История войны – это прежде всего жизнь людей, попавших в ее жернова. Рассказы о них, по большому счету, – молитва о самом святом – нашей Родине.
В год 70-летия Великой победы война воспринимается особенно остро. А с вашей помощью, уважаемые читатели, в нашу жизнь входят судьбы людей, волей-неволей оказавшихся в мире с единственным мерилом – преданностью Родине. Причём отрадно, что в редакцию пишут не только жители Карачаево-Черкесии, но и других регионов страны.
На мой рабочий стол лёг восемнадцатистраничный репринт – бумажный формат частичной копии книги Валентина Нежинского «Солдаты умирают стоя. Партизанские были». Прислал его житель города Краснодара, ветеран Вооружённых сил подполковник запаса Магомед Гочияев.

История войны – это прежде всего жизнь людей, попавших в ее жернова. Рассказы о них, по большому счету, – молитва о самом святом – нашей Родине.
В год 70-летия Великой победы война воспринимается особенно остро. А с вашей помощью, уважаемые читатели, в нашу жизнь входят судьбы людей, волей-неволей оказавшихся в мире с единственным мерилом – преданностью Родине. Причём отрадно, что в редакцию пишут не только жители Карачаево-Черкесии, но и других регионов страны.
На мой рабочий стол лёг восемнадцатистраничный репринт – бумажный формат частичной копии книги Валентина Нежинского «Солдаты умирают стоя. Партизанские были». Прислал его житель города Краснодара, ветеран Вооружённых сил подполковник запаса Магомед Гочияев. На первом листе, в верхнем правом углу, – печатный шрифт: «Памяти безымянных героев посвящаю. Автор». Почему-то стало больно… Наверное, по прошедшему. Я немедленно приступила к чтению.
В книге разгадана загадка, заданная войной, — о пропавшем без вести лейтенанте, коменданте 54-го укрепрайона Барановичи Белорусской ССР. Его фотография на первом листе датирована просто: «Лето 1941 года». Правильные черты лица, внимательный взгляд, от которого трудно отвести глаза. Что думал в тот момент красивый молодой человек двадцати семи лет от роду? Что? Эта мысль, пульсируя, буквально разрывала мою голову. А его мать, как справлялась она со своими безответными вопросами?
У каждой семьи — своё горе. «Мать умерла, так и не узнав о судьбе сына, – написано в книге. – Что горше: правда, от которой и в горах не спрячешься, или страшная неопределённость, что убивает волю к жизни и сушит кровь? Несбывшаяся надежда, что пустой колос-обманка, осыпается горькой пылью. Эта пытка неизвестностью терзает и мучает всю жизнь.
И удручает настолько, что белый свет, в конце концов, становится немилым. Мать рассталась с сыном неуспокоенной, с невыплаканными слезами. И со сбережённой чёрной вестью: «Ваш сын лейтенант Узденов… пропал без вести…»
«У каждого погибшего солдата, – читаю я дальше, – есть неотъемлемое право на собственную могилу и букет цветов, положенный любящими руками…». В архиве Центрального Комитета Коммунистической партии Белоруссии автор книги наткнулся на учётную карточку под номером 291738, в которой, как говорится, чёрным по белому было написано: «Узденов Азрет Дадыковыч, 1914 года рождения, карачаевец, кандидат в члены ВКП(б), комендант 54-го УР, в отряде – партизан, командир взвода. Семья проживает в ауле Каменномост Карачаевской области, отец – Узденов Дадык Каашевич…». Нежинский опешил от удивления и радости — это же Узденов, считавшийся без вести пропавшим (знал о нём как военком). Решив задержаться в Белоруссии, продолжил расследование. А когда вновь взялся за перо, документально правдиво, как в кинохронике, – вероятно, это и есть писательская интуиция, приподнимающая завесу времени. «Укрепрайон – это полоса оборонительных сооружений, занятая полевыми войсками. Пограничный УР – щит государства, – доходчиво разъясняет писатель. – Уровцы – это те же пограничники, с той лишь, пожалуй, разницей, что у них вместо зелёных фуражек – общевойсковые, с малиновыми околышками».
Представляю, как комиссия осматривает строящиеся укрепления на участке лейтенанта. Майор, старший в комиссии, хвалит: «Хорошая хата, хоть и без крыши!» Потом вынимает из кармана тяжёлый, с монограммой, серебряный портсигар, достаёт папиросу и произносит: «Это, лейтенант, твой дом! Строителей не жалей. Им что? Сдали и ушли. А тебе здесь жить, драться. А придётся – так и голову сложишь. Уровцам отступать не следует. Если совсем уж припечёт, – бикфордов шнур. В последнюю дорогу солдаты идут с музыкой!..»
До начала войны оставалось несколько часов… Я содрогаюсь: до чего обыден ужас!
Рассвет 22 июня 1941 года неожиданно обернулся вулканом – вокруг загремело, заполыхало. Задрожала земля – начался отсчёт бед нашей страны, неимоверных и незабываемых. Гитлеровцы появились около семи часов. Кровавая круговерть косила людей и с той и с другой стороны. Затем пошла психологическая атака, немцы кричали: «Рус, сдавайся!» – и играли на губных гармошках. На четвёртую ночь призывы стали развязнее: «Ваше сопротивление бесполезно! Вы голодаете! У вас мало патронов! Вы в мышеловке! У вас один выход: сложить оружие… Не сдадитесь – уничтожим!»
Красноармейцы воевали бесстрашно, хотя и в первый раз. От детального описания у меня закружилась голова. Месиво из людей… И среди него – десяток оставшихся в живых солдат с тяжелораненым командиром Узденовым. Слышу его стоны и чей-то шёпот: «Не жилец наш лейтенант». Однако его не бросают, несут по лесу на самодельных носилках. Я чувствую их усталость и силу духа. Поклон вам до земли, солдаты! Наконец, они вошли в деревеньку Кожево, где и оставили умирающего командира.
За укрывательство красноармейцев полагался расстрел, но его все же приютила и выходила солдатка. Самое большее, что смог сделать выздоровевший Узденов, — от всей души поблагодарить за приют и отправиться в путь, чтобы вновь встать в строй для защиты её семьи и всей белорусской земли от немецко-фашистских захватчиков. Дойдя до линии фронта, попал к партизанам. Назначенный командиром взвода, пускал вместе с ребятами под откосы эшелоны, собирал брошенное врагами оружие, уничтожал фрицев и полицаев…
Но вот досада, сильно простыл Азрет в одном из февральских боёв сорок третьего года и заболел воспалением лёгких. Обессиленный из-за простреленных лёгких организм не выдержал, открылись старые раны, и Азрета отправили в партизанский госпиталь, замаскированный работниками Барановского обкома партии в глуши Иванецко-Налибокской пущи.
По словам начальника госпиталя Александра Самуиловича Тайца, работавшего в послевоенное время главным врачом в одной из больниц Минска, здоровье Узденова было настолько подкошено, что два месяца лечения практически ничего не дали, к тому же некстати добавился туберкулёз острой формы. Но неисповедимы пути Господни. Однажды в госпиталь приехал командир партизанского отряда бригады имени Чкалова Курман Кипкеев. Услышав о тяжелобольном земляке, он немедленно направился в шалаш, где на топчане из жердей, прикреплённом одним концом к дереву, лежала… «тень» жизнерадостного лейтенанта Узденова. Вдумываюсь в этот, казалось бы, негероический момент войны и вдруг осознаю обязанность сообщить о нём, ибо это – апогей товарищества. Взглянув на Азрета и поняв, что промедление смерти подобно, Курман попросил старшину роты Иванова найти мёд, масло и ветчину. И тот, с учётом обстановки, буквально в пожарище, сделал невозможное возможным.
Немцы, прознав о местонахождении партизанской «лечебницы», обложили её. Выход был только в прорыве кольца. Курман раздал ходячим пациентам оружие. Азрет, не имевший силы встать, показал свой «ТТ» и вздохнул: «Последнюю пулю сберегу для себя…» Курман понял и вынул из кобуры запасную обойму. Душа «прогнулась» под неимоверной тяжестью. Уходил почти ослепший, еле сдерживая рыдания.
Спустя несколько десятилетий он вспоминал об этом так: «Все способные тогда двигаться раненые тоже пошли в бой, а тяжелораненых спрятали на островке, прикрытом трясинами. Подходы к острову заминировали, оставленным на всякий случай дали оружие, хотя мы и надеялись, что их не найдут. Был приказ обкома сделать всё возможное. Но овчарки тот островок отыскали… Война – это война».
Тайц свидетельствовал в несколько ином ракурсе: «Среди раненых были нетранспортабельные. Их нельзя было ни вывозить, ни выносить. Что можно было в той обстановке сделать? Отыскали окружённый трясинами, казалось, недоступный островок. Взрывали сосны, в ямах у комлей (брёвен. — Прим. авт.) прятали раненых. Надеялись, что они уцелеют… Мы пробивались из окружения тяжело… В пущу вернулись скоро. Партизанские бригады… заставили карателей уйти и снова сосредоточились на островок, где мы спрятали тяжелораненых. Хоронили мы окровавленные обрывки одежды, истерзанные останки. Похоронили и останки Азрета… Никто из оставленных не уцелел. Немцы отыгрались на раненых. То, что довелось увидеть на островке, это был ужас».
Трудными были боевые дороги. Не дай Бог повториться им…
Азрет Дадыкович Узденов до мобилизации работал директором Каменномостской школы. Курман Рамазанович Кипкеев, последним из земляков видевший его, тоже был после войны директором школы, затем ректором Карачаево-Черкесского областного педагогического института. В мирное время оба  — наставники детей и молодёжи, в войну — защитники Отечества. Только Курман вернулся с войны, а Азрет остался навечно, числясь несколько десятков лет без вести пропавшим. Слава Всевышнему, место его мученической гибели уже известно. Уйдя в Вечность, он, по праву, превратился в Память…
Закрыв книгу, я представила на генеалогическом древе рода Узденовых мягко светящуюся скромную табличку «Азрет Дадыкович Узденов. 1914 – 1943 годы. Погиб за Родину в Белоруссии». На сердце стало легче — это по-людски…