Уже двадцать лет нет среди нас участника Великой Отечественной войны Фёдора Яковлевича Аладина. Но для нас: его соседей, знакомых, друзей -­ он словно и не уходил.
Как и большинству своих ровесников, пришлось ему и горя хлебнуть, и много чего повидать — не лёгок и не краток был путь ветерана. 87 лет довелось ему прожить, четверых детей в достойные люди вывести.
По жизни шёл с песнями и шутками. Бывало, даже стыдил нас: « Да что у вас там, молодых, как на верёвках привязано, вот у меня желудок гвозди переваривает».
И надо же было такому случиться: День Победы совпал с его днём рождения — 9 мая. Этим обстоятельством он очень гордился и с большим удовольствием надевал пиджак с орденом Красной звезды и восемнадцатью медалями. Теперь, превратившись в семейную реликвию, они хранятся у сына Михаила.

Фёдор Яковлевич был великим оптимистом и балагуром. И потому смею надеяться, что мой рассказ о нём пробудит силы тех, кому сегодня приходится нелегко.
В молодости он был первым комсомольцем, первым заводилой, первым шофёром — словом, парнем хоть куда. 

Во время войны окончил десантно­-парашютную школу, однако начальство решило держать его при машине — не хотелось терять классного водителя. Его рассказы о суровом военном времени не пестрели фактами. 

Уже двадцать лет нет среди нас участника Великой Отечественной войны Фёдора Яковлевича Аладина. Но для нас: его соседей, знакомых, друзей -­ он словно и не уходил.
Как и большинству своих ровесников, пришлось ему и горя хлебнуть, и много чего повидать — не лёгок и не краток был путь ветерана. 87 лет довелось ему прожить, четверых детей в достойные люди вывести.
По жизни шёл с песнями и шутками. Бывало, даже стыдил нас: « Да что у вас там, молодых, как на верёвках привязано, вот у меня желудок гвозди переваривает».
И надо же было такому случиться: День Победы совпал с его днём рождения — 9 мая. Этим обстоятельством он очень гордился и с большим удовольствием надевал пиджак с орденом Красной звезды и восемнадцатью медалями. Теперь, превратившись в семейную реликвию, они хранятся у сына Михаила.

Фёдор Яковлевич был великим оптимистом и балагуром. И потому смею надеяться, что мой рассказ о нём пробудит силы тех, кому сегодня приходится нелегко.
В молодости он был первым комсомольцем, первым заводилой, первым шофёром — словом, парнем хоть куда.
Во время войны окончил десантно­-парашютную школу, однако начальство решило держать его при машине — не хотелось терять классного водителя. Его рассказы о суровом военном времени не пестрели фактами. По большому счёту, будто сроднённые сюжетно с повестями Василя Быкова, они потрясали нас психологическими наблюдениями, гуманностью ко всему сущему, простонародной мудростью и искренностью. Приведу всего лишь два примера.. Служил Фёдор Яковлевич в бригаде Рокоссовского. В Восточной Пруссии пришлось подвозить угрюмого сержанта. Как ни старался его разговорить, тот подал голос лишь при виде вьющегося из овражка дымка. Глянув вниз, приказал: «Дай гранату!» И не раздумывая хотел бросить её в местных жителей. «Зачем?» -­ растерялся от неожиданности Фёдор, а тот только вздохнул, тяжко так вздохнул и горестно: «Фашисты всех моих перебили, один я остался на белом свете…»
«Вот что творит с людьми война», -­ сокрушался Фёдор Яковлевич. Переживал и по другому поводу. Вёз как­-то на своём «студебеккере» пленного немца — разутого, продрогшего, в обмотках… И не заметил, как тот «приспособил» его новые валенки. А один солдат заметил это и убил фрица — закон военного времени. Всю жизнь не давал покоя этот случай Фёдору Яковлевичу «Ну как это без допроса, как можно было?» -­ спрашивал он нас не раз, впрочем, не ожидая ответа, потому что нутром понимал: жестокость порождается войной, многоликой и безжалостной.
Сам же он никогда не озлоблялся, говорил мягко, как бы боясь возбудить в собеседнике ненависть. Всё ему хотелось разрешить с миром, правда, и в кусты не лез. Отлежавшись в госпитале после тяжёлого ранения, уже инвалидом, с навеки застрявшим в правой ноге осколком от мины, продолжал служить, как он выражался, во славу Отечества, до 1946 года.
 Хотя и неказист был с виду Фёдор Яковлевич, женщины его любили. Ходил он среди них гоголем до глубокой старости — хорохорясь, пританцовывая (скрывая таким образом хромоту). Над своей неотразимостью добродушно посмеивался: «Я у цыгана цыганку на ночь выпрошу!»
При всём том детей своих любил безмерно, вёл здоровый образ жизни, не курил. Да и пить не мастак был. Выпьет в праздник две­-три рюмочки до первой песни — и всё. А как пел! Баритон — позавидуешь! В застольях всегда запевал и танцевал (это при инвалидности и постоянных болях).Заводил обычно коронную: «Говорил своей раскосой, ты не лазай на сарай», за что неизменно получал нагоняй от жены: «Ах, бессовестный!» Но была у него одна песня, под которую он всегда плакал, даже в порыве чувств кулаком стучал по столу, так сильно у него было неприятие смерти и насилия. Названия её я не знаю, но начальные строфы помню: «Если завтра в чистом поле нас на бурках понесут, всем по чарке поднесут, нам понюхать не дадут».
Вся наша округа дивилась его силе. Без передышки с мешком картофеля на спине одолевал он подъём метров в триста. Дачу, соток десять, сам обрабатывал. Постоянно трудился, угомониться заставила лишь неизлечимая болезнь. Боли переносил стойко, отказавшись от наркотических средств. С жизнью расставался, как и хотел, «без тягучего метания» (его выражение). В последние часы лежал вытянувшись, с плотно закрытыми глазами и ртом. Ушёл спокойно, мужественно, без стонов, как бы смирившись, наконец, с неизбежностью.
Говорят, человек жив, пока его помнят. Юмор Фёдора Яковлевича, истории из его личной жизни, передаваемые из уст в уста, отвлекают нас, его бывших соседей, от проблем. Вот такой забавный случай. Жена, сказавшись больной, послала его к знахарке. Но Фёдор Яковлевич, «шибко ей не поверив», потоптался во дворе, покормил корову и набрал воду из колодца. Глотнув её, Анна Семёновна вмиг выздоровела. Ну и влетело же ему после необдуманного признания!
Имея за плечами четырёхклассное образование, слыл он знатоком литературы, знал наизусть царскую родословную, разбирался в подоплеке межгосударственных отношений. Родственников-­иноверцев неизменно встречал словами «Кто с нами, тот — наш».
И напоследок несколько прибауток Фёдора Яковлевича. «Редька хвалилась: я с мёдом хороша, а мёд говорит: я без тебя лучше». «Тёща зятя угощает: на первое — редька с квасом, на второе — редька с мёдом, на третье — редька с огудой ( с листьями — прим. Авт.). «Поставила тёща зятю чай без сахара, а он ей: «Спасибо, но больше одного стакана я без сахара не выпиваю». Потешался, но тёщу свою, между прочим, обожал.
Вот таким и запомнила я своего соседа, неунывающего участника Великой Отечественной войны, орденоносца Фёдора Яковлевича Аладина. Светлая ему память.