Здравствуйте, уважаемая редакция! Обращается к вам Иван Николаевич Зазулин. Родом я из Карачаево-Черкесии, но давно живу в Санкт-Петербурге. Здесь работал, здесь вышел на заслуженный отдых. На пенсии появилась возможность больше уделять времени тому, чем занимаюсь уже давно: собираю информацию о нашей семье, о родственниках – участниках Великой Отечественной войны. Материал находится по крупицам в разных ведомствах. Обращался я и в госархив КЧР, где мне очень помог начальник одного из отделов Шамиль Батчаев, за что ему большое спасибо. И именно Шамиль, узнав о некоторых фактах из прошлого моих родных, посоветовал мне написать вам это письмо.
Дело в том, что, копаясь в семейных архивах, я нашел воспоминания моей мамы, Веры Георгиевны Зазулиной (в девичестве Кириченко), и ее сестры, Раисы Георгиевны. В них рассказывается, в частности, о жизни семьи Кириченко в тридцатые годы.

Здравствуйте, уважаемая редакция! Обращается к вам Иван Николаевич Зазулин. Родом я из Карачаево-Черкесии, но давно живу в Санкт-Петербурге. Здесь работал, здесь вышел на заслуженный отдых. На пенсии появилась возможность больше уделять времени тому, чем занимаюсь уже давно: собираю информацию о нашей семье, о родственниках – участниках Великой Отечественной войны. Материал находится по крупицам в разных ведомствах. Обращался я и в госархив КЧР, где мне очень помог начальник одного из отделов Шамиль Батчаев, за что ему большое спасибо. И именно Шамиль, узнав о некоторых фактах из прошлого моих родных, посоветовал мне написать вам это письмо.
Дело в том, что, копаясь в семейных архивах, я нашел воспоминания моей мамы, Веры Георгиевны Зазулиной (в девичестве Кириченко), и ее сестры, Раисы Георгиевны. В них рассказывается, в частности, о жизни семьи Кириченко в тридцатые годы. Собственно, я всегда знал, что семье мамы очень трудно пришлось в то время, но лишь теперь мне стали известны подробности, которыми хочу поделиться с вами, чтобы сказать спасибо тем добрым людям, что спасли моих родных.
В начале тридцатых годов моего деда, Георгия Денисовича Кириченко, по какому-то ложному доносу записали во «враги народа» и выслали в Сальск. Его жене после этого запретили жить с детьми, и она скиталась по родственникам. А ее дети при живых родителях оказались сиротами.
«До сих пор помню, – писала моя тетя, – как наша семья попала в Джегутинский аул. Это произошло в 1933 году, когда в стране свирепствовап голод. Мы жили в ауле Адиль-Халк, это наша родина. Самый старший брат, Михаил, уехал на строительство Днепрогэса и не имел с нами связи. Второй, Вася, работал трактористом на МТС и жил там же. Отдельно от нас жила и старшая сестра Мария. А мы, пятеро: Ваня, который в шестнадцать лет стал для нас главным кормильцем, Вера, Нина, Лева и я (мне было пять лет) кое-как сводили концы с концами. Многие аульчане нам сочувствовали, помогали как могли. Особенно тепло к нам относился сосед Кадыр Картуков и его жена Сати – очень добрые люди. Но было очень туго.
Помню, сидим мы как-то дома. В это время подъехали пятеро мужчин на телеге. Вошли в дом и потребовали, чтобы мы сдали излишки всех продуктов, какие у нас есть. Мы говорим: «Нам самим есть нечего». Они, не поверив, устроили обыск в доме. Всё перевернули, но ничего не нашли. «Мы ещё вернёмся, – пообещали, – всё, что припрятали, чтобы вытащили!» А что нам вытаскивать? Очень было тяжело».
И именно Кадыр Картуков посоветовал Ване переселиться в аул Джегутинский. Он сам, спасаясь от голода, в поисках хлеба насущного не раз выезжал из Адиль-Халка, и, видимо, чем-то ему приглянулась Джегута. Вот что написала в воспоминаниях моя мама: «Кадыр погрузил нас на телегу, и поехали мы в Джегуту. Сколько времени мы были в пути, сказать не могу, от сильного голода мы были не в силах считать дни. По дороге останавливались в разных селениях, Кадыр стучался в дома и просил для нас немного еды. И так мы добрались до Джегуты».
Когда в правлении местного колхоза узнали, что Ваня немного разбирается в бухгалтерии, его приняли на работу. Он стал счетоводом. И так Кириченко остались в Джегуте. Жили, по воспоминаниям моей мамы, сначала в каком-то подвале, питались картофельными очистками, лебедой, десертом был сладкий корень (солодка). Им помогали Марьям Бостанова, ее семья, а также, кажется, директор школы Магомед (фамилию, к сожалению, родные не запомнили) и завуч школы – женщина, фамилию и имя которой мои родные, к сожалению, тоже запамятовали.
Постепенно жизнь стала налаживаться. Семья перестала голодать. К детям в Джегуту приехала мама, а, кажется, в 1935 году вернулся из ссылки отец…
«Карачаевцы относились к нам с уважением, – пишет моя тетя, Раиса Георгиевна. – Последние годы жизни в ауле мы снимали жилье у Магомета Гербекова. Жили с ними очень дружно, как одна семья. Общий кров, общий стол… Только спать расходились по разным комнатам. Сам Магомет редко бывал дома, так как работал на кошаре чабаном и большую часть времени проводил там. Но с какой теплотой к нам относились хозяйка дома Хаби (дети ее называли Аджа), ее родители Четча и Месей! А с тремя детьми Магомета и Хаби: Аминат, Зайнеб и Мудалифом – мы были неразлучны. Они учили нас карачаевскому, а мы их – русскому языку.
Мы прожили в Джегуте до 1940 года. Наш старший брат Михаил, живший в Краснодарском крае после окончания строительства Днепрогэса, переехал в Черкесск и забрал к себе нас всех, кроме Нины. Она, окончив в Микоян-Шахаре педучилище, работала в Джегуте до 1942 года учительницей. Жила у Гербековых, которые относились к ней, как к родной. Например, если она задерживалась допоздна на работе, то дети Магомета шли её встречать.
Мы тоже относились к ним с большим уважением. Когда нужна была помощь по хозяйству, копать картошку, заготовить дрова на зиму, мы помогали. Они нас очень любили, особенно Лёву.
Когда Лёву в 1941-м призвали в армию, как же за него переживали Гербековы, сколько было пролито слез! А Лева писал с фронта часто, просил за него не беспокоиться, обещал, что выстоит и обязательно с победой вернется домой. Но 16 апреля 1945 года во время освобождения Чехословакии Лева получил тяжелое ранение и был доставлен в госпиталь в Польше, где умер 18 апреля. Старший брат Миша тоже не вернулся с фронта – отдал свою жизнь в сражении с фашистами. А брат Ваня воевал на Дальнем Востоке, вернулся с войны и умер в 1974 году…»
Моя мама, мечтавшая стать врачом, окончив в Джегуте семилетку с грамотой, поступила без экзамена, по итогам собеседования, в Микоян-Шахарское медучилище, но вскоре по доносу сокурсницы как дочь «врага народа» была отчислена. Директор попросил покинуть училище, несмотря на то, что «враг народа» в это время уже работал пасечником в колхозе. Мама пыталась восстановиться в училище, но безуспешно. В 1938 году она поступила в Черкесское педучилище, по окончании которого ее рискнул взять на работу, зная о «проблеме» с отцом, только директор школы хутора Садового (к сожалению, имени его не знаю). Позже мама перешла в Дружбинскую школу – город для нее был закрыт. Продолжить образование она тоже не смогла. Младшим сестрам повезло больше – им удалось получить высшее образование. В Дружбинской школе мама проработала до выхода на пенсию…
Я так подробно пишу все это, чтобы было понятно, как трудно приходилось в те времена детям «врагов народа». И тем большим уважением проникаешься к людям, которые этим самым детям протягивали руку помощи, хотя сами жили нелегко и к тому же очень сильно рисковали попасть в опалу. Думая о прошлом, я с уверенностью могу сказать: если бы не такие добрые, отзывчивые люди, как Картуковы, Бостановы, Гербековы и другие, чьих имен я даже не знаю, дети Георгия Кириченко вряд ли смогли бы выжить. Если мои родные оставили эти записки, чтобы мы помнили, значит, они считали это очень важным. И я считаю своим долгом сказать большое спасибо потомкам тех людей, которые приняли участие в судьбе моей семьи!