В Джамагатском ущелье был обещан дождь, в ущельях заснеженных гор с самого утра курились, точно дымы где-то тлеющих костров, свинцовые туманы, но солнце упорно прорывалось среди белоснежных облаков, играя рыжими бликами по густой зелёной траве и ветвям расцветших по весне диких груш. Целью нашего путешествия было мрачное место, не жалуемое ни археологами и ни туристами, по сути, нерукотворный погост – погибший от чумы аул Джамагат, лежавший когда-то на горной подошве у хребта Джалпак, между Тебердой и Учкуланом. Место это манило нас, как всегда человека манит смерть — пугая и притягивая одновременно. Воображение рисовало мрачные картины чумного распада, питаясь прочитанными средневековыми летописями. Однако на склоне, поросшем местами непролазным кустарником и вековыми деревьями, мы не увидели ничего, кроме желтеющих на склоне одуванчиков, и некоторое время казалось, что двести лет, пронесшиеся над этими местами, стёрли все следы былой трагедии.

В Джамагатском ущелье был обещан дождь, в ущельях заснеженных гор с самого утра курились, точно дымы где-то тлеющих костров, свинцовые туманы, но солнце упорно прорывалось среди белоснежных облаков, играя рыжими бликами по густой зелёной траве и ветвям расцветших по весне диких груш. Целью нашего путешествия было мрачное место, не жалуемое ни археологами и ни туристами, по сути, нерукотворный погост – погибший от чумы аул Джамагат, лежавший когда-то на горной подошве у хребта Джалпак, между Тебердой и Учкуланом. Место это манило нас, как всегда человека манит смерть — пугая и притягивая одновременно. Воображение рисовало мрачные картины чумного распада, питаясь прочитанными средневековыми летописями. Однако на склоне, поросшем местами непролазным кустарником и вековыми деревьями, мы не увидели ничего, кроме желтеющих на склоне одуванчиков, и некоторое время казалось, что двести лет, пронесшиеся над этими местами, стёрли все следы былой трагедии.
Но вскоре на мягкой почве неожиданно появилась груда камней. Хаотично разбросанные вокруг нескольких древесных стволов, они могли бы показаться случайным каменистым уступом, но обращала на себя внимание разница в дроблении. По краям камни были гораздо крупнее, в середине — мельче. Это были гранитные валуны, покрытые у оснований ржаво-рыжим лишайником.
Внимательно вглядываясь в каменные руины, мы надеялись найти что-то, что подсказало бы, что здесь подлинно жили люди: глаз выискивал черепки кувшинов и горшков, остатки утвари, любой след человеческой руки, остругавшей рукоять ножа или вырубившей порог дома, но тщетно. Рашид Хатуев, учёный секретарь республиканского музея-заповедника, кандидат исторических наук, пояснил, что мы не найдём здесь черепков керамики просто потому, что её не было. Жители занимались животноводством, часто двигаясь за скотом, а здесь только зимовали, но они использовали деревянную и металлическую посуду, которая не билась, сохранить же глиняную при кочевом образе жизни было трудно. Именно поэтому в приданое женщины часто входили медные котлы. Их использовали всю жизнь.
Стало ясно, что мы не найдём при поверхностном осмотре ничего, проводить же здесь раскопки не осмеливались даже археологи, опасаясь, что болезнь, скосившая жителей, могла сохраниться в почве. Места эти и вправду несут в себе какую-то мрачную ауру, как всегда бывает на погостах при соприкосновении с трагической смертью, когда тебя охватывает непонятная горечь безвременного ухода в вечность тех, кто пробыл на земле слишком мало. В итоге здесь остались только камни, а их не разговоришь. Однако есть кое-что прочнее камней. Это память людская, и она, несмотря на иллюзорность свою, порой доносит до нас сквозь века то, что стирается с поверхности камня.
 
Старинные свидетельства иностранцев
Первые сведения о вымершем ауле мы находим у иностранца, путешественника и этнографа Карла фон Гана. В июле 1892 года он побывал в Теберде. «Тебердинская есть молодая колония Учкулана, где излишек населения побудил многих переселиться; но ещё гораздо раньше с Баксана на Теберду перешли горские татары, аулы которых, однако, вымерли. Сами карачаевцы называют себя родственниками баксанских татар». Ган рассказывает, что дворянин Ахлау Коркмазов рассказал ему элегию Уха-бийче, или Уба-бийче, из рода Урусбиевых, которая после смерти мужа переехала со своими сыновьями, Алхазом и Мурзой, племянником Мусосом, зависимыми людьми с Баксана в Теберду, где поселилась в ауле в Тебердинском ущелье.
Уха-бийче пользовалась большим авторитетом. Несколько лет они жили в полном довольстве, но вдруг появилась злая «эмина», от которой её сыновья скончались в один и тот же день. А дальше Ган приводит следующие строки из скорбного плача: «Встала Уха-бийче со своего ложа, плакала и жаловалась: «В то время, как я погнала стада на пастбище, на моем дворе выросла такая густая трава, что и змее невозможно было проползти; так скоро умерли мои дети, так что я не знаю даже, кого из них первого постигла смерть. Уже снег падает на гору Муху, а хлеб всё ещё лежит не смолотый на арбе. Быки стоят запряжены, но нет никого, кто бы их выпряг. Один Мусос остался у меня, самый скверный из всего рода Урусбиевых. Я построила мост через речку Кича-кол, такой большой и крепкий, чтобы он удержался навсегда; плохие балки унесла вода, но лучшие балки остались. А у меня смерть похитила сперва лучших моих сыновей и оставила мне самого дурного. Я не должна плакать и горевать, потому что Коран мне запрещает это, но как мне не проливать слез, когда я лишилась своих детей? Люди, пришедшие со мною с Баксана, бежали из аула и живут в горных трущобах; отцы и матери там вымерли, одни дети остались, и нет никого, кто бы позаботился о них. Должно быть, мы страшные грешники, что Всевышний так жестоко нас наказал. Прежде никто не смел без моего позволения оставить аул, теперь же все они ушли от меня без спроса; сто дворов вышло со мною из Урусбиевского аула, а теперь только немного их осталось. Лучше было бы умереть и мне!»

Ожившие камни Джамагата
Это горестное стенание вдовы, потерявшей сыновей, способно растрогать и камни. В нашем же случае оно камни и оживило. Теперь казалось, что груды валунов на горном уступе вдруг воздвиглись горскими саклями, с каменными фундаментами, с уложенными на них брёвнами, с кувшинами на штырях оград, увитых диким хмелем, со смехом детей, играющих на улицах в свои незатейливые игры.
Из плача Урусбиевой мы понимаем, что все это рухнуло в одночасье. Чума свирепствовала на Кавказе с 1798 до 1819-го. Что касается датировки времени гибели аула Джамагат, то в этом вопросе можно опереться на следующий факт: 1807 годом датируется документ, гласящий, что именно от эпидемии на Теберде умер известный проповедник шариата мулла Исхак-эфенди Абуков. Возможно, именно тот год и был роковым и для Джамагата.

Где история сталкивается с литературой
Итак, вымерший аул перестал существовать в 1807 году. Однако есть любопытное предположение, что в этом ауле могли разворачиваться и другие драматические события, отражённые в литературе. Александр Дьячков-Тарасов, известный в конце XIX — начале XX века археолог, этнограф и историк-кавказовед, описывая свою поездку в Карачай в 1898 году, впервые указал на возможную идентичность аула Джемат, воспетого М. Лермонтовым в поэме «Хаджи Абрек», с местностью Джамагат в Верхней Теберде. Он писал:«Лет 40-50 назад, говорит местное предание, аул посетил мор и унес большую часть жителей. Действительно, за Джемагатом мы увидели обширное кладбище, огороженное из чувства благочестия карачаевцами; версты на полторы мы видели кучи камней, остатки бывших саклей. Слава о джемагатских удальцах далеко распространилась». И далее историк замечает, что баталпашинский старожил Кузовлев (скорее всего, полковник Федор Андреевич Кузовлев, в 1876-84 гг. – начальник Баталпашинского уезда) рассказывал ему: «Урусбиевы посещали русский лагерь, и Лермонтов, живший «на линии» и в Пятигорске, мог услышать от них кровавый сюжет для своей поэмы «Хаджи Абрек».
Был ли в качестве сюжета взят эпизод из жизни села Джамагат? Лермонтоведы приходят к противоречивым выводам. Большинство ищут искомый аул в Дагестане, но некоторые склоняются к мнению, что Лермонтов в основу поэмы положил факты, связанные с историей селения Джамагат.
Мог ли Лермонтов знать детали трагедии? Для родившегося в 1814 году поэта события 1807-го были уже историей. Кавказ он впервые посетил в десятилетнем возрасте, летом 1825 года, когда бабушка повезла его в Горячеводск. Там находилось имение сестры Арсеневой – Екатерины Хастатовой. Её рассказы захватили фантазию мальчика. По наблюдениям биографов, многие кавказские произведения поэта навеяны не столько его личными впечатлениями, сколько рассказами Хастатовой. От неё он мог услышать и о событиях, воспетых позже в поэме. Чума стихла только за несколько лет до этого, название вымершего аула и связанные с ним истории наверняка ещё помнили. А вот сам Лермонтов вряд ли был здесь: поэт был бесшабашен, но не безумен, и в чумное место никогда бы не поехал.

Дела давно минувших дней
Уцелевшие Урусбиевы и их люди вернулись после гибели аула обратно на Баксан. А мёртвые тихо покоятся на местном кладбище. Где? Скорее всего, невдалеке на правобережье притока Теберды речки Джамагат. На заднем плане фотографии 1962 года группа учёных из Москвы, Ставрополя и Карачаевска стоит у стен мавзолея. Согласно преданию, именно здесь был похоронен Эль-Мурза Урусбиев, тот самый, о котором плакала Уха-бийче. Так ли это, теперь трудно сказать, время стёрло надписи на могильных камнях, оставив имена погибших только в людской памяти…