Все началось со звонка из мэрии г. Черкесска. В ходе подготовки к празднованию 71-й годовщины Великой Победы там понадобились фотографии участников Великой Отечественной войны, работавших когда-либо в нашей газете. В редакции «ДР» есть фотографии многих бывших сотрудников. Но, к сожалению, далеко не всех. И потому мы решили поискать… во Всемирной паутине. А вдруг на просторах Интернета и найдется какая-нибудь интересная для нас зацепка?
Набираем в «Яндексе» одну фамилию, другую – ничего. Ради интереса стали набирать имена тех ветеранов, чьи фото сохранились в редакции. На чудо мало надеялись. И вдруг… На «Мироненко Георгий Тимофеевич» «откликнулся» сайт… старинного поморского села Колежма, расположенного на берегу Белого моря в Беломорском районе Республики Карелия.
Оказалось, раздел «История села» содержит выдержки из дневника воздушного стрелка-радиста Г. Т. Мироненко, воевавшего на Карельском фронте и квартировавшего в марте-апреле 1942 г. в Колежме.

Все началось со звонка из мэрии г. Черкесска. В ходе подготовки к празднованию 71-й годовщины Великой Победы там понадобились фотографии участников Великой Отечественной войны, работавших когда-либо в нашей газете. В редакции «ДР» есть фотографии многих бывших сотрудников. Но, к сожалению, далеко не всех. И потому мы решили поискать… во Всемирной паутине. А вдруг на просторах Интернета и найдется какая-нибудь интересная для нас зацепка?
Набираем в «Яндексе» одну фамилию, другую – ничего. Ради интереса стали набирать имена тех ветеранов, чьи фото сохранились в редакции. На чудо мало надеялись. И вдруг… На «Мироненко Георгий Тимофеевич» «откликнулся» сайт… старинного поморского села Колежма, расположенного на берегу Белого моря в Беломорском районе Республики Карелия.
Оказалось, раздел «История села» содержит выдержки из дневника воздушного стрелка-радиста Г. Т. Мироненко, воевавшего на Карельском фронте и квартировавшего в марте-апреле 1942 г. в Колежме.
Неужели это наш Георгий Тимофеевич? Мы боялись поверить в удачу. Но, похоже, дневник принадлежал именно ему. Потому что в краткой биографии Мироненко, предварявшей дневник, говорилось о том, что Георгий Тимофеевич после войны проживал в г. Черкесске Ставропольского края.
Последние сомнения рассеялись, когда из архива редакции мы извлекли личное дело Георгия Тимофеевича. Все верно: родился в 1919 г. в ст. Белореченской Краснодарского края, до войны окончил учительские курсы, после призыва в армию – школу воздушных стрелков-радистов в Омске…
Из всех работающих сегодня в газете «День республики» сотрудников Георгия Тимофеевича никто не знал лично. Он уволился из «Ленинского знамени» в 1975 году по состоянию здоровья. Но, как выяснилось, его хорошо помнит главный редактор газеты «Черкесск: вчера, сегодня, завтра» Людмила Мамхягова, трудившаяся в те годы в нашей редакции.
– Это был очень сдержанный, очень интеллигентный человек, прекрасный журналист, который возглавлял в «Ленинском знамени» в ту пору сильнейший отдел – промышленности, – поделилась Людмила Ивановна. – Георгий Тимофеевич был очень хорошим наставником для молодых журналистов, и для меня в том числе. Знаю, что в годы войны он воевал где-то на Севере, а еще служил на Дальнем Востоке и уже там работал в газете. Он ушел из «Ленинского знамени» после перенесенного инфаркта. Думаю, что журналистика, конечно же, внесла свою лепту в его болезнь, потому что у Мироненко было неравнодушное сердце.
Неравнодушное сердце. Оно чувствуется и при чтении дневника Георгия Тимофеевича, который он вел с 24 августа 1941 года по 26 сентября 1944 г. Несколько страниц далее из тетради вырваны, а последняя запись сделана авторучкой уже после войны, видимо, в 60-е или 70-е годы, и содержит наброски для статьи или очерка об однополчанине Курзенкове Сергее Георгиевиче: о ночной разведке и воздушном бое 28 февраля 1943 г. в районе Луостари…
«Наконец-то я решил взять в руки тетрадь и перо, чтобы отныне исполнять давнее желание – писать дневник, – так начал свою «летопись» Георгий Мироненко. – Сюда буду записывать не только о себе, но и о своих боевых друзьях и просто знакомых, вписывать все, что встретится в жизни интересное и поучительное. Пусть эта тетрадь все запечатлеет – не для меня, так для моего младшего брата Николая, не для него, так для одного из тех, кто найдет в ней для себя пользу. Думается, что тетрадь попасть в руки врага не сможет, поэтому буду называть всех и все собственными именами. Твердо решил вести записи во время несения боевой вахты. С этой вахты и начну.
10 августа, как и во многие предыдущие дни войны, я был в полном недоумении: почему командир не назначает меня в боевой полет? «Неужели придется сидеть всю войну в резервном звене? – думал я. – Неужели я хуже других? А может быть, мне просто не доверяют? Может быть, я недостоин быть в составе боевого экипажа? Но зачем же тогда мне позволяют уничтожать народный хлеб? Зачем я получаю летный паек? За что мне платят народные деньги? Разве для того, чтобы я видел, как мои товарищи ходят в бой? Чтобы видел, как возвращается строй самолетов без одного из экипажей? Мои товарищи дерутся, погибают, а я сижу дармоедом, жду чего-то неопределенного. Некоторые уже имеют более двадцати боевых вылетов, уже дрались с истребителями противника, а я сижу, отращиваю брюхо на жирном пайке?»
Такие мысли заполняли мою голову долгие дни.
«Завтра опять эскадрилья заступает на дежурство. Опять счастье улыбнется ребятам. Мне же придется продолжать отдыхать. Живешь на войне, а чувствуешь себя, как в доме отдыха.» Это вечером. Утром 11-го, когда весь летный состав поднялся для перехода на аэродром, поднялся и я. Жду. «Авось, и мне счастье улыбнется». Командир перечисляет уходящих. Я слышал фамилии, но не сознавал. Мои глаза ели командиров блокнот. Вдруг… – «Мироненко».
Не знаю, на кого я стал похожим в ту секунду. Как малый ребенок, обрадованный подаренной игрушкой, я заулыбался и готов был хлопать в ладоши. И захлопал бы, если бы не смутили серьезные лица окружающих.
В радостном опьянении собрал летное обмундирование и не заметил, как оказался у землянки на аэродроме. И было чему радоваться. Ведь даже если бы я погиб на первом вылете, так погиб бы в бою, а не от дурной бомбы на аэродроме. Уже это обстоятельство должно радовать каждого.
В тот же день я принял боевое крещение между 15 и 17 часами. Ходили звеном. Цель была дана в пункте Кестеньга. Звено водил старший лейтенант Бороненко.
Перед вылетом я волновался, и дело в руках плохо клеилось. Иначе нечем объяснить то, что по моей вине экипаж остался на все время полета без внутренней связи. Вместо того, чтобы включить, я выключил СПУ перед вылетом. Пришлось покраснеть после того, как указали на ошибку. Однако назвать это волнение страхом не могу, ибо о страхе не было и мысли, хоть перед этим я наслушался разных «историй» и «случаев» немало. Пожалуй, последнее и будет основным рычагом волнений. Дело в том, что мне хотелось на первом вылете учесть все ошибки и недочеты других. Мне казалось, что с ними со всеми сразу я встречусь, и, если сейчас не продумаю, то может случиться повторение. Потом волновало и другое: как я буду чувствовать себя в полете? За последнее время, особенно за время отпуска, у меня усилилась дрожь не только в руках, но и во всем теле.
«Не будет ли это помехой?» – этот вопрос я не мог ничем затуманить.
Однако мой черт оказался не столь страшным, как рисовался. Как только самолет поднялся в воздух, обо всем было забыто. Все внимание было сосредоточено на наблюдении за воздухом.
В этот день самолет немного покачивало. Перед подходом к цели у меня началась тошнота и горькая отрыжка.
Над целью нас обстреляли зенитки. Фашисты как бы угадывали, что я пришел на крещение – снаряды в основном рвались под и позади левого крыла звена, а мы шли слева. Один трассирующий снаряд из-под правой плоскости проскользнул у самого моего носа, как раз в то время, когда я бросал очередную пачку листовок (а их у меня было изрядное количество: 4 пачки по 3 тыс. штук). Когда снаряд промелькнул, я инстинктивно отдернулся назад и чуть не разбил козырек фонаря головой. Потом сам смеялся. Вообще над целью, против своего ожидания, был удивительно спокоен. На шапки разрывов смотрел равнодушно, как на давно знакомую вещь.
После посадки Илья Гришин рассказывал нелетавшим радистам:
– Мироненко сегодня хорошо крестили. Я бывал под меньшим обстрелом. А тут смотрю, снаряды рвутся пачками, и все сзади и рядом с самолетом новокрещенного. Посмотрел на него – ничего, шурует листовки.
Итак, я уже обстрелянный «чижик».
За 12 дней вахты я летал 9 раз. 8 раз нас обстреливали зенитные батареи противника. Один раз свои ошибочно дали две очереди. 2 раза встречались с истребителями противника, но они уклонялись от боя после первой очереди с наших самолетов, даже не открывая огня. У них воровская тактика: в бой вступает только тогда, когда подойдет незамеченным или когда уж деваться некуда.
Моя роль во всех вылетах была незначительной и не могла быть ведущей в любых записях. Все мои действия сводились к наблюдению за воздухом, разбрасыванию листовок, да иногда действовал из пулеметов по наземному, к тому же невидимому в лесу, противнику.
Однако в несении этой вахты есть много интересного и поучительного. Об этом я написал несколько заметок для «Боевого листка» и для газеты «Часовой Севера»..»
Судьба была благосклонна к Георгию Тимофеевичу – он не погиб на войне, хотя не раз смотрел смерти в лицо, и его дневник действительно не попал в руки врага. Он хранился в семье Мироненко до самой смерти Георгия Тимофеевича, а после попал в личный архив его однополчанина, ныне покойного Александра Михайловича Щетинина, у вдовы которого и находится в настоящее время.
Собственно, как нам удалось выяснить, достоянием общественности дневник Георгия Тимофеевича стал благодаря историку Елене Сенявской, которая при написании монографии «Человек на войне. Историко-психологические очерки», опиралась и на записи нашего бывшего коллеги, которые она нашла в архиве Щетинина. Издана эта монография была Институтом российской истории РАН в 1997 году. Вот оттуда жители Колежмы и взяли выдержки из дневника Мироненко. А мы, журналисты «ДР», узнали теперь, каким героем, оказывается, был наш бывший сотрудник Георгий Тимофеевич. Ведь записи в его личном деле очень лаконичны.
Свой трудовой путь Мироненко начал в 1937-м библиотекарем Белореченского райпарткабинета, имея за плечами восемь лет учебы в школе. Отучившись на курсах учителей в г. Армавире, около года проработал воспитателем в подростковом санатории в Шапсугском районе Краснодарского края. В 39-м был призван в армию. Попал в Сибирский военный округ. Потом была учеба в Омской школе воздушных стрелков-радистов, служба в Ленинградском военном округе, где его и застала война. Большую часть Великой Отечественной он проведет на Карельском фронте. Здесь в марте 42-го вступит в партию. Здесь в том же году получит свой первый орден – Красного Знамени… В конце войны их перебросят на Забайкальский фронт, и неслучайно среди наград Мироненко есть не только медали «За оборону Советского Заполярья», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», но и медаль «За победу над Японией».
Он прослужит в армии до середины пятидесятых годов. Судьба будет забрасывать его в составе советской армии в Монголию, Китай, Корею. Он действительно будет работать в газете в Дальневосточном военном округе… Только в 56-м у кавалера орденов Отечественной войны 1 степени, Красного Знамени, Красной Звезды Г. Мироненко начнется работа на «гражданке». Несколько лет проработав журналистом в Армавире и Георгиевске, в 1962-м он переедет с семьей в Черкесск и придет в «Ленинское знамя»…
А дневник… В нем столько фактов, столько чувств… И ты словно видишь автора этих строк и тех, о ком он пишет:
«18 мая 1942 года в неравном воздушном бою погиб один из лучших летчиков полка, любимец нашей эскадрильи Герой Советского Союза майор Ивашкин Василий Ильич.
Часа в четыре утра он вышел со своим экипажем в разведку. На Ругозерском направлении к линии фронта финны подтянули колонну танков. Майор Ивашкин получил задание разыскать эту колонну, а эскадрилья – уничтожить танки на подходах к линии фронта.
Долго майор кружил в предполагаемом районе и ничего не мог обнаружить. Рискуя быть сбитым ружейно-пулеметным огнем, он снизился до бреющего полета и задание выполнил. Танки были хорошо замаскированы, и с высоты даже 500-600 метров обнаружить их было очень трудно.
Майор приказал радисту старшему сержанту Штучке дать координаты по радио. Разведчик подходил уже к аэродрому, когда вся эскадрилья во главе с командиром полка майором Котовым пошла на выполнение задания.
В районе цели была хорошая погода. С запада надвигалась плотной стеной дождевая облачность. Заходили со стороны облачности и бомбили с пикирования. Затем снизились до бреющего и занялись штурмовкой переднего края.
Мой командир обнаружил блиндажи, возле которых была группа человек 10-12 финских солдат. Мы сделали 5 заходов, поливая пулеметным огнем эти блиндажи. Один раз я ясно видел, как после очереди из крупнокалиберного пулемета падали солдаты, – это в первый заход. В этот вылет эскадрилья на штурмовке уничтожила до взвода финской пехоты.
На повторный вылет пошли четыре экипажа: майоры Котов, Ивашкин, лейтенанты Кочетков и Маркелов. Майор Ивашкин должен был сфотографировать результаты бомбометания. Он шел в строю последним.
При подходе к цели майор Котов распустил всех для самостоятельного бомбометания с пикирования. Мы растянулись друг от друга на 400-500 метров. Ивашкин шел последним.
Когда стали на боевой курс, выяснилось, что облачность подошла вплотную и закрыла цель. Бомбить с пикирования нельзя. Котов дал команду: «Бомбить с горизонтального, самостоятельно».
Один за другим мы выходили из-за облачности и на ее кромке сбрасывали бомбы.
– Бомбы сброшены, – сказал штурман.
В это время из-под облачности нам наперерез выскочили 8 истребителей. На Котова и Кочеткова бросились по два. К нам пристроился один и подходило еще звено.
Ивашкин шел последним и видел, в какое трудное положение попали его товарищи. Он не выдержал. Бомбардировщик ринулся в атаку на истребителей. По их строю прошла трасса. Истребители шарахнулись по сторонам, и потом, осмотревшись, все три набросились на одного. Завязался неравный воздушный бой.
Кочетков повел машину на ближайший аэродром; экипаж Котова сбил одного и от другого ушел на пикировании. К нам истребитель пристроился на уровне киля и шел так секунд 20-30; дистанция была всего метров 50-70; он шел и не решался делать атаку под таким ракурсом. Наши пулеметы не разворачивались на такой угол. Я смотрел во вражескую кабину и хорошо видел лицо, очки, шлем летчика; он смотрел на меня. Я довернул пулемет до отказа в сторону истребителя и, оторвавшись от окна, прильнул к прицелу. Финн довернул машину, чтобы зайти нам строго в хвост. Как только его плоскость показалась у меня в прицеле, я дал бесприцельную, короткую очередь. Он тоже дал очередь, но промазал, и потому, развернувшись почти на одном уровне, стал в хвост. Мне только это и нужно было. Я взял его в перекрестие и дал длинную очередь. Он, не успев открыть огня, резко накренился вправо и клюнул носом. Перед моим прицелом большая мишень – я дал еще одну очередь. Финн винтом пошел к земле, а мы вошли в облачность и сделали вираж.
Когда вышли из облачности, близко не было ни одного самолета. Котов и Кочетков скрылись из виду. Километров 10-12 в стороне от нас с правым разворотом резко снижался майор Ивашкин, а вокруг его машины вертелись три финна…»
Суровая правда Великой Отечественной… Кто еще донесет ее нам, если не участники тех страшных событий! И сегодня, когда все меньше остается среди нас ветеранов, все меньше очевидцев той войны, такие свидетельства истории, как дневник нашего бывшего коллеги Георгия Мироненко, просто бесценны. «Пусть эта тетрадь все запечатлеет – не для меня, так для моего младшего брата Николая, не для него, так для одного из тех, кто найдет в ней для себя пользу», – писал в 41-м Мироненко, начиная свой дневник. И даже не предполагал, что его записи будут полезны для поколений!..

Татьяна ИВАНОВА.
НА СНИМКАХ: Георгий Тимофеевич МИРОНЕНКО в годы работы в

«Ленинском знамени»; Перед боевым вылетом: аэродром Колежма.
Фото из архива газеты «День республики» и с сайта села Колежма.