Разговор с Надеждой Михайловной, вопреки моим ожиданиям, начался не с жалоб на дочь, хотя беседы с соседями, подругами только с этого и начинаются в последнее время. Собственно, от соседки Надежды Михайловны я и узнала о том, что дочь постоянно издевается над своей старенькой матерью…

Надежда Михайловна начала разговор с рассказа о появлении своей дочери на свет….

– Рожала я свою девочку очень тяжело – Машенька была поздним ребенком, между ней и старшим братом Николаем было 15 лет разницы, – потому в какой-то момент даже с жизнью распрощалась, но думала при этом только об одном: лишь бы с ребенком ничего не случилось, лишь бы пуповина не обмоталась вокруг ее шейки. А затем… маленький комочек скулит, барахтается, точно рыбка, выброшенная на берег… Пошла Машенька рано, даже годика не было. Так же рано стала разговаривать. В школу ее отдали в неполных семь лет, потому каждый день самолично отводила ее в школу, хоть и была она в трех шагах ходьбы от дома, и встречала после занятий. Думала, все десять лет буду водить ее за ручку, но дочка быстро стала самостоятельной…

Наверное, матери все одинаковы, даже если одна уверяет: окончит ребенок школу, и все, отпускаю в самостоятельную жизнь, а другая говорит, что, если даже ребенок окончит вуз, выйдет замуж или женится, она не оставит его без своей опеки и заботы никогда… Так уж устроено, когда дети растут, всегда кажется, что именно сейчас самый ответственный момент, а потом станет легче и можно будет расслабиться, но с каждым годом приходят свои проблемы, и получается так, что мама нужна не меньше, а все больше и больше…

– Когда это произошло? Не знаю, но стала вдруг замечать, как «тает» моя губная помада, – продолжает рассказ Надежда Михайловна. – Дочь все чаще стала вертеться перед зеркалом, задерживаться по вечерам. Получив аттестат, поступила на худграф КЧГУ, но на втором курсе забросила учебу… Потом вышла замуж и уехала с мужем к нему, в Буденновск. Осталась я одна – одинешенька, дочь редко приезжала, и тогда приехал Коля и забрал меня к себе в Норильск. Город понравился. Дома на сваях, но квартиры роскошные – просторные, светлые, теплые. Во всех комнатах невероятно широкие подоконники – в пинг-понг играть можно! В магазинах есть все, что душа пожелает, в том числе и овощи, фрукты. Невестка Танюша – славная, милая женщина, которая души не чает в моем сыне… Необыкновенно счастливая, любящая семья, хотя счастье к моему сыну пришло по брачному объявлению…

– Хотите сказать, имел место деловой вариант соединения сердец с предварительным обменом анкетными данными?

– Именно так. Таня – родом из Норильска, и инициатива исходила от нее. В поисках своего счастья Коля и поехал на Север, и его величество случай его не подвел. У него хорошая работа, он – нефтяник, у него два замечательных сына. Старший, Сережка, живет и работает в Норвегии на рыболовном судне…

Комнату Сергея и отвели бабушке. Купили бабушке – дело было зимой – первоклассные ботинки, теплый комбинезон для прогулок по утопающему в сугробах городу, роскошную шубку и муфту для выхода в свет – к знакомым и друзьям сына, и все хорошо, если бы не тоска в ее глазах – глубокая, постоянная, знакомая…

– Скучаешь за Машкой? – то и дело спрашивал сын, и мать отвечала, еле сдерживая слезы: «Спасу нет, сынок». Три месяца только и выдержала Надежда Михайловна в Норильске. А когда сын привез мать домой, в Карачаевск, их ждал неожиданный сюрприз. В доме вовсю хозяйничали Маша с мужем Славиком, а во дворе носился, как угорелый, со своими друзьями внучок Андрей…

– Переехали сюда насовсем, – объявила с порога Маша, не вдаваясь в подробности, – так что две комнаты в нашем распоряжении.

И началось.

– Мама, не включай радио: оно мешает Андрею заниматься… Почему тебе так рано звонят? Что сидишь без дела? Тебе нечем заняться, помой обувь мужикам… Что ты расселась на кухне живым укором? Иди в свою комнату и сиди там…

В отличие от жены Славик Надежду Михайловну в упор не замечал. Скажет она ему что-нибудь, а он в ответ: «Сквозани отсюда». Маше бы переиграть ситуацию, перевести в шутливый тон, но она всегда на сторону мужа вставала. Тем не менее молодые вскоре развелись, и Славик уехал. Следом серьезно заболел внук. Диабет. И относительно безбедной жизни пришел конец.

– Наши крошечные сбережения подошли к концу, как мы ни старались их растянуть, – вспоминает Надежда Михайловна. – Влезать в долги я не собиралась, несмотря на все просьбы, если не сказать требования, дочери, потому что отдавать было нечем. На помощь пришел сын. И я взялась за шитье, вот платье, которое я на днях сшила на заказ, осталось только подшить…

Я смотрю, как она подшивает платье, и меня не оставляет чувство, что полоса подшитой материи не прикреплена нитками, а держится сама собой, силой собственного притяжения. Такая вот мастерица Надежда Михайловна.

– Шитье выручает, конечно же, вот только шью я очень медленно, так что приходится отказывать себе во многом, – из-под очков глянули полные осенней печали глаза. – Соберу изношенные вещи и ставлю на них заплатки в форме листика или сердечка. Обновы мне теперь ни к чему. Как Маша любит пошутить, мне теперь о белых тапочках думать надо…

Жизнь давно утратила свои привычные краски и запахи для Надежды Михайловны. С жизнью личной, которую записные остряки не без основания прозвали «лишней» жизнью, было покончено давно, сразу после скоропостижной смерти мужа. Тромб оторвался…

– Вот буквально на днях приболела, стало знобить, я скрутилась калачиком под двумя одеялами, которые все равно не смогли согреть, ртутный столбик в градуснике, сунутом подмышку, стал зашкаливать, зову Машу, а она: «Дура старая, сколько раз говорила: «Не торчи на улице с бабками, еще ковид принесешь в дом… Не вздумай заходить в нашу комнату или приближаться к Андрею, пока не оклемаешься…». Вот так и пролежала в полной изоляции две недели, соседка Лиза тайком подкармливала через окно, боясь гнева Маши…

– А что мне делать? – горюет мать, но одновременно и оправдывает дочь. – Кому расскажешь об унижении, которому тебя подвергает родная дочь? Идти мне некуда, да и зачем? Пропадет она без меня, не может человек жить без материнской ласки. Да и живем-то в основном на мою пенсию, а она у меня неплохая, я ведь работала на шахтоучастке № 32 Карачаевского шахтоуправления. Вчера, к примеру, получила пенсию, и сразу на базар. Внуку накупила всякой всячины.

Невольно вспомнились строчки: «На свою нехитрую пенсию накупила столько добра, исключительно из опасения: не прогнали бы со двора…».

Мы просидели с Надеждой Михайловной в тот день почти два часа: чаевничали, рассматривали альбомы с фотографиями, мать все время только о дочери и говорила…

– Она изменилась после того, как ее бросил муж. Да и ребенок у нее трудным, капризным стал в связи с болячками. Он ее достает, она на мне злость срывает. Может оскорбить, накричать, толкнуть в сердцах, если хотите, а потом ей, наверное, жаль меня становится. Подойдет, сядет рядышком, помолчит, но не более…

Слушаю Надежду Михайловну и думаю о том, что за суетой сегодняшней многотрудной жизни многим действительно порой не хватает времени на человеческое участие к своим родным. Мы так заняты собой, что некогда посидеть с родителями, поговорить с ними, обнять маму и поцеловать ей руки. Доброты, нежности в себе боимся, точно болезни какой. А ведь доброта и внимание ценятся только живыми.

Марию я в этот день увидела, правда, она не дала себе труда даже поздороваться со мной, не удостоила и мать ни взглядом, ни словом, торопливо взяла какой-то предмет из серванта и через минуту хлопнула входной дверью. Я не думаю о ней плохо. Думать о человеке хуже, чем о себе, значит, быть хуже того, о котором так неблагородно думаешь. Я думаю о другом. Все меняется в жизни, все должно меняться. Так должно быть, так заведено. И я очень надеюсь, что к Марии придет прозрение, и она изменится, окружит мать заботой, нежностью и любовью. А то ведь бывает и по-другому, когда человек не в состоянии что-либо изменить, поправить. Когда ничем: ни трудами, ни покаянием, ни любовью – не собрать, не воскресить родного человека в мироздании из слезинок, из кровинок… И единственное, что бы хотела пожелать Марии… Впрочем, это за всех нас сделал великий музыкант Шарль Азнавур, сказавший перед смертью: «Цените время, когда можно спрятаться за спину мамы, потом будете жить на сквозняках, и это страшно, и больно…»