Продолжение. Начало ч 1, ч 2, ч 3, ч 4, ч 5, ч 6, ч 7, ч 8, ч 9, ч 10, ч 11.

Кокосовый рай

…Еще, как говорится, заря не тронула верхушки пальм, а мы уже были в пути. Влажная дымка поднималась над морем, которое снова обрело свой неповторимый повседневный голубой цвет с лёгким бирюзовым налётом.

Великий покой был разлит в этом царстве тропического великолепия. Пальмы, грузно увешанные кокосами, слегка шевелил слабый бриз. Лодки качались на покойной волне, и длинные разноцветные канаты тянулись от них по песку к стволам пальм – чтобы не отнесло течением. Песок в утреннем мареве был белым и мягким, как мука.

Я поняла природу белизны карибских пляжей. Белый песок – это коралловые рифы и ракушки, раздроблённые временем и свободными стихиями атлантических вод и ветров.

Неутихающий натиск и ретировка волн, беспрестанное движение воды с разной амплитудой размаха звучали мелодией утра. Вступала эта мелодия торжественным граве, когда предрассветные волны, тяжёлые, непроницаемые, без блеска, снова и снова медленно принимались за своё малоповоротливое движение к берегу. Лярго – и возобновлялась эта неутихающая процессия – широко, медленно, размеренно.

Но появилось солнце, на воду легло пеплом чайной розы, на песок – клубникой в карамели, по касательной опробовало волну.

И снова изгибаются и разбегаются волны в плавной румбе, в слиянии и отторжении, в этом утончённом и чувственном танце любви, одиночества и смерти.

Под эту музыку мы и шли в заповедник Мансанийо.

Несмотря на близость моря, в джунглях не было влажно, хотя лёгкий пар струился над лишь слегка опушёнными лишайниками деревьями.

Этот дикий парк был плотно населён и полон первозданной красоты. Повсюду ползали сухопутные крабы немыслимо ярких цветов – оранжевые, фиолетовые, красные, ярко-голубые… Крабы эти несъедобны, но сами поедают всё – гниющие плоды, прелую растительность, трупы мелких животных, всяких улиток. Одним словом, санитары джунглей. Во время ежегодных сезонных миграций, когда они тысячами движутся к побережью, невозможно ступить, и машины с треском давят их – хрясть, хрусть. Противное зрелище, что остаётся от зелёного краба – студенистая медузообразная масса.

Участки густого дикого леса затмевали один другой. Как будто мы попали в другое измерение, преломлённое светотенью смутных узоров и ломкостью лучей, дымно пронзающих листву. В туманное невысохшее небо над джунглями возносились вековые деревья с тёмными железными стволами и торчащими перевитыми корнями. Эти выпирающие и переплетающиеся в лабиринты корни мы использовали как ступеньки на влажной и скользкой земле.

Местами лес был вообще сухой, местами сырые дорожки елозили невысыхающей грязью. По узким тропинкам сновали муравьи-листорезы. Рыхлые на вид муравейники пузырились из земли зыбкими порами. Где-то в глубине джунглей перекликались обезьяны-ревуны, и мы вздрагивали и значительно переглядывались, как будто попали в царство Кинг-Конга или были причастны к великой природной мистерии.

Неудивительно, что вот так, любуясь цветочками да травами, перебегая от кустика к лиане, фотографируя ящериц на земле и хвост мелькнувшей в зарослях обезьяны, мы заблудились. Вернее, вышли на ту опасную тропу, о которой упреждал меня дон Педро. Хлынул быстрый ливень, внезапный и лёгкий. Неохватные деревья, уходившие вверх, мокли под шелестящим дождём, который до низа не доходил – широкие кроны закрывали все пространство. Пока мы блуждали, небесный душ еще пару раз омывал джунгли, шуршал листвой наверху, проносился влажным ветром по раскинутым кронам.

Деревья вдруг расступились, и мы вышли к одинокому ранчо прямо посереди диких джунглей. Небольшой белый двухэтажный дом с красной черепичной крышей, красивый, как замок эльфов, стоял в окружении грейпфрутовых и персиковых деревьев. Вокруг никого не было. Пить хотелось так, что готовы были выпить море. Мы стырили по паре розовых грейпфрутов и побрели, не зная, куда приведёт тропа, опять перешедшая в болото с грязью по колено.

Километра через три тропа опять резко оборвалась, распахнувшись широкой поляной, которую незамкнутым кольцом окружал частокол кокосовых пальм. Слева поляна полого уходила в море. В тени пальм прятался некрашеный дом на почерневших сваях с открытой террасой, обклеенной фотографиями негритянских музыкантов и блондинок в бикини. Звучала музыка регги. Старый негр в оранжевых шортах невозмутимо полулежал в деревянном неуклюжем кресле, курил трубку и без удивления смотрел на нас.

Негр в сером доме на берегу моря настолько вписывался в контекст нашей тяжёлой, полной открытий и мучений прогулки, в колорит диких для нас джунглей, что мы тоже не удивились. Он как будто должен был стать заключительным логичным аккордом сегодняшних приключений. Хотя, думаю, наше восприятие на самом деле притупилось, и утопленные дорогой и обилием впечатлений, мы просто находились в шоковом состоянии и не были в состоянии удивляться чему-то новому. Поэтому мы бледно поздоровались и попросили воды. Старик, не повернув головы, указал на какой-то серп на длинном шесте:

– Видите кокосы? Мачете тоже прихватите.

Действительно, рядом с серпом валялся полуржавый ножище. Мачете!

Кокосы с пальмы мы срезали как первобытные люди, какими и были в этот момент – оголтело, неуклюже, рьяно. Толстые ветки, которыми тяжёлые кокосы крепились к стволу, трудно поддавались тупому лезвию, поэтому крючок серпа закидывался за кокосовую гроздь, а шест резко тянулся вниз. Наконец, с грохотом рухнула связка кокосов. Вот тут-то и пригодился мачете.

Рубить макушку кокоса оказалось своего рода искусством: надо было откромсать её так, чтобы не пролить сок, которым булькал спелый плод. Рубили неумело, но истово. И каким же нектаром он одаривал! Какое это было блаженство – пить сок, обливаясь, захлёбываясь, наслаждаясь от сознания того, где пьётся этот сок, как добыт этот кокос. Особым наслаждением было пить, запрокинув голову, чтобы сок проливался на лицо, руки, одежду. Поэтому процедура срезки, рубки и питья из природного сосуда повторялась несколько раз – на вечную память.

… За окном – тусклая хмарь сочится серыми слезами и густая мокрая тишина изредка прерывается криком какой-то птицы… И этот крик воскрешает сотни других под другим небом, и стакан остывшего чая превращается в кокос, и даже не нужно закрывать глаз, чтобы видеть, как осоловевшая, я навзничь падаю в море прямо в липкой одежде, ныряю за ракушками и промываю грязные кеды в голубой воде. Как собираю в кучу жадно срубленные кокосы, которые в обилии валяются вокруг, как жёлуди под дубом. Потом… Нет, не было этого «потом», я не хочу тревожить вмурованное в мою память – пусть всё застынет в том зелёном полдне, где я осталась навсегда.

Уходить в тот день нам не хотелось – возвращаться надо было тем же путём. Мы поблагодарили старого негра и пошли не оглядываясь. Повеяло горьковатым дымом. Я уже знала, что это. Жгли кокосы.

Продолжение.