… Потом станет командиром отделения дальномеров, командиром отделения связи артполка…
«Мужчины создают законы, женщины – нравы», – говорили древние. Мария в то трудное время ни разу не надела юбку, свои темно-медные волны волос стягивала в жгут и прятала под фуражкой, беретом, хотя красота пробивалась через все, словно вода сквозь камень, сверкая…
Мы не можем ожидать от других столько дружбы, на какую они способны вообще. От каждого мы ее получаем в том размере, какого мы сами заслуживаем. Марию однополчане любили и берегли как зеницу ока. Тем не менее ее дважды ранило и дважды контузило… Но ничто: ни раны, ни холода, ни скверное питание и обмундирование – не смогло ослабить ее духа, ее активности и инициативы…
В одном из боев 1944 года Марии разрывной пулей разворотило бедро, осколком снесло пятку. Какое-то мгновение она оставалась на ногах, а потом медленно, без единого стона упала на землю. В госпитале на Урале она провела почти месяц. Стояла осень, и уральские горы пестрели желтыми кленами, зелеными кое-где березками… Словом, кругом русский лес, но он отчего-то сразу вернул ее в родное село, где запрокинешь голову и увидишь на горе Шоана старинный храм и почувствуешь, будто ты один на один с самой вечностью…
– В какой-то момент да-же забыла, кто я, где я и зачем здесь, – смеется Мария Васильевна, – но меня быстро привел в чувство лечащий военврач: «Машенька, мы вынуждены тебя комиссовать…»
В село вернулась на костылях. Увидев родной дом, подворье, еле уняла судорожное биение сердца: «Что может быть дороже золотистого свечения корон ореховых деревьев, бережных рук отца, ласкового взгляда матери? Ничего…»
Сидеть без работы, в чем также проявился ее характер, Мария не стала. Выучилась на секретаря-машинистку в Осетии, работала физруком в школе. Вышла замуж, родила пятерых детей. Но со временем руки ее, пальцы, опухшие, ноющие, все меньше стали слушаться, а как иначе, если сходить за водой надо чуть ли не на речку, целый день топить печь и т. д., и т. п. В горисполкоме ее поставили в очередь на квартиру, да и благополучно забыли. А семья тем временем не редеет – пошли внуки.
– Мать, ну тебе положено отдельное благоустроенное жилье как ветерану войны, – говорили дети.
А она в ответ: «Положено, так дадут, а я властям кланяться не стану, пулям не кланялась в свое время…»
Когда ушел из жизни муж Георгий, также фронтовик, у Марии впервые после войны из груди вырвался стон… И, наверное, она впервые призадумалась: «Я не та уже бесшабашная девушка, не та бандитка, как называл ее отец в детстве, не тот физрук, который и с покалеченной ногой мог дать фору молодым… Пора подумать о себе».
По рукам и ногам мать связала в прямом смысле младшая дочь Рита. Она с сыном забрала к себе Марию Васильевну в общежитие, где они прожили почти десять лет.
Я не говорю о том, что любое общежитие – площадь вечно временная и вечно управляющая. Это некое своеобразное спецпоселение, прикрепляющее граждан к ведомственным вотчинам и ставящее их в унизительную зависимость. Общежитие ПМК-59, в котором поселилась Датиева, – было нечто: одна кухня на весь этаж, один туалет, зловоние, которое постоянно тебя преследует. Контингент жильцов разнороден донельзя – учителя, матери-одиночки, подторговывающие по ночам спиртным во времена дефицита оного, но от Датиевой никто не мог добиться по-прежнему ни просительной, ни жалобной улыбки… Зато начинает требовать положенное. Ей называют адреса новых домов, в которых она, возможно, будет жить, а в итоге выделяют квартиру в микрорайоне Мара-Аягъы, куда можно добраться только на такси…
Но Мария Васильевна в своем амплуа: «Мне здесь очень комфортно – нет городской суеты, мельтешения. Дети – а теперь уже внуки и правнуки у меня очень хорошие, добрые, совестливые, навещают практически каждый день.
– Могу напоследок спросить? Мария Васильевна, вы воевали, уже после войны часто ездили по местам боев, в школах на уроках физкультуры, рассказывают, ни разу не присели, еще говорят, что никогда не поступались своими принципами, напротив, лезли на рожон, воспитывали прекрасных детей, занимались общественной работой… Какое у вас сейчас любимое занятие?
– Очень люблю угощать людей, дарить подарки, помогать людям, если это в моих силах. Говорят же, щедрые, добрые, помогающие другим люди живут дольше, а не получающие помощь…
– Так пусть же, дорогая Мария Васильевна, с добротой, щедростью, присущей вам, к вам отнесется и судьба в дальнейшем!

Аминат ДЖАУБАЕВА,
НА СНИМКАХ: г. Ростов, 1943 г. Мария ДАТИЕВА (она в галифе)

с подругой ДЗАНАЕВОЙ; муж Георгий – тоже фронтовик.
Фото из семейного архива.

Аминат ДЖАУБАЕВА
Поделиться
в соцсетях