Я знала Евгению Черняеву как поэта-лирика, мастера тонкой художественной кисти, мастера-графика, обходящегося минимумом лексической палитры и вербальных изобразительных средств, но создающего, красиво поигрывая такими нормами, как строфа или строгая рифма, полноценные академические произведения.

Гражданская же поэзия Евгении – не приём, не стремление идти в ногу со временем. Это особое состояние человека, который остро ощущает происходящее вокруг, но рефлексировать может только стихами. Это история её души, её состояние, личная позиция, личная боль. Поэтому смешанные в пробирке «реактивы»: лирическая и гражданская поэзия Евгении Черняевой – дают читателю особый спектр эмоций и сочувствия, какой может дать искусство настоящего мастера, владеющего литературным словом и нашими чувствами. Эти сопереживания глубоки и искренни, как и поэтический мир Евгении Черняевой.

Женя, только не расплескай в себе это море! Слышишь?

Осень

Звук новостей бомбит
мой тихий скромный мир.
Прилётами гремит
каштановая осень.
Беззубая карга заполнила эфир,
Досрочный урожай
не уставая косит.

А с облаков глядят
ребёнок и солдат,
К ним на спине истёртой
ангел «новых» носит.
Под материнский плач,
под мерный стук лопат
Рыдает и хрипит
в бронежилете осень.

Когда-нибудь…

Когда-нибудь всё станет белым,
Предельно ясным и простым,
Когда дитя начертит мелом:
Я снова здесь, я божий сын!

Когда-нибудь мир встрепенётся
И будет каяться в грехах,
Когда из дыма выйдет солнце
И пчёлы зажужжат в полях.

Когда-нибудь всё станет белым,
Следы войны с бинтов сойдут,
И поседевший воин целым
Вернётся с мыслью: «Сеем тут!»

Не расплескай…

Только не расплескай море, слышишь!
Живность морская на суше не дышит,
А сухопутная в море не выживет…

Глушат молитву стенки аквариума,
Тонут слова в подводных пещерах.
Ангел считает божьих тварей,
Ангел, скончавшийся на галерах.

Битый кнутом, под себя ходивший,
Язвы лечивший морской водою,
Сброшен был в море и вновь родился
Ангелом, названным кем-то Ноем.

Ною в наследство достались шрамы,
Сны об опарышах в гноящихся ранах.
Год изучал он море-аквариум,
Не забывая рабского срама.

Год он молился: «Не расплескай!»,
Год собирал каждой твари по паре,
Переселял в свой плавучий рай.

Строил ковчег, вырывая из крыльев
Перья тугие с ангельской плотью.
Как на галерах, в поту и мыле,
Ангел работал, и днём, и ночью.

Не долетели слова молитвы,
И расплескалось по суше море.
Выжили твари в ковчеге Ноя,
Только там не было человека…

Я изучила твою свистологию

Я изучила твою свистологию!
Давит на уши лапшой доширака.
Рак на горе поселился без голоса.
По четвергам нет дождя – это враки.

В хлам заносила вечернее платье,
До безобразия, в мелкие катышки.
Дни без свиданий, словно проклятие –
Чем насолила я чёртовой бабушке?

Выплюни в трубку: «Ты опостылела».
Рви на бинты белоснежные простыни!
Чёрную метку с высохшей лилией
Жду на задворках безжалостной осени…

Букет

Высокий стебель. Яркие бутоны
Поникли, как без обязательств связь.
Твой комплимент не донесу до дома.
Цветам сегодня суждено пропасть
Ледышками в подарочной обёртке,
В центральном парке, что был по пути.
Простите, розы! Запах нежный, терпкий
Я долго буду ощущать в груди…

К утру холодный ветер выть устанет
Над розами, примёрзшими к скамье.
Ах, как хотелось аромат оставить…
Вдыхать и думать, думать о тебе…

Наша Вселенная сегодня погибла

Взрыв феерический вынес полмира
На астероид теней одиночества.
Наша Вселенная сегодня погибла –
Это постфактум, уже не пророчество.

Искры комет, расплываясь пунктирами,
Не долетают, их гасят фонарщики –
Белые карлики чёрными дырами
Свет похищают, складируют в ящики.

Вырваны струны в созвездии Лиры,
В страхе притихли под рёбрами арфы –
Взрыв феерический вынес полмира,
Переиначив все звёздные карты…

Грусть-тоска-да-печаль

Над плато высыхания времени,
Где утерян Священный Грааль,
Поселилась на верхнем, у темени,
Этаже Грусть-тоска-да-печаль.

И не ест, и не пьет, а смотри же ты,
Как растёт: не по дням, а часам.
В одиночестве бродит по крыше там,
Не давая покоя орлам.

Косы русые лентой удушены –
Змейка траура – год в волосах.
А тончайшее чёрное кружево
Прячет страх в бирюзовых глазах.

Всё кручинится, мается девица,
На N-сотом «больном» этаже.
Горько, некому взять и пожалиться,
Дом заброшен на старой меже.

Плотно ставни на окнах захлопнуты,
Замурована дверь под порог.
И не слышит ни шага, ни топота
Позабытый для мира острог…