Судьба отвела ему всего 43 года земной жизни. Трудно представить, сколько он написал бы, обогатив родную литературу, если бы не роковой случай, оборвавший его жизнь. Он умер мгновенно от удара электрического тока высоковольтной линии во дворе дома, который начал строить… В одном из своих ранних стихотворений Мусса Батчаев писал, что в день своей смерти он хотел бы забрать с собой все человеческие невзгоды, болезни, всю печаль земли… Но смерть пришла к нему внезапно, не дав ему возможности «подвести черту стариковской палочкой». Сам уход его был кричаще несправедлив, и долго еще казалось, что он в очередной раз мистифицирует – он, так часто игравший в своих рассказах и повестях со смертью…
Он ушел в 1982-м, за три года до перестройки, в самом расцвете творческих сил, и в то же время, по особой логике таланта, осуществив в главном свое назначение, ибо написанное Муссой Батчаевым еще при жизни выдвинуло его в ряд незаурядных мастеров слова не только родной Карачаево-Черкесии, но и России.

Судьба отвела ему всего 43 года земной жизни. Трудно представить, сколько он написал бы, обогатив родную литературу, если бы не роковой случай, оборвавший его жизнь. Он умер мгновенно от удара электрического тока высоковольтной линии во дворе дома, который начал строить… В одном из своих ранних стихотворений Мусса Батчаев писал, что в день своей смерти он хотел бы забрать с собой все человеческие невзгоды, болезни, всю печаль земли… Но смерть пришла к нему внезапно, не дав ему возможности «подвести черту стариковской палочкой». Сам уход его был кричаще несправедлив, и долго еще казалось, что он в очередной раз мистифицирует – он, так часто игравший в своих рассказах и повестях со смертью…
Он ушел в 1982-м, за три года до перестройки, в самом расцвете творческих сил, и в то же время, по особой логике таланта, осуществив в главном свое назначение, ибо написанное Муссой Батчаевым еще при жизни выдвинуло его в ряд незаурядных мастеров слова не только родной Карачаево-Черкесии, но и России.
Трагедия народа застала его мальчиком, и он испил чашу горя вместе со всеми. В его творчестве нашли отражение переживания ребенка, не понимавшего, для чего люди рождаются на свет, коль им выпали такие испытания. Но писать на эту тему он в те годы не мог.

Его талант раскрылся в 60-е, после 20-го съезда КПСС, в годы обретения народом родины, когда все казалось возможным, все было по плечу. Общее оздоровление духовной жизни, громкие поэтические «штудии» Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского, проза шестидесятников – все это стало на всю жизнь «символом веры», сформировало характер, который уже не менялся применительно к обстоятельствам в «застойные» 70-е.
Повезло ему и с литературными наставниками. Первое напутствие Х. Байрамуковой, семинар С. Антонова, уроки гражданственности, полученные из курса Г. Куницына, – все это стало его литературным и гражданским семинаром, а не просто отметкой об образовании. Еще был семинар драматургов при ГИТИСе в конце семидесятых, где слушателями были энтузиасты нового «поствампиловского» театра.
Нестандартность его личности, нравственная и художественная зрелость замечались сразу, он везде становился «тамадой» – как человек, воплощающий в себе качества мужчины и несуетного человека с безошибочными ориентирами. «Мне чертовски понравился Мусса. Я поверил, что он хороший писатель, даже ничего не прочитав…» – так высказался о нем критик Вадим Ковский. «Батчаев верил в читателя и любил его так же полно и открыто, как своих земляков. У этой веры и любви никогда не было осторожных оговорок, оглядок через плечо – была простота и надежность сильного чувства, сильного человека»
У Батчаева не было пиетета перед понятиями «тайна творчества», «призвание». Он пришел в литературу со своим содержанием: «быть человеком», и в этом смысле литература для него была просто формой «собеседования», влияния на жизнь. «Быть человеком» – понятие для Муссы Батчаева ключевое. Его не интересовало описание или самовыражение само по себе. Нравственность, по нему, органически присуща человеку. Ведь нельзя предсказать все ситуации «как поступить», должен быть генетический код, иначе наступает «дурная бесконечность», человек «рассыпается». Недаром он проверяет нравственность на «слезе ребенка», по Достоевскому, перевесившей мировую гармонию. Летописцы всех событий, случающихся со взрослыми, у него – дети. Маленький Хохалай с больным сердцем, находящийся на попечении всего села; мальчик из «Серебряного деда», забросивший рога со счастьем в воду и считающий себя виновником всех бед, приключившихся и с дедом; герой повести «Элия», рано узнавший неравнозначность утешений и потерь.
Писательство было для Батчаева не каторгой, на которую обречен, а делом. Однажды он сказал, что охотно откажется от писательства, если придется выбирать между ним и здоровьем, допустим, брата Ахмата, даже мизинцем его. Обыкновенность подхода к своему призванию – еще и оттого, что он вырос в большой семье, где нужно было поднимать детей и где писательство не было в особой чести, а почиталось наравне с другими занятиями. Удивляли в нем бескорыстие и отсутствие хлопот о своем житейском обустройстве. Только в конце жизни осуществил для себя маленькую «Аркадию» – построил дачку, да и то скорее для друзей и нечаянных гостей… Мечтал посадить большой сад у себя в Кумыше… Собрался строить у дороги то ли дом, то ли писательскую гостиную… Собирался…
Как он вошел в литературу? Об этом вспоминала Халимат Байрамукова: «Газета «Кызыл Карачай», как только была воссоздана, получала письма мешками, и среди них – большое количество рифмованных слов, называемых стихами. Люди, вернувшись в родные места, таким образом выражали свою радость. И правильно делала газета, печатая их, ведь голод на родное слово был неутолимым. В то время я училась в Москве, и мне присылали газету. Но однажды я прочитала в газете настоящие стихи, подписанные «Мусса Батчаев». С 1964 года я стала работать в Союзе писателей. Мусса теперь часто заходил к нам, порой приносил стихи или новеллы, совершенно зрелые, и я с удовольствием читала их, передавая в газету и на радио. Вообще Мусса не имел творческой молодости, в семью литераторов он вошел уже зрелым писателем…»
В 1968 году вышли его книги «Быть человеком» на русском языке, новеллы и книга стихов «Раздумья». Вскоре он вошел в ряды Союза писателей СССР – с достоинством, без суеты, спокойно, но сам он считал, что талант – это то, что ни в каких бумажках не нуждается. Батчаев принимал активное участие в работе писательской организации, был постоянным участником Дней поэзии, начал сотрудничать с драмтеатром.
Мусса был талантлив, и это начало раздражать многих, ведь серость всегда завистлива, она терпит только себе подобных. Начались гонения, наветы, но Мусса со свойственным ему стоицизмом переносил все без жалоб, полностью отдавался творчеству, и это было лекарством от всех напастей. Он был доверчив и наивен, как все талантливые люди, и иные пользовались этим, чтобы уколоть, сделать ему больно.
О его произведениях начали писать в центральных газетах, зато здесь, на родине, писались иные письма в различные инстанции. Халимат Байрамукова вспоминала, с каким трудом ей пришлось отстаивать его кандидатуру на премию краевого комсомола имени А.Скокова. Материал оформлялся через обком комсомола, а там уже лежали анонимные письма о Муссе… Как ни странно, удалось переубедить некоторых товарищей, и Мусса был удостоен этой премии.
Творческим взлетом Муссы считается его повесть «Элия». Она впервые была напечатана в журнале «Юность» № 4 за 1976 год. В этой повести все совершенно: изложение материала, правда жизни, изобразительные средства, язык, национальный колорит.
Это был думающий писатель, имеющий обо всем свое мнение, на мир он смотрел глазами философа, как свои пять пальцев, знал фольклор, издал вместе с Е. Стефанеевой карачаевские легенды. Доискивался до всего, изучал историю народа, прослеживал пути его известных людей. Вместе с К. Лайпановым написал книгу об Умаре Алиеве.
В 1973-м, когда ему было 34 года, он поехал на Высшие литературные курсы, где проучился два года, и вернулся в 1975 году. После возвращения с ним беседовали в обкоме, взяли у него нужные документы, а Халимат Байрамукову, бывшую уже на пенсии, просили ввести его в курс работы писательской организации. В это время в Москве готовился очередной съезд Союза писателей СССР. В обкоме сказали, что Мусса – будущий руководитель писательской организации области.
Стали готовиться к отчетно-выборному собранию писателей, но кто мог знать о том, что недруги Муссы в это время не спали ночами, чтобы вновь облить его грязью. Ему не могли простить, что он становится известным – о нем уже писали в Москве, в частности, известный в то время критик Валерий Гейденко. И разве можно было допустить, чтобы его выделяли? Парадоксально то, что некоторые организаторы этой кампании сегодня причисляют себя к друзьям Муссы…
Сегодня, особенно молодым, наверное, трудно поверить в то, что донос имел в те годы влияние на судьбу человека, а иногда и решал ее. Человек, на которого он писался, уже считался в чем-то замешанным, запачканным, в идейном отношении неблагонадежным.
А Мусса продолжал творить. Проза его была блестящей. Поэзия тоже. Его пьесы открыли новый этап в работе карачаевского театра. Выступал он и как талантливый публицист. Принимал активное участие в общественной жизни. Но ухищренные гонения продолжались. С помощью тогдашнего начальника управления культуры Юсуфа Кочкарова удалось вновь отправить его на учебу в Москву, на этот раз по драматургии. Таким образом, он получил возможность еще два года работать спокойно, творчески.
Первый его редактор, работавший с книгой «Быть человеком», сразу сделавшей писателя известным, был удивлен краткостью его слога, не оставляющей места для редактуры. Каждая фраза будто шарада и связана с предыдущей и последующей накрепко. Можно изучать, как нотную запись, его короткие повести, рассказ «Сколько у козла ног?», новеллы из книги «Быть человеком». Мусса Батчаев уплотнил до предела свою прозу, насыщая ее ткань диалогами и идейными оппозициями. Самым деструктивным для национальной культуры злом он считал «человека без памяти», то, что названо «манкуртом» из «Буранного полустанка».
Жизнь Муссы, внешне спокойная, была драматичной, но он никогда не старался мстить недругам – жалел их. Талантливый человек не стремится к вождизму, народ сам делает его своим лидером, прислушивается к его слову. Никогда не надо делить места – это бесполезно, ибо место каждому писателю дают читатели и время. При жизни он был полупризнанным пророком своей родины, ее глашатаем, известным многим собратьям по перу и читателям за пределами своего края, но девушки со швейной фабрики, находившейся неподалеку от его дома, или ближайшие соседи могли не догадываться о том, кто живет с ними рядом. Хотя он очень гордился тем, что какая-то девушка, пожелавшая остаться неизвестной, в каждый день рождения присылала ему букет белых цветов. И даже то, как он произносил, «Мусса Батчаев», в одно слово, без дальнейших обязательных представлений, как паспорт, данный ему народом, – тоже говорило об осознании миссии.
Но трудно приходилось писателю немногочисленного «национального меньшинства» у себя дома, где литература существовала в условиях жесткой цензуры со стороны курирующих организаций. И чем талантливее был писатель, тем легче было учинить «охоту на ведьм», ища крамолу в любом факте литературной условности.
…Процессия, провожавшая его в последний путь, шла по описанному Батчаевым пространству: вот Кубань с плотиной, швейная фабрика, где прошла жизнь его героини Аймуш, вот школа, где Мусса учительствовал… Вот тропа, ведущая на кладбище, в Черное Ущелье, где произошел знаменитый поединок Шамды с Даутом и еще всякие забавные истории…
Все уже готово было принять его: и нежаркий летний день, и безветрие, и особая тишина, отделившая весь мир от места этого народного прощания, и только потом небо разразилось на неделю непрекращающимся дождем, словно омывающим народную потерю.
Мусса Батчаев ушел в вечность и сразу занял свое особое место и свое особое время. Именно время обусловило феномен его появления в карачаевской литературе 60-70-х годов прошлого века. Его художественное слово сильно и честно выразило время с его небывалыми потрясениями и невзгодами, что принесло ему не дешевую популярность, а глубокое всеобщее признание.
«Твой дом – в затишье, и куда теплее. А мой – открыт ветрам на склоне мерзлом. Но я живу … и вовсе не жалею. От моего – намного ближе к звёздам!» – писал Мусса. Он всегда хотел быть ближе к звездам, их высота и чистота были его путеводной звездой и при жизни, став главным мерилом его творческого и человеческого кредо, снискав ему заслуженное уважение среди народа. Батчаеву очень нравилось сравнение писателя с канарейкой в шахте. Емкий образ. В прежнее время рудокопы часто брали клетку с канарейкой в шахту и во время работы следили за птицей. Если она внезапно начинала проявлять признаки беспокойства или падала, люди поспешно покидали выработку. К тому же эти птички имеют свойство постоянно петь, что являлось звуковой сигнализацией: пока слышалось пение, можно было работать спокойно. То же и писатель для общества – он первым чувствует опасность и часто гибнет. Первым.
…В небе над родным его Кумышом, над всем Карачаем – горит звезда Муссы Батчаева. Кто способен, окинув ночной небосклон, увидеть звезду Муссы, непременно вернется к своему очагу, снимет с полки одну из его книг и с головой окунется в его поэтический мир, сопереживая с ним, воскрешая в памяти родное, человечное…

Материал подготовлен Ольгой МИХАЙЛОВОЙ.