Весь мир – театр
Родион Караченцев
Бледнеет свет прожектора озарил театральный занавес. Бордовое сукно с лёгким шуршанием шевелилось, тая за собой будущее действо. Раздался третий звонок, и скрежет разъезжающегося занавеса урезал царящий в томящемся зале гул. По стенам, балконам и сцене проскользнули последние отзвуки шепотков, и занавес наконец распахнулся.
Он представил декорированную искусными мастерами сцену, собранную из тысяч и тысяч мельчайших деталей. Горели свечи на золотых и посеребрённых канделябрах, резная мебель ручной работы создавала уют…

Весь мир – театр
Родион Караченцев
Бледнеет свет прожектора озарил театральный занавес. Бордовое сукно с лёгким шуршанием шевелилось, тая за собой будущее действо. Раздался третий звонок, и скрежет разъезжающегося занавеса урезал царящий в томящемся зале гул. По стенам, балконам и сцене проскользнули последние отзвуки шепотков, и занавес наконец распахнулся.
Он представил декорированную искусными мастерами сцену, собранную из тысяч и тысяч мельчайших деталей. Горели свечи на золотых и посеребрённых канделябрах, резная мебель ручной работы создавала уюn, а зелёные и бежевые тона ковров, устилавших пол, придавали сцене жизнь, играя красками на фоне резных оконных рам и дверей, пустыми неостеклёнными дырами глядящих на нарисованный пейзаж. На балконах ахнули восхищённые голоса, и по залу волной прокатился вдох восторга. Дремлющая доселе оркестровая яма очнулась от вечернего дурмана, и театральный маэстро повелел начать представление. Медным голосом прогудела первая труба, поддерживаемая низким отзвуком контрабаса. Тут же, вроде бы не в тон, но очень кстати в напев тяжёлого инструментального баса вмешалась малютка-скрипка. Ее тоненькая песнь очень живо текла между звонких ударов тарелок и тяжёлых барабанных гулов. Звонкая, но в то же время по-осеннему унылая мелодия зазвенела и полетела по залу, жадно подбирая щедрые аплодисменты. Спектакль начался….Вскоре очередной удар тарелок раскололся в отзвуках музыки и дал знак инструментам замолчать. Осталась лишь тончайшая мелодия флейты. Ее песня предназначалась актрисе и предзнаменовала ее выход. Ледяной свет прожектора угас, оставив сцену в сумерках свечей и блеске золотых декораций. Зал погрузился во мрак.Неспешной походкой на сцену, затянув печальную песнь, вышла солистка, и пред тысячей глаз свою грустную историю рассказала сама королева. Пышное платье её переливалось искрами, дорогие ткани и меха окантовывали подолы и воротники. Белоснежные жемчужные бусы снежинками облегали шею. Золотые браслеты и перстни тяготили руки. Лёгкий, словно бабочка, веер описывал в воздухе чудесные фигуры, поддерживая бархатную песню.За кулисой раздался тяжёлый мужской бас, и на сцену словно из ниоткуда выскочил мужчина. Королева смолкла, допев свою партию, а мужчина все увивался вокруг и продолжал чудесный спектакль. Его красный костюм плотно прилегал к телу, и казалось, что по сцене порхает обжигающий ловкий огонёк. Песня его была весела и полна жизни. Инструменты враз грянули гулкий марш, затопив голос флейты. Софиты на сцене вспыхивали тёплыми цветами, раскрашивая сцену причудливыми узорами теней…Дверь распахнулась и впустила в зал немного света снаружи. В дверном проёме появился силуэт. Человек в коричневом плаще неспешно зашёл внутрь. Походка его была легка, и чистые до этого туфли увязали в слоях многолетней пыли. Он прошёл через зал и поднялся на сцену, где все ещё висели на вешалке выцветшие костюмы. Пышное платье утратило былую форму и свисало теперь к самому полу пожелтевшими лоскутами ткани. Меха и шелка облезли, превратившись в клочки тряпья. Стеклянные бусы потрескались и валялись на полу с прочим мусором. От пламенного костюма героя осталась лишь едва узнаваемая рубаха. Она выцвела и напоминала теперь больше ржавчину, чем необузданный огонь. Декорации были все так же великолепны, но теперь вместо узоров тронных залов и дворцов их украшали круглые узоры паутины и слои серой пыли. Занавес больше не мог спрятать сцену от несуществующих зрителей. Он покрылся дырами, выцвел и собирался сам вот-вот рассыпаться в пыль.- Опять показалось, – хмуро пробубнил человек и, ещё раз оглядевшись, поплёлся прочь. У двери он обернулся, бросил последний взгляд на великий когда-то зал и скрылся в проёме, крепко затворив скрипучую дверь. Зал снова погряз в тенях…