Я родился в июле первого послевоенного года в далекой Средней Азии, в селе Кегеты Чуйского района Фрунзенской области Киргизской ССР. Был десятым ребенком в семье Аммата и Калмук Джанкезовых. Наша семья, как и весь карачаевский народ, была выслана на чужбину в 1943-м и познала все ужасы депортации. Но мне хочется рассказать о людях, с которыми мы жили и без которых, пожалуй, не выжили бы.
Село наше было в основном русским, где-то четвертую часть населения составляли киргизы. А карачаевцев было всего два десятка семей. Наша семья жила по соседству с русскими Вершиниными и карачаевцами Джубуевыми. С последними мы были соседями и на родине, еще до изгнания, в ауле Верхняя Мара.

 Я родился в июле первого послевоенного года в далекой Средней Азии, в селе Кегеты Чуйского района Фрунзенской области Киргизской ССР. Был десятым ребенком в семье Аммата и Калмук Джанкезовых. Наша семья, как и весь карачаевский народ, была выслана на чужбину в 1943-м и познала все ужасы депортации. Но мне хочется рассказать о людях, с которыми мы жили и без которых, пожалуй, не выжили бы.
Село наше было в основном русским, где-то четвертую часть населения составляли киргизы. А карачаевцев было всего два десятка семей. Наша семья жила по соседству с русскими Вершиниными и карачаевцами Джубуевыми. С последними мы были соседями и на родине, еще до изгнания, в ауле Верхняя Мара.
Жили очень дружно, как родные, помогали друг другу чем могли. Но то, что сделали для нас русские соседи Вершинины, достойно восхищения и вечной благодарности.
Григорий Вершинин – отец звал его дядей Гришей, потому что был младше лет на двадцать, а мы, детвора, – дедой Гришей, – был высокий, крупный человек с белой-белой длинной, пышной бородой, прямо как у сказочного Деда Мороза. Доброта его не знала границ. Он помогал нам выращивать овощи, потому как мои родители выращиванием помидоров и огурцов на Кавказе не занимались. Зато сад у них в Карачае был большим и урожайным. И вот деда Гриша и его супруга (к сожалению, не помню ее имени) помогали нам – давали рассаду, саженцы и вместе с нами трудились на нашем огороде, пока всему не научились мои старшие братья и сестры. А еще Вершинины дали нам несколько кроликов на развод, помогли с обустройством клеток. Года через два у нас было уже несколько сотен кроликов. Когда мы уезжали на Кавказ, отец хотел подарить кроликов деду Грише, но тот, отругав его, дал за них приличную сумму.
Внучка Вершининых Наташа училась со мной в одном классе. Также со мной учились дорогие друзья детства Галя Несмеянова, Саша Киреев, Миша Дедков, Амантай Жумакадыров, Жолдош Сапатаев. Я переписывался с ними после возвращения на родину лет пять-шесть, но потом связь с ними, увы, прервалась.
И еще об одном человеке хочется рассказать. Нина Петровна Попова работала директором госплемсовхоза «Кегетинский». Она была из так называемых «двадцатипятитысячников» – из тех передовых рабочих крупных промышленных центров СССР, что в начале 30-х годов добровольно поехали по призыву компартии работать на село, проводить коллективизацию. До самой Великой Отечественной Нина Петровна руководила колхозами в Сибири, потом прошла войну, что называется, «от звонка до звонка». А после войны попала в Среднюю Азию и руководила вновь созданным из нескольких колхозов племсовхозом. Когда праздновали 1 Мая и 7 Ноября, весь народ: и стар, и млад – собирался на площади, и нам, детворе, трудно было от нее оторвать взгляд. Уже не молодая, но статная женщина с белокурыми пышными волосами (повседневно она носила шапку, как у кубанских казаков), в хромовых сапогах, галифе и гимнастерке, вся грудь в орденах и медалях… И эта замечательная женщина очень много добра сделала для нашей семьи.
Мой отец был чабаном, старшая сестра Абида – дояркой, брат Юсуф – трактористом, брат Мухаджир – шофером, сестра Шани – свекловичницей, сестры Халима и Гыджыма были замужем и жили в других селах, а мы, младшие: Сапият, Аминат, Сапар и я – были школьниками, братишка Ибрагим – совсем был малышом. И Нина Петровна, чтобы поддержать нашу большую семью, часто премировала моих родных за добросовестную работу то ягненком, то теленком, а однажды отца премировали поросенком, он отдал его дедушке Грише. Как-то брату Юсуфу за ударный труд в качестве премии достался жеребенок. Потом из него вырос такой замечательный конь, что мы даже привезли его на Кавказ, и потом он еще долго нам служил, как говорится, верой и правдой.
И еще о людской доброте. Наша школа находилась на одном конце площади, а продмаг – на другом. Когда подвозили хлеб к магазину, его аромат врывался в открытые окна класса, и, едва досидев до конца урока, мы с Сашкой Киреевым бежали в магазин, покупали чудо-булку, темную, ноздреватую, вкусно пахнущую, и съедали ее, запивая водой из бочонка, что стоял в коридоре школы. За хлеб в основном платил Сашка, и когда я признался дома, что мне из-за этого стыдно, родные сказали мне, что у него мама – золотая женщина (алтын ана – по-карачаевски – мама-золото). Как можно забыть доброту этой женщины!
А однажды к нам в клуб привезли индийский фильм «Бродяга» с Раджем Капуром в главной роли. Как же хотелось посмотреть это кино, но денег не было. И снова выручил Сашка, он заплатил за билеты, и мы с одноклассником Урусбием увидели это индийское чудо. Оно произвело тогда на нас такое неизгладимое впечатление, что я до сих пор, когда есть настроение, «мурлычу под нос» напевы песен из этого фильма…
Наступил май 1958 года. (Нина Петровна в 1957 году посоветовала родным не уезжать сразу на родину, подождать, пока все не наладится на Кавказе, и они ее послушались.) Отец продал дом, и мы собрались возвращаться домой. Радость-то какая! И вот перед самым отъездом отец говорит: «Пойдем, сынок, к ма-ме». Мы пришли на кладбище, отец упал на могилу матери и громко зарыдал. Я оторопел и испугался. «Плачь, сынок, плачь, ты видишь ее в последний раз», – сказал мне отец. И я дал волю слезам…
…И вот мы на Кавказе! Двое суток мы стояли на станции Ураковской, нас не пускали на станции Черкесск и Джегута, говорили, что горные аулы уже переполнены и нам выделили землю в хуторе Евсеевском. Если людей будет много, то выделят еще из земель Кочубеевского района. Но истосковавшиеся по родине люди стояли на своем: только домой! Тогда предложили Холодный Родник и Таллык. Опять люди не соглашаются…
И тут отец говорит мне: «Пойдем-ка, сынок, на Кубань». И когда мы пришли к реке, он просто упал в воду и, захлебываясь, стал пить ее и щеками, головой тереться о камни. А потом замер и некоторое время неподвижно лежал в воде, и вдруг поднимает ко мне свое лицо: глаза красные, видимо, от слез, и как засмеется, радостно, заразительно… Встал и говорит: «Смейся, сынок, радуйся, мы – дома, на родине, на Кавказе!» Только спустя много лет я осознал поступок моего отца. В Средней Азии в годы изгнания в народе говорили: «Будем камни целовать и воду пить из Кубани, только отпустите нас домой!»
Когда мы вернулись к эшелону, отец заявил: «Я выбираю второй вариант. Еду в Таллык». За ним встал его друг Шогай Чекунов, а потом согласились и другие. Так два десятка семей осели в Таллыке и Холодном Роднике.
…Прошло 60 лет! С чужбины вернулся мой народ, моя семья, только мама не вернулась. Ее не стало в далеком 1951-м. Она отдала свою жизнь за нас, своих детей… Она была действительно матерью-героиней, о чем свидетельствует и орден «Мать-героиня», которым мама была награждена Президиумом Верховного Совета СССР…
И кто знает, как сложилась бы дальнейшая моя судьба, если бы не моя старшая сестра Абида. Ее муж, Хасан, геройски погиб на фронте в 1942 году. Две ее дочки: четырехлетняя Фатима и двухлетняя Айшат – умерли в первые месяцы ссылки. И она, молодая, красивая женщина, хохотунья, в одночасье превратилась в женщину с печатью глубокой скорби на лице. Овдовевшая, осиротевшая (а как назвать мать, потерявшую своих детей?), через полгода она нашла нас: своих родителей, братьев, сестер (при депортации мы попали в другое место), и забота о нас смогла вернуть Абиду к жизни. Многие мужчины-фронтовики, вдовцы просили руки Абиды. Но она осталась в нашей семье, став нам еще одной мамой, воспитательницей, защитницей. Она объединила нас в одно целое, и убежден, что только благодаря ей все братья и сестры остались в семье, а не попали в детские дома после смерти ма-мы, как это случилось со многими детьми в годы депортации.
В 1952 году отец женился во второй раз на замечательной женщине Байду Болатчиевой, у которой муж погиб на фронте, а из шестерых детей пятеро умерли в первые годы депортации. В наш дом Байду пришла со своей 13-летней дочкой Ба-ладжан, которая стала для нас не сводной, а родной сестрой. Байду окружила нас вниманием и заботой, благодаря ей в доме царили чистота и уют. А еще она очень вкусно готовила. Ее хычины, сохта-джерме, буза и либжа всегда были на столе у аульчан, которые приглашали ее готовить блюда на разные торжества.
Через год в нашей семье родился одиннадцатый ребенок – братишка Ибрагим. К сожалению, его уже пять лет нет с нами…
Да, так сложилась судьба, что, потеряв в пять лет родную маму, я тем не менее не остался без женской любви, ласки, без заботливых женских рук. И за это я глубоко благодарен Байду и Абиде, которые мне так же дороги, как родная мама, и память о них навсегда сохранится в моем сердце.
Вот такой экзамен на человечность сдавали в те трудные годы мои близкие и родные, мои друзья и знакомые, мой народ и народы, которые жили с нами по соседству…
И я прошу Всевышнего, чтобы больше судьба никому не давала таких жестоких экзаменов, чтобы никому в будущем не пришлось испытать то, что испытал наш народ в годы ссылки на чужбине.
М. Джанкезов, с. Николаевское.