Гонец появился в лагере на закате, торопливо соскочил с лошади и, отбросив поводья, пробежал мимо охраны в шатер главнокомандующего. Главный стратег императорского войска, претор Дециан Факундус, увидев его, улыбнулся и поднялся навстречу.

– Эмилий? Хорошие вести?

– Да, Глезия и Ликон пали, претор. Легионы будут здесь уже завтра к вечеру.

– Отлично. Что говорят шпионы, посланные в Эстанигру, эдил?

– Увы, претор, – лицо Эмилия омрачилось, – когда я уезжал, они еще не возвратились. Возможно, они уже прибыли в Ликон и вернутся сюда с войсками. Но… так ли важен нам этот городок? Он затерян в горах, и нам не удалось ничего узнать о нём. Ради осады придется пересечь перевал Дорлон, а там постоянные камнепады и лавины.

– Что ты говоришь, Эмилий? – пожав плечами, перебил Факундус. – Это выход к морю и контроль над побережьем.

Эмилий вздохнул. Несмотря на успех последних сражений, легионеры устали. Лето давно кончилось, по ночам становилось всё холоднее, а Эстанигра, судя по раздобытой в одной из взятых ими крепостей карте, лежала высоко в горах. Там, поди, уже давно всё в снегу…

Факундус же молча изучал карты. Эстанигра была отмечена только на одной из них, город располагался в устье реки, при впадении в море образовывавшей мелководную лагуну. Значит, есть запасы пресной воды. Вместо крепостных стен город окружали скалистые кряжи. Для его безопасности горожане лишь возвели небольшое укрепление в ущелье, ведущем в город. Для его войск это пустяк. Но грядущие холода и тяжелые горные тропы – вот главная сложность осады последнего форпоста аквитанов.

…Когда войска вернулись и торжественным маршем прошли в победном шествии мимо ложи консула Цепиона, оказалось, что лазутчиков, посланных эдилом Эмилием Сильвианом из Ликона в Эстанигру, с ними нет. Но последние теплые дни осени вынуждали торопиться, и Дециан Факундус решил двигаться на штурм безотлагательно. Эмилий снова пытался отговорить его, твердил, что точных сведений о городе нет, а на носу зима. Факундус с этим не спорил, но…

– Именно оттого, что зима близка, важно взять Эстанигру с наименьшими потерями. Тем паче в захваченной крепости можно пополниться продовольствием, лошадьми, заплатить солдатам жалованье деньгами, отнятыми у врага.

Эдил возражал бы и дальше, но Факундуса поддержал сам консул Сервилий Цепион, и вопрос был решен. Факундус решил ограничиться одним легионом, состоящим из четырех тысяч прекрасно обученных воинов, и приказал выступать немедленно. Сервилий Цепион настоял ещё на тысяче конников. Дорогой Дециан Факундус постарался успокоить эдила, ехавшего рядом с ним в недовольном молчании.

– Эмилий, я понимаю твои опасения, но это крохотный городишко в морской лагуне. Там не может быть больше трех тысяч жителей. За несколько сот стадий от города мы устроим последний привал. Я дам легиону отдохнуть, потом мы стремительно приблизимся к городу. К коменданту отправим парламентеров с предложением о почетной капитуляции. Горожанам гарантируем сохранность имущества, жилищ, скота, денег. На это они клюнут, уверяю тебя. Если же нет – отдохнувшие легионеры просто сметут Эстанигру с лица земли.

Эдилу не пристало спорить с претором, и Сильвиан только вздохнул.

На третий день пути они достигли перевала, дальше претор стал искать проводников. Однако все жители небольших деревенек лишь тупо качали головами, уверяя, что за перевалом ничего нет и туда не пройти. Не помогали ни угрозы, ни побои.

Наконец пойманный всадниками пастух, избитый едва ли не до полусмерти, согласился проводить их через перевал, да то ли заблудился сам, то ли нарочито повел их самой жуткой дорогой среди отвесных скал по тропке, где могли удержаться лишь горные козлы. Несколько десятков легионеров погибли. Но пастух все же вывел их через вершину горного хребта к мощенной серым туфом дороге и сказал, что дальше лучше идти утром.

В ночь заката Плеяд выпал снег. В продолжение ночи войска стояли лагерем на привале, а несколько вьючных животных, скатившихся прежде со скал, ступая по следам войска, пришли в лагерь. На рассвете выяснилось, что негодяй-проводник ночью удрал. На лица воинов лег отпечаток отчаяния. Эмилий Сильвиан был мрачен. Сбывались его худшие опасения. Правда, в долине было теплей, днём снег растаял, но на протяжении четырех часов дневного перехода им не встретилась ни одна деревня. Вдоль дороги иногда попадались размытые дождями руины глинобитных домишек и остовы развалившихся оград, но людей нигде не было. Один из солдат заметил сторожевую башню на горном уступе, но посланные туда легионеры уверили претора и эдила, что там никого нет.

Неожиданно центурионы остановились: сверху открылся вид на долину, окруженную скалистыми уступами. В долине лежал город со строго распланированными кварталами, круглыми площадями и домами из розового и серого туфа. Вдали на пристани высились мачты кораблей. Залитый солнцем город казался сказочным.

– Вот он… – претор с торжеством взглянул на эдила.

Горная дорога, спускаясь с уступа, резко свернула в тесное ущелье. Тут легион остановился. Узкий проход был завален камнями до самого верха.

– Ага! – кивнул претор. – Стало быть, от местных жителей за перевалом горожане получили известие о нас и закрыли вход. Разобрать завал!

– Едва ли, – тихо пробормотал Эмилий Сильвиан. – Посмотрите, камни поросли мхом и лишайником. Они лежат тут уже давно.

За два часа завал был расчищен. Войско снова двинулось по долине к городу и остановилось у старых городских ворот. Тут эдил, уверенный, что в городе давно не осталось людей, с удивлением заметил человека, появившегося на низком валу у ворот. Он внимательно оглядывал воинов, стремительно стягивавшихся в долину, потом остановил взгляд на эдиле и преторе, возвышавшихся на лошадях среди пеших легионеров.

Эдил тоже впился взглядом в горожанина. Тот был облачён в варварские штаны, а вместо хитона имел рубаху тонкого домотканого полотна. От холода его защищал плащ из овечьей шерсти, окрашенный пурпуром и заколотый на плече золотой фибулой. На ногах красовались римские сандалии, надетые поверх вязаных носков. Вид его показался бы эдилу комичным, если бы не лицо горожанина, мертвенно-бледное, стянутое пергаментной кожей вокруг проваленных скул, бесцветных губ и глубоких глазниц. Глаза прозрачной голубизны, напоминающей водный поток на мелководье, были единственным, что отличало его от мумии, и в этих глазах читалось странное выражение. Однако хоть Эмилий не понял, что было в этом взгляде, он четко разглядел, чего там не было. В этих глазах не было ни малейшего страха. Эдил сказал себе, что так голодный солдат смотрит на чан с мясом.

Тем временем претор, взяв на себя роль парламентария, обратился к горожанину с громким увещеванием, объявив, что город будет осажден, если гарнизон не сдастся. Но если они будут разумны и откроют ворота, то сохранят имущество и жизнь. В противном случае их всех ждет смерть. Речь эта, короткая и грубая, не произвела, однако, на горожанина никакого впечатления: он продолжал разглядывать легионеров и ничего не ответил.

– Надо полагать, он не знает латыни, – предположил претор. – Эмилий, обратитесь к нему по-аквитански.

Сильвиан повиновался, спешился и, обратившись к бледному человеку, повторил сказанное претором на аквитанском наречии. Потом, подумав, повторил то же самое на кельтском. Правда, сформулировал он все мягче и вежливее, убрав из речи последнюю угрожающую фразу претора. Тут горожанин улыбнулся и ответил на чистейшей латыни:

– Мы не аквитанцы и не кельты, эдил, в городе только несколько басконских семейств. Я – Беласко Бишино, городской комендант. Но правильно ли я понял? Вы хотите, чтобы мы открыли ворота?

– Да, иначе мы возьмем их штурмом, – отозвался с коня претор.

– Мы рады будем видеть гостей в нашем городе, но открыть ворота не можем.

Претор и эдил удивленно переглянулись. Этот Беласко идиот? Первая часть его фразы была капитуляцией, вторая – отказом от неё.

– Вы отказываетесь открыть ворота? – переспросил Факундус.

Беласко твердо кивнул.

Претор решил, что лучшим аргументом будет наглядный показ силы, и приказал десяти легионерам с тараном двинуться на штурм. Воины, жаждавшие скорее попасть в город, ринулись вперед. Ворота, грубо сколоченные из замшелых от времени брёвен, были протаранены с первого удара, однако не распахнулись, а просто с неимоверным грохотом плашмя рухнули на землю, так и не разомкнув створки. Их навесные петли, проржавевшие от времени, увлекли за собой ригельные столбы, лишив опоры тяжелые перекрытия, резко обрушив их на головы легионеров и подняв огромный столб пыли.

Когда пыль осела, проступили очертания груды сломанных бревен, мёртвых воинов и нескольких окровавленных и израненных тел оставшихся в живых. Одновременно за пеленой пыли в городской черте обрисовались силуэты десятка горожан, бесстрастно озиравших стонущих легионеров.

– Ну что за нелепость? – удивился Беласко. – Зачем ворота-то ломать? Опоры давно сгнили, засовы проржавели до трухи, перекрытия только молитвой держались.

– Почему же ты, негодяй, не сказал об этом? – в ярости прорычал Факундус.

– Как не сказал? Я сказал, что ворота не открыть. На моей памяти они ни разу не открывались, а старик Остарджи уверяет, что и дед его покойный не помнил их открытыми.

Тем временем горожане, бестрепетно переступив через легионеров, подошли к Беласко. Эдил вздрогнул. Испугали та же мертвенная бледность, та же пергаментная кожа и те же прозрачные рыбьи глаза с тем же странным выражением голодного и радостного любопытства, что и на лице Беласко. И снова никакого страха.

– Так вы сдаете город? Гарнизон капитулирует? – требовательно спросил претор.

Горожане переглянулись, а комендант удивленно спросил Факундуса:

– Какой гарнизон? В городе нет никакого гарнизона.

– Нет охраны? – подлинно поразился претор.

– Нет, – пожал плечами Беласко. – Вас около пяти тысяч? Что же… наш городок славится сочной бараниной, треской в белом соусе, прекрасными сырами и винами, а также десертом из овечьего молока, скисшего в деревянных бочках на горячих камнях, – он улыбнулся так, словно сам только что отведал все перечисленное.

– Они что, думают, что мы жрать сюда пришли? – тихо проворчал претор. – Может, ждут, что мы им ещё и заплатим?

Тем временем легионеры, сдвинув в сторону бревна и створки ворот, отправив раненых к лекарю и унеся трупы товарищей, стройными рядами вошли в город, встретивший их безгласной тишиной. Горожане же вполне оправдали слова коменданта, что рады гостям: как по волшебству городская площадь заполнилась людьми и торговыми палатками. На огромные вертела насаживались тяжелые бычьи туши, выкатывались бочки с вином, по площади заструился запах печеного хлеба. Вскоре началась трапеза, и половина легионеров, основательно промерзнув дорогой, перепились неразбавленным варварским вином, а другая объелась сочным мясом.

Дециан Факундус ликовал, что Эстанигра взята без боя, но Эмилий Сильвиан был по-прежнему неспокоен. Тут к эдилу подошел Беласко и увлек его в небольшую корчму в маленьком тупичке, угостил сыром, курятиной и превосходным вином. Эдил ждал, что тот начнет расспрашивать, что теперь ждёт горожан, но комендант лишь обронил, что местный обычай предписывает споласкивать руки крепким вином прежде, чем промочить им глотку, да посоветовал эдилу купаться только в горячих источниках возле старого храма Доброй богини и никогда не лезть в реку. С моря туда часто заплывают акулы. А лучшее питье – это неразбавленное вино. После чего попрощался и растаял в сумерках.

Растерянный эдил вернулся в ставку претора. Перепившиеся уставшие солдаты уже спали, Факундус давно ушел к себе, а Эмилий всё не мог заснуть и, наконец, выйдя в ночь, медленно побрёл по пустым улицам. Одна из них привела его к храму с полукруглой апсидой. На ступенях стояли Беласко и высокий худой человек с факелом, одетый в белый плащ с фибулой, изображавшей солнце. Голос коменданта дрожал от волнения.

– Как ты велик, Имано! Твои молитвы спасли город! Я думал, что нам не пережить зимнего солнцестояния, но теперь мы прекрасно перезимуем и несколько лет будем обеспечены всем необходимым. Ты видел этих лошадей? А их шлемы? А эти стальные щиты? А восхитительные кольчуги? Одну такую можно обменять на целую бычью тушу! До сих пор не могу поверить такой щедрости богов!

Имано остался глух к похвалам и спросил совсем о другом:

– А что думаешь делать с трупами? Чёрное ущелье?

– Нет, – покачал головой Беласко. – Тогда при восточном ветре смрад пойдёт на город.

– По реке сплавлять хочешь?

– Акулы, конечно, нас поблагодарят, но попади трупы в море, и без того дурная слава города только усугубится.

– Уж не думаешь ли ты сжигать все пять тысяч трупов? Мы и до весны не управимся.

– Нет. Помнишь тела из Глотки Ночного Бога?

– Пещеры на западном склоне? Да, трупы там высохли и почернели, как головешки.

– Да, но ведь они прекрасно потом горели! И ничуть не воняли! Мы будем свозить тела на волах к пещере и складывать слоями, а через год, как раз к новой зиме, сможем не заморачиваться с дровами!

– Да, голова у тебя варит, дружище, – признал жрец.- Хорошо, так и поступим.

Эмилий Сильвиан, закусив губу, молча наблюдал, как они расстались. Имано удалился в храм, а Беласко медленно пошел к центру города, изредка попадая в желтые лужицы факельного света. Эмилий, стараясь потеряться в тени домов, двинулся за ним, нагнал в следующем проулке и резко преградил ему путь мечом.

– А… чужестранец! – ничуть не испугавшись, проронил Беласко. – Чего тебе нужно?

– Кто вы? Некроманты? Ламии? Колдуны? О каких трупах вы говорите? Мните, что справитесь с пятью тысячами отборных воинов?

– Мы? Колдуны? – удивился Беласко. – Вовсе нет, эдил. Просто за последнее столетие наш портовый городок последовательно становился жертвой бубонной чумы, оспы, холеры и тифа. И Хиризар, Старый город, стал Хиридзуритом – Чумным городом. А ваши моряки назвали город Пестанигрой, Черной чумой. Люди умирали на улицах, другие хоронили их. И хоронившие покойников умирали следом за ними. Но единицам удалось пережить всё. Их было не больше десятка, но их дети уже могли хоронить чумных и не умирать. Внуки тоже выживали. Я сам пережил чуму и холеру, ухаживал за больными оспой и остался цел. Сегодня нас восемнадцать человек с семьями. Мы живем в городе годами, но безопасен он только для нас. Остальные, пришедшие сюда, – смертники. Ты спрашиваешь, как мы полагаем справиться с целым легионом? Чума сделает это за нас.

Эмилий побледнел. Беласко же спокойно продолжал:

– Разве вы не видели вымершие деревни по дороге? Их жители завалили камнями выход из нашего ущелья, надеясь не выпустить чуму отсюда, но она всё равно вышла и убила их. Вы удивлялись, что мы не чиним ворота? А зачем? Только безумцы могли прийти сюда! Вы и пришли… Естественно, мы озабочены и заранее думаем, куда девать покойников. Ну и поживиться, конечно, тоже не прочь… Тысяча коней, отборное вооружение…

Эдил побледнел до синевы.

– Пестанигра? Черная смерть?… Нам сказали, Эстанигра, я думал, это «эстате нигра», «вдовий удел». И вы впустили нас, зная, что в городе чума?

– Если бы только! В городе ещё и холера, а вдобавок недавно на горных выпасах черная немочь, греки зовут ее карбункулом (сибирская язва), свалила наши стада. Мы заморозили туши, но есть, конечно, не стали. Но почему бы не предложить это мясо незваным гостям? – подмигнул он.

– Вы негодяи!

– С чего бы? – удивился Беласко. – Вы же сами обещали нам смерть, если мы не пустим вас. Мы пустили. Теперь смерть ждёт вас. Я пощадил только тебя, эдил Эмилий. У тебя умные глаза, и ты, когда переводил речь этого надутого индюка-претора на аквитанский и кельтский, не стал говорить, что нас ждёт смерть. Я это оценил. И если ты ничего не ел, кроме того, чем я тебя угощал, не окунался в реку и не пил местной воды, то, оседлав одну из ваших лошадей и спустившись галопом в долину, ещё можешь уцелеть…