Баба Катя, как ее звали все соседи, в Теберду попала случайно. Сама она родилась в Крыму, на окраине Симферополя, в поселке Бахчи-Эль.
– Кругом жили одни татары, – вспоминала она, – русских в 50-е там было очень мало. Семья у нас была большая, пятеро детей, я – самая младшая. Мама умерла, когда мне было семь лет, так что до меня фактически никому не было дела. Кто учился, кто работал, а я с утра испарялась из дома и появлялась только к вечеру, высунув язык, набегавшаяся и умиротворенная. Там все так красиво было: узкие улочки уходили вверх, в гору. На каждом углу продавались фрукты, арбузы, рыба, а еще груды ракушек, пахнущих морем.

Баба Катя, как ее звали все соседи, в Теберду попала случайно. Сама она родилась в Крыму, на окраине Симферополя, в поселке Бахчи-Эль.
– Кругом жили одни татары, – вспоминала она, – русских в 50-е там было очень мало. Семья у нас была большая, пятеро детей, я – самая младшая. Мама умерла, когда мне было семь лет, так что до меня фактически никому не было дела. Кто учился, кто работал, а я с утра испарялась из дома и появлялась только к вечеру, высунув язык, набегавшаяся и умиротворенная. Там все так красиво было: узкие улочки уходили вверх, в гору. На каждом углу продавались фрукты, арбузы, рыба, а еще груды ракушек, пахнущих морем. На нашей улице в каждом доме со стены громко играло радио, а в доме Мамедовых – старенький патефон. Бабушка Мамедовых, Марджанбика, была моей первой подругой. И очень любила меня угощать. Специально готовила для меня юфахаш – это такие крохотные пельмени, чебуреки, а мне больше всего нравилась ее первая в году кукуруза – молодая, напитанная летними дождями…
Окончив школу, Катерина поняла, опять-таки не без Марджанбики, что у нее один путь пробиться в жизни – образование. И она со своей лучшей подругой Галиной Завидовой поступают в пединститут. Катю трудно было назвать красавицей, но в ней чувствовались какое-то неуловимое своеобразие и самостоятельность. Рослая, светловолосая, немного полная, но стремительная, будто летящая, Катя нравилась многим однокурсникам, но о замужестве даже и не думала. Хотелось прочно встать на ноги, и когда по распределению попала в г. Вельск Архангельской области, даже обрадовалась такому повороту в судьбе.
– Вельск и городом-то было не назвать, скорее поселком, но красота кругом неописуемая. Люди приветливые, леса богатые на грибы, ягоды. Там я и встретила своего суженого. Но все было не так банально, как вы думаете, – говорила она (здесь и далее ввожу краски личных воспоминаний, потому что была знакома с этой старушкой, которая жила по соседству с моими родственниками. – Авт.). – Виктор работал в школе библиотекарем и преподавал географию. Особого интереса ко мне, скажу прямо, поначалу не проявлял. Как и все недавно знакомые люди, мы испытывали друг к другу на первых порах деликатно проявляемый интерес. И вот еду я как-то по поселку на велосипеде. Закончился асфальт, и началась ведущая к мосту насыпь. Откуда мне было знать, что накануне мост разобрали и оставили лишь четыре узкие неогороженные досочки, служившие для перехода с берега на берег его строителям. Я и въехала на одну из них с ходу, тут же дрогнуло переднее колесо велосипеда, и я просто исчезла с моста с велосипедом. А в этот момент Виктор ловил на речке рыбу. Меня несло, кружило, било о камни… Я стала захлебываться, а потом вдруг раз – и поднялась над водой… Это Виктор бросился в воду мне на помощь… Но и тогда мы не сблизились. А вот когда вместе заступились за одного трудного, но очень способного подростка и получили оба по выговору с занесением в трудовую книжку, тогда и пробежала промеж нас пресловутая искра. С той поры я зарубила себе на носу: ничто так не сближает людей, как одновременно полученная порка…
Немного позже Виктор подробно поведал ей о своей сиротской жизни без рано умершей матери, и Катя поразилась созвучию этих подробностей своим собственным переживаниям. Потом последовало предложение руки и сердца.
На свадьбе скромной, тихой Кате казалось, что такого огромного счастья не бывало ни у кого из людей, но когда родился сын, оказалось, счастья бывает еще в два раза больше. Затем на свет появился второй сын, и жизнь забила ключом. Виктор умел превращать жизнь в праздник, он знал толк в книгах, более того, он умел «дегустировать» книгу, не читая, выловить суть ее, даже понять, что читать не стоит, разбирался в музыке, живописи.
– Мы завели хозяйство – корову, коз, кроликов, на краю картофельного поля разбили яблоневый сад. По осени собирали грибы, ягоды с чудесным запахом, более нежным, чем запах сирени или ландыша. Во дворе его родительского дома, где мы жили, был чудный сеновал, где зимой пахло летом, а осенью по крыше дремотно шуршал дождь, – рассказывала баба Катя. – Федечке было восемь лет, а Жене – шесть, когда Виктор заболел туберкулезом. Сказался резко континентальный климат: плюс 30 летом и минус 30 зимой, отнюдь не способствовавший его здоровью, или полуголодное сиротское детство, не знаю, но я поняла: надо уезжать – либо в горы, либо к морю. Виктор выбрал горы, и я не стала ему перечить, хотя очень мечтала поселиться на родине, в Крыму. Почему не перечила? Мне казалось, это его последнее желание – так он исхудал за какие-то два-три месяца, щеки ввалились, на острых скулах одна кожа – тоненькая, как папиросная бумага, – и его надо исполнить…
Приехали Шрамченко в Теберду, на вырученные от продажи дома в Вельске деньги купили небольшой, но крайне запущенный дом.
– Ничего, Катя, все отремонтируем, приведем в порядок, и все будет, как было в Вельске, – бодро сказал Виктор, глядя, как расстроилась жена. Но ровно через неделю Виктора госпитализировали в областную туберкулезную больницу в Теберде.
– И я скажу откровенно, его прямо с того света вернул к жизни главврач больницы Мурат Кубанов. Это был удивительный человек и отличный врач.
Поздняя осень уже грозила холодами, а я целыми днями пропадала в больнице, нисколько не заботясь о том, чем буду топить печь, где нужно брать дрова, уголь. И тогда он мне сказал: «Врать не буду. Дела обстоят не очень хорошо, но и не совсем плохо. Занимайтесь детьми и домом, а о Викторе я позабочусь сам».
Нужные слова, уверенный тон, веселые шутки, лекарства, которые доктор доставал всеми правдами и неправдами, чудный воздух Теберды сделали свое дело. Виктор пошел на поправку, но в больнице ему пришлось провести почти полгода. И все эти полгода мальчишки, скучающие по отцу, по его шуткам, по его советам, знавшие «вредные советы» детского писателя и драматурга Григория Остера благодаря ему наизусть, третировали Виктора: «Если ты попал в больницу и не хочешь там валяться, жди, когда к тебе в палату самый главный врач придет. Укуси его – и сразу кончится твое леченье, в тот же вечер из больницы заберут тебя домой».
Ровно через полгода Виктора было не узнать. Он был полон сил, жизнерадостен, жаден до работы и очень рассчитывал устроиться спасателем либо в Теберде, либо в Домбае, потому что, будучи студентом, учителем, исправно нес подобную службу в пришкольных лагерях во время летних каникул, но в спасательной службе вакансий не оказалось, а в школу, понятное дело, с таким диагнозом путь заказан, и потому Виктор подрабатывал где мог – и кочегарил, и сторожил, и даже было дело, коров, овец пас, пока все тот же Кубанов не устроил его на престижную по тем временам работу – кладовщиком в турбазе «Теберда». Катя могла бы устроиться в школу, но, глядя на то, как все вокруг соседи вяжут береты, кофты, платки из шерсти и продают свои изделия на базарчиках Домбая и Теберды туристам и не остаются при этом внакладе, а, напротив, оказываются с прибылью, также занялась вязанием. Но вязала она изумительные кружева, кружевные белые перчатки из катушечных нитей, которые расходились в мгновение ока. Вскоре Катя могла и не выходить на базар, к ней шли толпами туристы на дом, которых хлебосольная хозяйка всегда угощала крошечными пирожками – один к одному и крохотными пельменями, которыми в свое время ее угощала незабвенная тетушка Марджанбика, заменившая ей в детстве мать…
Шло время. Неказистый поначалу дом превратился в дом-пятистенок с красивыми наличниками и узорчатыми, словно кружева, перилами крыльца и   напоминал музей, где стены завешаны фотографиями, картинами, полки заставлены книгами. Все благодаря Виктору, которому судьба при помощи уникального врача Кубанова (кстати, сам Мурат ушел раньше него из жизни) отпустила еще 25 лет. Виктор и Катя раздали двоих сыновей, окончивших престижные московские вузы, двум женам, и те обосновались – Федор в Москве, Евгений в Киеве… И тут внезапно опять дал о себе знать туберкулез, на этот раз Виктор сгорал, словно свеча.   В последние дни от сухости во рту ему было очень трудно произносить слова, тем не менее он, собрав все свои силы, сказал любимой жене: «Катенька, привыкай к ужасной перспективе, что скоро меня не станет, а в утешение тебе скажу: «В лицо небесному Царю скажу такое многократно, что жизнь мне дал – благодарю, вдвойне, что взял ее обратно». Разум – штука холодная, как кусок стекла. Уразумей, что так будет лучше и легче для меня. А для тебя… Я оставляю себя тебе в двух сыновьях. У нас хорошие дети».
Сыновья прибыли на похороны отца незамедлительно. Особенно нежен был с матерью, говорят, Федор, он держал все время в руке ее руки, целовал их и просил: «Мама, мы не можем оставить здесь тебя одну. Перебирайся ко мне в Москву. Отцовский дом не продадим, не волнуйся, сюда будем приезжать на все лето, как на дачу…»
Баба Катя отказалась наотрез. А соседке Айшат, которая по просьбе Феди и Евгения должна была уговорить ее на переезд, сказала, как отрезала: «Невозможно ни мне к ним, ни им ко мне. Пока ноги ходят, руки делают – дом не покину. Все равно умирать, не невесткам же на голову садиться».
Но время и разлука с Виктором взяли свое. Баба Катя стала стареть, часто простуживалась, слабела память, давление скакало то верх, то вниз, мучил артрит.
Со словами: «Дом огромный, а убирать некому» закрыла вскоре вообще за ненадобностью   две комнаты. И тогда Айшат позвонила Федору. Сын был немногословен по телефону: «Никаких отговорок на сей раз. Через неделю будем с Женькой. Готовься к переезду».
Баба Катя при встрече в тот же день укорила соседку: «Зачем ты звонила сыну, Айшат? Не отпирайся, я знаю, это твоих рук дело.  Вот только ты не понимаешь, что молодость понимает нужды старости просто: хлеб да спокойствие. А я не хочу прощаться с домом, с березовой рощей, рядом с которой прожила столько лет…»
Соседи рассказывали, что баба Катя даже хотела съездить к какой-то гадалке в станицу Зеленчукскую, чтобы порасспросить ее о том о сем. Ничего удивительного, каждый хочет заглянуть в глубину открытого Эйнштейном четвертого измерения, узнать, что день грядущий ему готовит.
Сказать, что баба Катя жила жизнью детей, ничего не сказать. И потому, увидев их на пороге через неделю, она, чтобы не огорчить их, без лишних слов спешно засобиралась. Тут же куда-то делась беспричинная тоска, связанная с хлопотами по переезду, уступив место гордости за сыновей, за невесток, прибывших с мужьями поддержать ее. А какое ликование было в ее душе, когда она переступила порог комнаты, отведенной ей Федором: на всю стену – портрет Виктора, внуков, фотографии бабушек, дедушек, на столе зеркальце, подаренное ею на свадьбе невестке, кружевные накидки, связанные ею, на ультрамодных этажерках… Но гордости и ликования ей хватило ненадолго. Всего на полгода. Баба Катя могла не выключить газ на кухне, свет в спальне, не читала, как раньше, не смотрела телевизор, глаза ее теплели, лишь когда приезжали внуки. Зато на взрослых могла разозлиться по пустякам: кто утешал, думая, хандра обуяла старушку, кто пытался развлечь, полагая, скучает без дела. Но это не была хандра, и не скука, это было особое состояние души, которому еще названия никто не придумал и которое она отводила лишь с соседками по подъезду, рассказывая им о Теберде, о своем доме, где ветви цветущей вишни врывались каждую весну в ее окна. Цепкая, сладкая власть воспоминаний, раздвигающих стены, улицы, возвращающих в прошлое, не отпускала ее ни на минуту…
В тот злополучный день баба Катя решила сходить в аптеку, чтобы купить лекарств для занемогшего с вечера внука, а заодно и сладостей для него же. Через некоторое время ее внесли в дом на руках соседи… Вызванный с работы Федор, увидев в подъезде знакомых и незнакомых людей, испугался: «Что-то с Сашкой?» А увидев испуганно стоящего в дверях своей комнаты сына, бросился в комнату матери с криком «Мама…» Баба Катя не откликнулась. Екатерину Алексеевну похоронили в Москве. А недавно ее сыновья продали дом в Теберде. Тут я поставлю точку. Спросите, а где резюме?
На этот вопрос ответил Федор Викторович. Он подошел к старинному другу отца и матери и сказал: «Вы были правы, дядя Хамзат, когда сказали мне в тот день, когда я забирал маму в Москву: «Нельзя, сынок, пересаживать старые деревья…»