Сосланбек Байчоров отличался широкой эрудицией

Источник — Фото из семейного архива

В апреле этого года Карачаево-Черкесия попрощалась с доктором филологических наук, профессором КЧГУ, членом Союзов писателей и журналистов СССР, действительным членом Международной тюркской академии Сосланбеком Байчоровым. А еще Сосланбек Якубович (это было известно всем, кто его знал) был неутомимым археологом, находки которого потрясли в свое время ученый мир, но обо всем по порядку…

Вот вам и панама…

Как и у большинства людей, в моем представлении при слове «археолог» сразу возникали образ загорелого человека в неизменной характерной панаме, занятого раскопками древних курганов, городищ, и плоды его упорных поисков – черепки, монеты, оружие и другие молчаливые свидетели давно минувших веков, извлеченные из земли. Но каждый раз при встрече я видела перед собой высокого, статного, красивого мужчину с окладистой седой бородой, одетого в цивильный дорогой костюм.

В квартире профессора, куда он меня пригласил для беседы, привычные вещи соседствовали с вещами самыми неожиданными: книги по истории, археологии – с рулонами фото- и кинопленок, научные рукописи, масса словарей (большинство – карачаево-балкарские, разных годов издания) – с альбомами по изобразительному искусству, картинами… Удивляться особо не пришлось, потому что я была знакома – и довольно близко – с двумя братьями Сосланбека Якубовича: Асланом Байчоровым, художником, преподавателем худграфа КЧГУ, и знаменитым гармонистом и фольклористом из Верхней Теберды Яхьей Байчоровым – и была наслышана об их младшем брате. Впрочем, в семье этой было столько знаменитостей, что не расспросить о ней у самого Сосланбека Якубовича было просто невозможно и нелогично.

Мой предок был воспет Лермонтовым

– Как правило, человек имеет четыре фамилии, а носит одну, за редким исключением две, типа Терешкова-Николаева. Я знаю не только все четыре фамилии, но и родословную своих родителей до седьмого колена. Родился я 5 апреля 1937 года в Верхней Теберде. В семье был одиннадцатым ребенком.

– А сколько всего было?

– Двенадцать. Имя каждого из них для меня, тем более что многих уже нет в живых, шестеро умерли в младенчестве, звучит как музыка, но на сей раз я не буду утомлять вас перечислением их имен… Скажу лишь только, что детство наше, в частности мое, не было радостным: родился в год повальных арестов, затем депортация. Отец умер в ссылке в 1945 году, мама – спустя немного. В ссылке пошел в школу. Не только рано научился читать и писать, я стал рано записывать в отдельные тетради наши народные песни, баллады, сказания…

Невостребованных в семье не было…

– В один прекрасный день меня вызвали к директору школы, – вспоминал Сосланбек Якубович. – В кабинете у него сидел военный комендант из спецкомендатуры по делам депортированных и листал одну из моих школьных тетрадей. Что тут началось, когда я зашел в кабинет: «Нашелся Некрасов… Бандитские песни в школу таскаешь. Завтра же в школу с родителями!» Откуда ему было знать, что у меня их больше нет? На второй день со мной в комендатуру отправился мой старший, ныне покойный, брат Аубекир. Он пытался объяснить, что песни «Канамат», «Бийнегер», «Айджаяк», записанные мною в тетрадь, народные, но ничего не помогло: меня исключили из школы. Правда, вскоре приняли обратно, видимо, взяли во внимание то обстоятельство, что мой старший брат Хызыр на тот момент являлся профессором мехмата МГУ и работал ведущим конструктором в авиаконструкторском бюро Микояна, а сестра Разият преподавала химию в Тимирязевской академии, ее муж Фейзула Умаров был завкафедрой артиллерии в Московском военном училище. Они были настолько востребованы в то время, что их не посмели сослать, как всех остальных карачаевцев. Впрочем, проблема невостребованности ни тогда, в те тяжелые годы, ни позже в нашей семье не стояла…

После школы я поступил на филфак Кабардино-Балкарского университета, и единственным предметом, завладевшим моим умом и сердцем, было «Введение в тюркологию». Его нам преподавал гениальный педагог и ученый Умар Баблашевич Алиев. «Знаете, есть такая вещь, – говорил он, – если человек чем-либо заинтересуется всерьез, информация к нему будет стекаться отовсюду». Так и случилось. На последнем курсе университета мне в руки попала книга, написанная архиепископом персидского города Султани Иоанном де Галонифонтибусом, в ней было сказано: «Горцы именуются черными, а те, кто живет поближе к морю, белыми тарками. Эти черные никогда не покидают гор, кроме тех случаев, когда им необходима соль». Алиев сказал мне, что черные – это название народа, и значит, где-то должны остаться его следы… Надо ли говорить, что первое, что мне пришло в голову: «Кара – карачаевцы…» Но как докопаться до истины, не зная истории? Вот и стал я ездить по аулам, селам, встречаться со стариками, собирать этнографический материал. В один из походов наткнулся на интересную вещь – на так называемые рунические надписи на камнях и предметах в древних городищах и могильниках при них. Что это было, я не знал, как не знал и никто другой.

Гора языков

– Жить на «горе языков», как называли Кавказ восточные средневековые авторы, и не знать, на каком языке написаны эти каменные книги?

– «Диоскурид, – писал «отец географии» Страбон, – является началом перешейка между Каспийским морем и Понтом и общим торговым центром для живущих выше и соседних народностей. Во всяком случае, в этот город собираются 70 народностей… Все они говорят на разных языках. Большинство из них – это сарматы, но все они кавказцы». Значит, один из этих 70 народов оставил эти надписи. Но кто? Я не стал ломать голову попусту и решил искать ключ к дешифровке. И поступил в аспирантуру при кафедре турецкой филологии Института стран Азии и Африки при МГУ. Период работы под руководством научного руководителя профессора МГУ Эдгяма Тенишева и других маститых тюркологов был самым благотворным этапом в моей жизни. После долгих мучительных поисков я нашел ключ к дешифровке и защитил по этой теме кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию.

– Что вы почувствовали, расшифровав древние рунические надписи?

– Стал на радостях писать стихи. Результат – сборники стихов и поэм: «Велик, богат аул Джемат», «Выхожу один я на дорогу». В 1996 году министерство культуры Турции издало мою монографию «Древнетюркские рунические памятники Европы». Поэма «Опальный Карачай» стоит особняком в моем творчестве и посвящена родителям. Знаете, только потеря обостряет чувства, заставляет анализировать, сопоставлять, думать. Никогда не забуду, как мой отец Якуб с переметной сумой переваливал через горы, ледники в соседние края. Он гнал туда свой скот, вез зерно, дабы прокормить свою большую семью. Он мог за несколько дней собрать бричку. Он построил в ауле Верхняя Теберда школу, возвел немало домов для земляков. А мама? «О, мама, ты была счастливой в устах родни и земляков. Но вихрь войны со страшной силой разрушил твой добротный кров. Ты шесть детей похоронила, то как шесть стрел в груди твоей. А смерть отца тебя свалила, и кровь пролилась из очей…» О маме я могу вспоминать часами. Только те годы, которые я провел вместе с родными, для меня по-настоящему дороги.

Иглою роя землю…

– А вот обращение к Лермонтову случайно, я имею в виду названия ваших сборников, позаимствованные у великого поэта?

– Я преклоняюсь перед его талантом. Перед его гениальными строчками: «Как сладкую песню Отчизны моей, люблю я Кавказ». Они приходят мне на ум каждый раз, когда мой взор останавливается на той или иной горе, я уже не говорю о том, что они поют в моей душе, когда я взбираюсь на ту или иную вершину. Всех моих экспедиций и не перечислить. Вот так, буквально иглою роя землю, постигая тайны веков, попутно слагая вирши, не бросая преподавательскую деятельность в КЧГУ, и жил. И смею заверить, такой образ жизни – колоссальный стимул быть в форме и не замечать своего возраста.

Он не дожил до своего 85-летия буквально несколько дней, но можно с уверенностью сказать, что имя и труды Сосланбека Байчорова не только останутся в памяти народа, но еще долго будут служить людям.

Кстати,

в 1990 году Байчоров организовал малое предприятие «Карачаевский институт памятников письма и языка», позже ставшее Карачаевским институтом-музеем эпиграфики, просуществовавшее около двадцати лет.