Второй день военные эшелоны не останавливаются на полустанке. Идут на проход. Тоскливыми глазами голодные ребятишки провожают их с бугра в путь, и мысли детей летят за ними вслед. Где-то там, далеко на фронте, дерутся с фашистами их отцы.
– Ну ладно, пацаны, не куксись, – сказал Кеша, подросток лет четырнадцати, худощавый, в выцветшей большой командирской фуражке. – Давайте репетировать. Вадька, играй, Ленька и Мишка, пойте.
Вадик, бледнолицый, русоволосый мальчик, поднёс к губам тальниковую дудочку, и, зажимая поочерёдно небольшие дырочки на ней, стал выводить мелодию «Катюши».

Второй день военные эшелоны не останавливаются на полустанке. Идут на проход. Тоскливыми глазами голодные ребятишки провожают их с бугра в путь, и мысли детей летят за ними вслед. Где-то там, далеко на фронте, дерутся с фашистами их отцы.
– Ну ладно, пацаны, не куксись, – сказал Кеша, подросток лет четырнадцати, худощавый, в выцветшей большой командирской фуражке. – Давайте репетировать. Вадька, играй, Ленька и Мишка, пойте.
Вадик, бледнолицый, русоволосый мальчик, поднёс к губам тальниковую дудочку, и, зажимая поочерёдно небольшие дырочки на ней, стал выводить мелодию «Катюши». Лёня и Миша, глядя в сторону ушедшего эшелона, звонко запели:
– Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…
Другой мальчик, держа руки в карманах, – так поддерживал широкие штанишки, – старательно вытанцовывал тяжёлыми ботинками что-то похожее на флотскую чечётку.
В стороне от них группа ребят выполняла физические упражнения. Один мальчик  ходил на руках. Но то ли от неумения, то ли от слабости в руках, он постоянно падал, ударяясь головой о землю. Потом отлёживался. Двое других – боролись. Было заметно, что они поддаются друг другу, но сопели и кряхтели на полном серьёзе. Девочки кружились на полянке, подгадывая под посвист Вадиковой дудочки и песни ребят.
Все остальные, не участвующие в репетиции, сидели и стояли вокруг артистов.
– Колька, хватит валяться. Поднимайся.
Мальчик, только что упавший на голову, неохотно поднимался и, натянув свалившуюся пилотку до ушей, вновь принялся за аттракцион.
– Венька, Пашка, не халтурьте. Разве так борются? Индюки.
Кешины замечания вызывали одобрение, смех у публики.
– Ты, Федька, не стой. Егози ногами, – поторапливал он плясавшего.
Федя умоляюще посмотрел на Кешу.
– Да я не мужу. Ноги болят.
– А ты не думай о них. Ты думай, для чего ты это делаешь.
– Дык я, коли счас собью их до мозолей, потом плясать как буду?
Кеша, неодобрительно хмыкнув, неохотно согласился.
– Ладно, отдыхай, – и, повернувшись к окружающим, скомандовал: – А вы подпевайте.
Дети недружно запели:
– Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой…
Кеша дирижировал.
Солнце садилось. Вечерело. Ребята с надеждой посматривали на восток, ожидая, что из туманной дымки вот-вот появится очередной эшелон. Боялись, что ночь, опустившись на землю, оставит их голодными. Солдаты подкармливали детей, платили им гонорары натуральными продуктами за их концерты. Но вот проходили часы, проходило и желание петь, плясать, ходить «на голове». Подступало уныние.
Кеша предложил рассказывать по очереди всякие истории. На этот раз очередь выпала маленькой девочке. На вид ей было лет шесть-семь. Худенькая, боязливая. Когда Кеша сказал:
– Давай ты, – она спрятала лицо в ладони и задрожала всем тельцем.
– Ну, разнюнилась. Тебя что, бьют что ли?
– Я… Я не умею.
– А тут никто не умеет. И все врут безбожно.
– Я и врать не умею…
– Ну и не ври. Рассказывай, как сюда попала? Откуда ты?
Девочка нерешительно поднялась и, глядя с бугра вниз на полустанок, на нити-рельсы, бегущие на восток, откуда должен был появиться эшелон, идущий на запад, на фронт, сказала:
– Я из Чёрной Грязи…
Дети рассмеялись.
– Ха-ха! Из грязи, а сама белая, как снег.
– Нет-нет. Я из деревни такой. Ее почему-то назвали так.
Кеша поднял руку.
– Дайте человеку говорить. Ври дальше.
– Я не вру, – обиделась девочка. – Я вправду жила там с мамой и бабушкой. Был у нас ещё один ребёнок, Кирюша. Он был маленький. Когда пришли немцы, бабушка околела. Ей было жалко поросёнка, его немцы зарезали. А вечером стали всех выгонять из домов, и мы убежали в лес. Было холодно, и Кирюша замёрз. Мы его похоронили в лесу под ёлочкой. Потом поморозилась я. Мама сняла с себя тужурку, шаль и надела на меня. Мы с ней две ночи шли к пушкам. Они стреляют, и их далеко было слышно. А днём прятались. А потом мама не могла идти. Мама сказала, чтоб я одна шла к пушкам. Я не пошла. Куда я от мамы? – девочка тяжело вздохнула и стёрла с глаз слезы. – Потом мама померла… Я тоже легла помирать. Сначала я долго лежала и плакала. Жалко было бабушку, Кирюшу и маму. А потом уснула. Видела во сне папеньку. Он меня на руках качал и пел мне песенку. Мне было с ним хорошо. Потом я проснулась у тётеньки Вари. Она меня отогревала и натирала жиром. Говорила, что меня нашли солдаты, что теперь я буду жить с ней, как дочка. – Девочка опять всхлипнула. – А тетенька Варя подорвалась у колодца на какой-то страшной мине, ей ноги оторвало… Потом я долго сидела одна в земляном домике и плакала.
Мне было жалко маму и тётеньку Варю. Я сильно кушать хотела… Потом я пошла искать маму. Хотела возле неё помирать. А дяденька Володя на машине отвёз меня в приют, только не сюда, а в прежний, откуда меня и привезли.
Девочка замолчала, глядя на Кешу большими правдивыми глазами. Подросток стоял спиной к ней, а когда повернулся, на его глазах поблёскивала влага. Он спросил:
– Не врала?
– Не-ет.
– Как звать?
– Маша Гузина.
– Будешь, Маша, в моей труппе, в массовых сценах.
Девочка обрадовалась, на ее глаза вновь навернулись слезы.
– Не плачь. Мы здесь все такие.
Вечером на полустанок пришёл эшелон. Солдаты с котелками выбегали из вагонов за водой. Торопились по своим нуждам.
Возле закрытого киоска собрался народ – любопытные и пробегающие мимо солдаты. В центре круга стоял Кеша и громко объявлял:
– Товарищи солдаты! Доблестные наши защитники! Перед вами сейчас выступят артисты местного детского дома. Первым номером нашей программы – песня «Дан приказ ему на Запад». Исполняют Леня и Миша Горевы. Аккомпанирует на свирели Вадик Шумкин.
Кеша первым захлопал в ладоши, зрители недружно поддержали. Затем он подал команду рукой, и солисты, за ними хор мальчиков и девочек, в котором была и Маша, вышли в центр.
Вадик стал выводить первые звуки, писклявые и звонкие. Потом качнул дудочкой, и запевалы невпопад запели. Они волновались, оттого у них получалось недружно, торопливо. Но когда песню подхватил хор, эта нестройность сгладилась, хотя и пестрела разноголосьем. И все же номер прошёл успешно.
Потом выступил акробат Коля. Прошёлся на руках. Штанишки задрались, и белые худые ноги выделывали всевозможные кренделя в воздухе, что немало позабавило публику. Борцы тоже выступили хорошо. Они основательно вываляли друг друга в пыли, используя подножки, захваты, перевороты через головы. Этот номер был, пожалуй, самым весёлым, отчего все хохотали до слез.
С чечёткой вышла маленькая заминка. Вадик никак не мог подгадать под ногу танцора. Федя сбивался и не угадывал под такт свирели. Тогда Кеша подтолкнул запевал:
– Пойте! – И те запели:
– Крутится, вертится шар голубой.
Крутится, ве-ертится над головой…
И пляска пошла. Какой-то солдат принёс гармонь, заиграл, и концерт принял новую окраску. Повеселели артисты, а главное – к их выступлению прибавились добровольные плясуны, певцы. О, какой же это был концерт! Здесь уже нельзя было понять, кто кого веселил, кто кому поднимал настроение. Солдаты брали детей на руки, танцевали с ними, пели. Отчего у всех было радостно и тепло на душе.
Но вскоре запела походная труба, и эшелон медленно тронулся. А солдаты всё подбегали и подбегали к артистам, совали им в руки банки с тушёнкой, хлеб, мыло. Теребили им вихрастые головы и приговаривали:
– Крепитесь, детки. Скоро война кончится, заживём…
И долго махали артистам из вагонов. А у маленькой девочки Маши глаза застилали слезы, она всхлипывала:
– Папа… Где ты, мой папочка?.. – звала она.
Эшелон уходил вдаль. Вагоны его извивались темной змейкой.
Дети, кто в чём – в фуражках, платках, подолах, – тащили свой гонорар к детдому. Теперь, пожалуй, дня два детскому дому голод будет не страшен.