Поверьте, слова покажутся бледными, бесцветными по сравнению с тем, что мы увидели в Усть-Джегуте, в семье ветерана Великой Отечественной войны Федора Владимировича Смородина. Через всю стену в зале тянулась красочно оформленная надпись: «С праздником Победы!».
– Внуки расстарались, и это не впервой, – улыбнулся ветеран.
Федор Смородин родился в Усть-Джегуте в 1922 году. Здесь он бегал на речку через лес, который сменялся таким густым кустарником, что к берегу местами трудно было подступиться. Здесь, в станице, Федор пережил первые свои радости – первую любовь, выпускной вечер, проводы в армию. Когда началась война, его направили в авиаучилище г. Тбилиси, где он учился на стрелка – радиста. Долго продолжать учебу не пришлось…
Летом 1942 года соединения и части Красной Армии стали отходить в горы. Немцам удалось прорваться на Кубань, Таманский полуостров, Кавказ и вступить на территорию Грузии. Часть, в которую был направлен Смородин, получила боевой приказ: форсированным маршем выйти на Санчарский перевал.

Поверьте, слова покажутся бледными, бесцветными по сравнению с тем, что мы увидели в Усть-Джегуте, в семье ветерана Великой Отечественной войны Федора Владимировича Смородина. Через всю стену в зале тянулась красочно оформленная надпись: «С праздником Победы!».
– Внуки расстарались, и это не впервой, – улыбнулся ветеран.
Федор Смородин родился в Усть-Джегуте в 1922 году. Здесь он бегал на речку через лес, который сменялся таким густым кустарником, что к берегу местами трудно было подступиться. Здесь, в станице, Федор пережил первые свои радости – первую любовь, выпускной вечер, проводы в армию. Когда началась война, его направили в авиаучилище г. Тбилиси, где он учился на стрелка – радиста. Долго продолжать учебу не пришлось…
Летом 1942 года соединения и части Красной Армии стали отходить в горы. Немцам удалось прорваться на Кубань, Таманский полуостров, Кавказ и вступить на территорию Грузии. Часть, в которую был направлен Смородин, получила боевой приказ: форсированным маршем выйти на Санчарский перевал.
– Мы держали оборону на Санчарском перевале с августа 1942 по сентябрь 1943-го, – уточняет Владимир Федорович, а мне страшно представить: более года на высоте, где зимой свирепствует смертельная стужа, леденящие ветра, а летом – страшные грозы, то сухие, без капли дождя, то низвергающие вниз чудовищные потоки… – Мы поднимались на перевал в августе 42-го. Обмундированы были летней формой, она ни по своей структуре, ни по оснащению не соответствовала условиям войны в горах, но мы – то этого не знали, нам до этого дела нет – мы рвемся в бой. Потому летней форме мы поначалу были очень рады. Ведь, продвигаясь по горам, все боевое снаряжение, продовольствие, боеприпасы, в том числе и минометы, несли на себе – в вещмешках. Я так нес на себе еще и радиостанцию…
Перевал Доа. Именно здесь, в зеркальной чистоте воздуха, гулко разнесся стук тяжелых, подкованных гвоздями, ботинок немцев. И здесь завязался первый бой, в результате которого небольшой отряд немцев был разгромлен, а все его снаряжение и продовольствие захвачено…
– Продовольствие нас не очень впечатлило, – вспоминает ветеран, – а вот боезапасам – винтовкам, патронам, гранатам – мы очень обрадовались. Их оружие было не чета нашему – учебно-стрелковому…
Потом Федору и его сослуживцам придется еще не раз вместо приказного «обороняться» ходить на свой страх и риск в атаку на врага, чтобы захватить его оружие…
…Адскими темпами начала свое наступление зима 1942-43 – года. И именно на это время пришлись тяжелые оборонительные бои на Санчаре. От пулеметных очередей стояли такие столбы ледяной пыли, что рядом лежащего бойца трудно было признать…
– Мы вели бои с батальонами одного из полков альпийской дивизии, – рассказывает Федор Владимирович, – но положение было очень критическим. На исходе – провизия. Та, что есть, в первую очередь раненым, транспортировать которых куда – либо никакой возможности. Как и согреть. Ведь как было дома, принесешь охапку дров, отливающих смолистой желтизной, вспыхнут полешки, соревнуясь друг с другом в ярости, подставишь к огню иззябшие руки, ноги – и сразу весело, легко на душе. А тут разведешь из последних сил костер для раненых, а пламя, к которому они тянут руки, кажется чисто декоративным, никакого тепла от него. Жидкость, даже кипящая, успевала остыть, пока протянешь кружку раненому… Воды не было, бойцы ели снег, утоляя жажду.
В один из январских дней разведчики заметили большое скопление немцев в узком ущелье, где-то в километре от месторасположения раненых солдат.
– Мы стали перетаскивать снаряды, минометы поближе к врагу. Снаряды казались поначалу легкими, положил, как дрова, три штуки себе на руки и пошел. Но скоро тяжесть снарядов наполнила руки такой тупой и сильной ноющей болью, что думали только об одном: как же сможем стрелять прицельно такими дрожащими руками? К счастью, все получилось. Немцы навсегда остались в том узком, отвесном ущелье…
Вообще, честно говоря, враг №1 для нас были не немцы – мы не раз давали им прикурить, самое страшное в горах – это лавины. Верхний слой снега в тот год, как назло, был отделен от нижнего прослойкой инея. Это как раз то, что надо для лавины. По этой прослойке она и соскальзывает, как только тяжесть бойцов оказывается для этого достаточной.
– А самому доводилось попадать под лавину? – спрашиваю ветерана.
– Не раз, но каждый раз оставался жив. Ребята откапывали. Чудом спасся и на Цоужбе, когда тянул провода на перевал. Попал под каменный обвал. Сам чудом спас друга Торашвили, откопав его из конуса снежной лавины. Со временем мы, конечно, научились предугадывать сход лавин, потому что перед этим в горах наступает странная оцепенелость, которая не предвещает ничего хорошего. Конечно, это мало помогало. Ребят мы потеряли под лавинами немало – Джибладзе, Бойцова, Артыкова, Иоселиани, Арушадзе, Гагиева…Я не знаю, воевал ли замечательный поэт Николай Тихонов на перевалах Кавказа, но у него есть проникновенно – точные строки о Санчарском перевале: « Здесь враг хотел пробиться в Грузию кратчайшей из дорог, огня и камней грозный узел он перерубить не смог. Здесь пушки скатывались в пропасть, сорвав лавинный ком, здесь альпинист делился доблестью с бывалым моряком. И только крыльев тень орлиная, ложась на перевал, напомнит жителю долинному о битве среди скал…»
Вскоре немцы бежали с перевалов, бросая все на ходу. Обмороженные, деморализованные, они хотели как можно быстрее догнать и присоединиться к своим отступавшим частям, а следом мы ступили на равнинный простор и двинулись пешком через Апшерон, Краснодар на Туапсе. Круг такой были вынуждены дать потому, что немцы перед отходом все туннели в горах заминировали…
– Федор Владимирович, но ведь до Джегуты было рукой подать… Неужели нельзя было отпроситься на денек – другой, чтобы повидаться с отцом и матерью?
– А куда было ехать? В августе 1942 года немцы оккупировали Джегуту. Задержаться в наших краях им не дали, но мне от этого легче не стало. Я не смог бы навестить родных при всем желании, потому как в боях за один из городков Краснодарского края был тяжело контужен и отправлен в госпиталь..
Выписавшись из госпиталя, Федор вновь отправляется на фронт. Участвует в освобождении Днепропетровска, Кривого Рога, Николаева, в прорыве обороны на западном берегу Дуная, в освобождении г. Галац на Дунае, Белграда в Югославии. Его выцветшая гимнастерка уже не вмещает боевых медалей – «За отвагу», «За оборону Кавказа», За Вену»…
Вена… В Австрии сопротивление немцев было особенно ожесточенным. Почти каждый населенный пункт брали штурмом. Навсегда запомнит Смородин те тяжелые бои за город Винер-Нойштадт и озеро Нойзидлер.
– Поначалу мы долго недоумевали, отчего вдруг немец, драпавший без оглядки, так заерепенился, встал на дыбы, – рассказывает Федор Владимирович, – потом выяснилось, оказывается, ежегодно с конвейера австрийских предприятий сходило и отправлялось на фронт 850 танков, 750 самолетов и полторы тысячи авиабомб. Это известие подстегнуло нас, как никакое другое, и 3 апреля 1945-го Вена была взята.
 В Вене Смородин встретит и День Победы. День этот ожидали все с великим нетерпением, но по мере того, как он приближался, время тянулось все медленнее, а под конец, казалось, и вовсе остановило свой неторопливый бег. Пришел он неожиданно и застиг молодых бойцов если не врасплох, то в легкой растерянности, растворившейся затем в чувстве глубокого непередаваемого восторга…
Потом началась зачистка города. В один из дней взяли штурмом особняк-крепость в пригороде Вены. Пока солдаты ревизировали здание, Федор достал письмо отца, полученное буквально перед штурмом, и отошел в сторонку: «Мамы больше нет, сынок… Не дождалась она тебя… А как ждала тебя, мамушка! До последнего вздоха ждала, до последнего вздоха молилась за тебя…»
Сердце забилось у Федора, как у пойманного в мешок зайца: «Мама… Вот мы уже в Австрии, до Германии, мама, рукой подать… Как же ты себя не поберегла… Мне б на тебя хоть глазочком взглянуть… Каким чудом вернуть тебя к жизни, скажи, мама?»
Федор не мог сдержать рыданий. Вот только не он мать, а она его материнским чудом, последней весточкой о себе спасла. Пока Федор сидел под лестницей и плакал, читая письмо, несколько бойцов попали в зал, где были накрыты столы. Изголодавшиеся, уставшие солдаты накинулись на еду, а она оказалась отравленной. Когда Федор, заслышав стоны, забежал в комнату, он увидел ребят, уже корчившихся в предсмертных муках…
Довелось Смородину брать, а потом несколько дней дежурить на даче Геббельса.
– Это была целая охотничья база, – вспоминает ветеран, – к которой вела брусчатка шириной в пять метров и длиной в десять километров, выложенная специальными белыми камнями – «шашечками». Каминный зал, винные погреба, конюшни с породистыми жеребцами, курятник с экзотическими птицами…
В 1946 году Смородин служил в румынском портовом городе Констанция. Домой вернулся в 1948 году, где и встретил свою суженую. Да-да, прямо в отчем доме. Дело в том, что семья Анастасии переехала в Усть-Джегуту из Прикумска в 1943 году, а на постой остановилась у Смородиных…
Я смотрю на Анастасию Иосифовну – такую хрупкую, такую светлую, утонченную, точно статуэтка, и думаю, каким же, надо полагать, неземным, красивым созданием она была в свои 17 лет.
Супруги вместе вот уже более 67 лет, но не помутнела, не обмелела за это долгое время река их любви. Вырастили сына и дочь. Анатолий живет в Краснодаре. Татьяна с родителями, работает землеустроителем. То, как она, и не только она, а все четыре внука и пять правнуков обращаются со стариками, ухаживают за ними, производит неизгладимое впечатление. Все в доме, можно сказать, проникнуто бесконечной человеческой любовью…
И даже напоследок, говоря о наболевшем, в этом доме никого не упрекнут, а лишь улыбнувшись своей необычной, мягкой улыбкой, Смородины скажут: «Есть у нас одна маленькая проблема. Когда в Усть-Джегуте прокладывали дорогу мимо нашего дома, дорожники так расстарались, что ее полотно стало на метр выше уровня нашего двора. И теперь подъехать к дому или заехать во двор стало для нас проблемой проблем…»

НА СНИМКЕ: Супруги СМОРОДИНЫ – Федор и Анастасия.
Фото Таулана ХАЧИРОВА.