Стояла чудная пора осени. Над Карачаевском стремительно летели необыкновенно пышные облака, а клены пылали так, что нельзя было не залюбоваться каждым, похожим на раскрытую ладонь, его листком… Тая долго ходила по незнакомому, но такому красивому, уютному городу, привыкая к своему счастью…

В жизни сорокалетней Таисии С. произошло много разных горестных событий. Своих родителей она не знала, потому как ее оставили в роддоме, откуда путь, как и водится, после всяческих бумажных, организационных перипетий прямиком лежал в детдом. В четыре года девочку удочерили, но ровно через полгода приемные родители, оставив сильно полюбившуюся им кроху на няню только потому, что она спала, выехали из Армянска, где жили, по делам в Симферополь и разбились насмерть на полпути. Родственники погибших вернули девочку обратно в детдом.

Второй раз Таю удочерили, когда ей было девять лет.

«Как только я попала в эту семью, начались расспросы, – вспоминала Тая, – типа: «Ты хорошо помнишь своих первых приемных родителей? Это правда, что у них была хорошая машина, хорошая дача? А из детей только ты?». И так далее. Не знаю, к чему были все эти расспросы, помню только, что поначалу я нервничала от таких разговоров, попривыкнув, стала реагировать спокойнее, по-детски рассудив, что, видимо, это был их способ внимания к ребенку, которого они взяли в дом. Потом узнаю, что они пытались получить мою долю наследства у родственников моих погибших и, как оказалось, весьма состоятельных приемных родителей…

Шло время, и меня стало смущать другое – маниакальная страсть моей второй приемной мамы к чистоте и порядку. Каждое пятнышко, каждая сдвинутая с места вещица причиняли ей беспокойство, а самое главное – злость. Насколько она была злая, я поняла, когда в мышеловку попал мышонок и она стала ошпаривать его кипятком, колоть спицами в глаза, в туловище…»

Потом девочка стала привыкать к тому, что родители вечно сдают ее куда-то, вроде как чемодан на хранение: в школе – на продленку, летом – в деревню, к бабушке, где она пасла коз, гусей. А потом приемные родители и вовсе от нее отказались, сказав: «Мы не справляемся с этим чертенком…»

Теперь уже был не детдом, а школа-интернат. Теперь уже не ребенок, подросток слоняется с утра до глубокой ночи по сумрачным коридорам угрюмого сиротского приюта, не находя себе места. Мысль о предательстве взрослых не дает ей покоя, как и то, что сверстники над ней то и дело зло подшучивают. Дело в том, что Тая была как гадкий утенок среди них. Маленького роста, толстенькая, в уродливых роговых очках на пол-лица… Но именно благодаря этим насмешкам, подтруниваниям в Тае очень скоро стали уживаться рядом: доброта и детская жестокость, полудетская застенчивость и недетский сарказм, с помощью которого она могла поставить на место любого…

Тая хорошо училась, много читала, рисовала, причем запоем, в лютые морозы спасала бездомных, искалеченных котят и щенков, пряча их в подвалах интерната и подкармливая…

Когда пришла пора покинуть стены интерната, твердо уверовав в то, что в крупном городе труд легче, хлеб слаще, а жизнь легче, Тая со своей одноклассницей и закадычной подругой Ленкой едут в Ростов-на-Дону. Впереди неизвестность, в кармане негусто, но талант, уверенность в себе так играют в молодых сердцах, что девочкам и море по колено.

Ростов встретил весьма неприветливо. Единственным предприятием, которое им предоставило работу и комнату в общежитии, оказался центральный почтамт. Но девчонок это не обескуражило.

«Больше всего мне нравилось разносить телеграммы, – вспоминала Тая, – только скажешь: «Вам телеграмма», и дверь открывается, как по щелчку. Дверь открывается, и на тебя налетает запах домашней жизни – вкусного борща, томленых котлет, запах кошек, собак, пыльных и желанных книг. Принесла радостную весть – тебя, не усадив за стол, никто не отпустит. А ты и рада несказанно, потому что вернешься в общагу, а там…»

Что такое общага, знают наверняка очень многие. Вот и Тая с Леной жили в маленькой 15-метровой комнате, в которой с трудом помещались две кровати, два стула, две тумбочки и платяной шкаф. Теснота им была не в тягость, тоску наводило другое – кухонные тираны, которым без интриги в общаге биения жизни ощутить было не дано. Это были бывшие «зэчки», которые любили вкусно поесть, выпить, покуражиться, сваливая все свои обязанности на других, более совестливых, более слабых, не умеющих еще постоять за себя. 

«Вот они и положили глаз на детдомовок, – рассказывала, смеясь, Тая, – но и мы в долгу не оставались, старались как можно меньше находиться дома.

Мы ходили в парк имени Горького, в детский парк, музеи, театры, в том числе и в театр кукол, бывший архиерейский двор, на Дон…»

В один из дней, прогуливаясь по городской набережной, девушки познакомились со студентом Ростовского художественного училища им. М. Б. Грекова Александром Сутеевым. У Таи с ним оказалось много общих интересов – живопись, музыка, литература. Они стали часто вместе проводить время, и в один из дней Александр, проводив Таю до общежития, вместо привычного «пока», заметно смущаясь, прочитал следующее: «Не могу дать ответ ни себе, ни судьбе, отчего я себя нахожу лишь в тебе…»

«У меня чуть сердце не остановилось, – рассказывала Тая, – не помню, как я вошла в свою комнату, о чем говорила с Ленкой, как согласилась познакомиться с Сашиной мамой после долгих его уговоров. Отчетливо помню лишь одно, как только я переступила порог их дома и увидела высокомерную красивую женщину, на меня навалился резкий панический страх, который можно было сравнить лишь со страхом слепого, потерявшего поводыря, слепого, чувствующего, что эта потеря навсегда, и он вновь остается один на один с этим страшным, непонятным миром. Смерив меня взглядом, мама Саши прямо взвизгнула: «Ты с какого перепугу привел ко мне эту полуслепую?» Он пытался что-то сказать в мою защиту, но она оборвала его: «Хватит во рту слова перекатывать, пусть это недоразумение снимет очки и пройдется по комнате, быстро!» Бывают моменты, когда трудно объяснить перемену в настроении, характере человека, но я так ощетинилась в тот момент, как никогда в жизни. Я подошла к ней вплотную и просто прошипела: «Слушай, тетка, быстро только кошки родятся», – и ушла, громко хлопнув дверью. Больше я его не видела, потому что не хотела видеть…»

Вот так, шагая от одного придорожного камня своей судьбы к другому, Тая набивала шишки, останавливалась в раздумье и шагала дальше, пока ей не встретился еще один художник. Не студент, профессиональный художник – педагог.

«Меня подкупила не внешность, нет, – говорила она, – он был, как и я, небольшого роста, такая же невзрачная внешность, но зато интеллект зашкаливал, плюс невероятная доброта. Он мог зайти на базар и исключительно из гуманных соображений скупить у посиневшей от холода бабули все продукты, разложенные ею на прилавке. Он мог запросто подарить инвалиду, ветерану войны на своих персональных выставках ту или иную, им понравившуюся, картину. Словом, он был красив красотой внутренней, одухотворенной. Так мне казалось тогда…  А вскоре мы переехали в Карачаевск, куда его пригласили преподавать».

В Карачаевске мы с Таей и познакомились, и даже подружились. Веселая, светлая, словно вешнее утро, женщина, рассыпающая нежность ко всему, что вокруг, – такое нельзя скопировать! Ей можно было только позавидовать: муж – известный художник, уютный дом, достаток. Правда, вместе я их не видела ни разу.

В один из дней она позвонила и сказала, что хочет поговорить со мной. При встрече я ее не узнала – потухший взгляд, понурые плечи, как плети, руки… «В чем дело?» – спрашиваю. Тая долго молчала, прежде чем ответила: «Я скрывала ото всех, и даже от тебя, что беременна. Боялась сглазить свое счастье. Но не выдержала, рассказала все Анатолию. Он помрачнел словно туча и спросил: «Ты хоть представляешь, какой урод родится от двух нескладных, некрасивых, невезучих людей? Завтра же избавишься от него. Дважды повторять не стану». И я не смогла его ослушаться. А теперь, как жить с этим, не знаю. Словно сквозняк ворвался в мою душу и распахнул дверь в прошлое, я это чувствую каждым нервом, каждой клеточкой…»

Предчувствия Таю не обманули. Художник оставил ей квартиру и уехал обратно, в Ростов. Через некоторое время уехала и она, пообещав мне дать знать о себе, как только устроится где-либо.

Писем от Таи не было более десяти лет. И вот пришло: «Я думала, что сделана из пустоты. Но нет, я разрешила себе стать и быть женщиной, матерью. Я вышла второй раз замуж, мы с Петей – он тоже в прошлом детдомовец – усыновили двухлетнего малыша.  Отдаем сыну всю душу и силы. Аминат, у меня так много счастья, что боюсь не справлюсь, задохнусь от него…»

Несколько раз перечитала письмо, бережно сложила его обратно в конверт и вдруг с ужасом обнаружила, что оно без обратного адреса. Что и думать, который день не знаю. Успокаивает лишь одно: такие люди, как Таисия, обманывать не умеют.