«Люблю искусство и преклоняюсь перед ним» – со временем эта фраза фотографа Дмитрия Ермакова превратилась в символ его работ.
В этом году исполняется сто лет со дня его смерти. Но Ермакова помнят, по его снимкам изучают историю нашей страны и сопредельных государств. Историк-этнограф Ибрагим Магомедович Шаманов знает о Ермакове, кажется, все. И рассказывает о нем захватывающе интересно.
Ученый пришел в редакцию с фотоальбомом.
– Эти фотографии, – пояснил он, – из первой коллекции Ермакова, насчитывающей 80000 снимков видов Кавказа, Персии, Европейской и Азиатской Турции.
Предвкушая мой интерес, он выложил сначала на столе фотографии с сюжетами из жизни казачества и народов нашего региона.
– Я извлек их из «Каталога фотографических видов и типов», составленного самим Ермаковым в 1896 году и изданного в Тифлисе, – продолжил этнограф. – В 1901 году список расширился – вышло дополнение к нему… Все фотографии он успел пронумеровать, назвать, проставить величину (длину и ширину), обозначить ящики, словом, провел полную паспортизацию.
«Люблю искусство и преклоняюсь перед ним» – со временем эта фраза фотографа Дмитрия Ермакова превратилась в символ его работ.
В этом году исполняется сто лет со дня его смерти. Но Ермакова помнят, по его снимкам изучают историю нашей страны и сопредельных государств. Историк-этнограф Ибрагим Магомедович Шаманов знает о Ермакове, кажется, все. И рассказывает о нем захватывающе интересно.
Ученый пришел в редакцию с фотоальбомом.
– Эти фотографии, – пояснил он, – из первой коллекции Ермакова, насчитывающей 80000 снимков видов Кавказа, Персии, Европейской и Азиатской Турции.
Предвкушая мой интерес, он выложил сначала на столе фотографии с сюжетами из жизни казачества и народов нашего региона.
– Я извлек их из «Каталога фотографических видов и типов», составленного самим Ермаковым в 1896 году и изданного в Тифлисе, – продолжил этнограф. – В 1901 году список расширился – вышло дополнение к нему… Все фотографии он успел пронумеровать, назвать, проставить величину (длину и ширину), обозначить ящики, словом, провел полную паспортизацию. В каталогах, названных современниками фотографа антологией образа жизни, быта, верований и обычаев разных народов и национальностей, отмечены 25,5 тысячи негативов на стекле, 27 альбомов.
30 тысяч негативов мастера ныне составляют специальное собрание в архивном хранилище Тбилиси, а отпечатки высокого качества находятся в музеях Москвы, Санкт-Петербурга, Краснодара, Пятигорска и даже КЧР.
В 1976 году Мария Османовна Байчорова, бывший директор Карачаево-Черкесского областного музея, приобрела у родственницы жены Ермакова 300 фотографий и почтовые карточки. До сих пор они служат украшением выставок и фондов музея.
Я долго еще перебираю фотографии, вникая в подписи: «№1509. Кубанская область. Церковь Санты на р. Теберде 24 на 30,5; 1510… Ущелье и р. Теберда недалеко от слияния с Кубанью 24 на 30,7… Абазинская сакля в Бибердовском ауле Измаила Мекерова… 3468 Учкулан. Байчоровский квартал и г. Кызыллак (Джанболат Байчоров – самый крупный к концу XIX века землевладец и скотовод. – Авт.)… 2606 Казачье одеяние…  4236 Кабардинка Хахандукова… 3634 Мансуровский аул. Ногайская сакля… Карачаевская арба и абазинцы… Малороссийская девушка…» (синтаксис сохраняю. – Авт.)… Перебираю снимки и вдруг неожиданно ловлю себя на мысли, что завораживаюсь ими. К сожалению, чувство, испытанное мною, непередаваемо словами – нечто эфемерное и возвышенно-грустное: ничто не вечно под луной. Мелодией времен – вот как бы назвала я это ощущение.
– А вот, кстати, фотографии, сделанные Ермаковым в Персии. Показываю специально, смотрите, какой уникум! – Шаманов пододвинул ко мне фотографии богатых женщин в коротких юбках – копиях пачек балерин (!), только из тяжелых тканей. – И это в мусульманской стране, в девятнадцатом веке! Можно сегодня представить такое в нынешнем Тегеране? Или вот, посмотрите, какая там странная мода была: у женщин – выкрашенные сурьмой широкие, сросшиеся брови и… усики, фривольные позы, и даже снимки в стиле полу- ню. Рассказать кому такое, не поверят!
В этом и ценность его работ – мы видим быт, канувший в Лету, о котором, по тем или иным причинам, в данном случае – религиозным, умалчивается. Но вернемся к событиям жизни нашего героя. Сведений о них – крохи: был там, сделал то…    
Шаманов настолько проникся творчеством фотографа, что даже отдает ему приоритет в исторической науке Карачаево-Черкесии, требующей максимального привлечения вспомогательных исторических дисциплин, карт, снимков и т. д.
– Без них и речи не может быть о воссоздании полной картины последней трети девятнадцатого – начала первой четверти двадцатого веков, – считает ученый. – Эти иллюстрации – раздолье для этнографов, философов и любознательных людей. По ним можно судить не только о национальной моде, но и о конфигурациях местности в тот период. Тогда это называлось фотографической деятельностью. Сегодня мы считаем ее благоподвижничеством.
От фотографий веет ностальгией. Как давно это было, как преобразился ландшафт Карачаево-Черкесии! Знакомым осталось только одно – выражения лиц, запечатленных на фотобумаге: искони они такие же, как и у нас сейчас: мы плачем, гневаемся и смеемся точно так же, как и они… А вот на снимке и сам фотограф Дмитрий Ермаков. Рассматривая его портрет, припоминаю, что он, кажется, был итальянцем.
– Да, – подтвердил Ибрагим Магомедович, – его отец, Луиджи Камбиаджио, действительно был итальянцем, иммигрантом, работавшим до 1845 года архитектором города Одессы. Одно время он был постоянным спутником генерал-фельдмаршала, князя Михаила Семеновича Воронцова и потому поехал вслед за ним на Кавказ, когда того назначили наместником с неограниченными полномочиями. «Перекроившись» в Людвига Валентиновича, он женился на австрийке с кавказской кровью (правда, какой именно – неизвестно). Но их сын, родившийся в 1846 году, объявил себя русским.
После быстротечного замужества мать будущего фотографа стала женой Ивана Ермакова, усыновившего ее мальчика и подарившего ему свои отчество и фамилию.
Получив образование в Военно-топографическом училище, он вернулся в родной Тифлис, где, устроившись на работу в Кавказский музей, служил под руководством директора – известного путешественника-естествоиспытателя Густава Радде. Однако в 1870 году меняет свой профессиональный ориентир, становясь предпринимателем, как принято говорить сейчас. Открывает вместе с компаньоном, живописцем, рисовальщиком, фотографом Петром Петровичем Колчиным фотоателье, которое очень быстро завоевало популярность и стало приносить хороший доход. Свободные деньги позволили Ермакову отправиться в Азию – в Персию, Афганистан, Турцию. Побывал он и в Италии.
Что примечательно, в Иране он получил звание придворного фотографа Его величества шаха Насера ад-Дин Каджара. Затем в 1877 -78 годах, во время русско-турецкой войны, «попробовал» себя в качестве военного фотографа.
Ермаков в основном увлекался видовыми съемками, представляющими научный интерес. На его снимках – бытовые сцены, горные местности, пейзажи, достопримечательности, национальные типажи, народные обряды, памятники старины, жилье, археологические находки, храмы или то, что от них осталось. Чтобы «сжиться» со всем этим, он овладел десятью иностранными языками и наречиями, усовершенствовал походную лабораторию и сделал камеру более мобильной.

Фото из архива И. ШАМАНОВА.

P. S. На прощание Ибрагим Магомедович предложил вам, уважаемые читатели, вопрос на засыпку. Всмотритесь, пожалуйста, в снимок – как называется аул, запечатленный на фотографии Ермакова более ста лет назад?..