Светлана часто вспоминает свое детство, хотя в нем, откровенно говоря, было мало хорошего. Детство – это пьющие родители, запущенная донельзя квартира, холодные макароны, серые сосиски, мат и пьяная истерика. О пьянстве родителей долго не догадывались бабушка с дедушкой, живущие в Черкесске. Все открылось, когда отец поставил в квартире телефон, а Света научилась набирать номер телефона бабушки и плакать в трубку: «Бабуля, папа еще не приехал, мама спит, а мы с Ахой (Ахмат – младший брат Светланы) – хотим есть…»
– Разбудите маму, – встревожилась бабушка.
– Она не проснется, она пьяная.
– Бабушка с дедушкой примчались сразу, – вспоминает Светлана, – как сейчас помню, дедушка, как увидел эту картину, как-то сразу сник, растерялся: «Дожил на старости лет, старый солдат, до такого позора», а бабушка всплеснула в его сторону руками, дескать, выйди отсюда, села подле мамы рядышком, укрыла ее мягким, теплым пледом и начала плакать…

Светлана часто вспоминает свое детство, хотя в нем, откровенно говоря, было мало хорошего. Детство – это пьющие родители, запущенная донельзя квартира, холодные макароны, серые сосиски, мат и пьяная истерика. О пьянстве родителей долго не догадывались бабушка с дедушкой, живущие в Черкесске. Все открылось, когда отец поставил в квартире телефон, а Света научилась набирать номер телефона бабушки и плакать в трубку: «Бабуля, папа еще не приехал, мама спит, а мы с Ахой (Ахмат – младший брат Светланы) – хотим есть…»
– Разбудите маму, – встревожилась бабушка.
– Она не проснется, она пьяная.
– Бабушка с дедушкой примчались сразу, – вспоминает Светлана, – как сейчас помню, дедушка, как увидел эту картину, как-то сразу сник, растерялся: «Дожил на старости лет, старый солдат, до такого позора», а бабушка всплеснула в его сторону руками, дескать, выйди отсюда, села подле мамы рядышком, укрыла ее мягким, теплым пледом и начала плакать…
Отец Светланы долго терпел пьянство жены, но он в силу обстоятельств вынужден был работать вахтовым методом в Норильске, и потому не мог бороться с целой ватагой подруг жены, которые кто в одиночку, а кто и с дружками в его отсутствие заходили к ним в дом выпить.
Когда Светлана и Ахмат начали ходить в школу, их отец Заур попытался уйти из семьи к другой женщине, но не смог. Остался ради детей. Чтобы они выросли полноценными людьми. Это было благородно, но не учел мужчина того, что в его отсутствие осведомленные кое о чем доброхоты донесут дочери, что отец спит и видит, когда они подрастут, чтобы уйти к другой, той, которая живет в соседнем подъезде.
– И я стала назло отцу, который просил: «Увидишь бутылку, тут же выливай водку в раковину, а если нагрянут веселые подружки, беги за помощью к тете Кларе, она их вмиг разгонит», поступать по-иному. Попросит мать жалобным голоском: «Сходи в магазин, скажи тете Вале, что маме очень плохо», и я иду, покупаю ей пиво, водку, сигареты, а остановит в подъезде тетя Клара, спросит, как мама, я ей в ответ: «Лучше всех, не пьет, не курит». Так же отчаянно врала бабушке.
Ничего не подозревающий отец сорвался после одного случая. Однажды перед отъездом в Норильск он дал абсолютно трезвой жене, у которой на момент его приезда был перерыв до очередного запоя, а он подумал, все, завязала, крупную сумму денег на ремонт кухни и прихожей. Кухню какие-то добрые молодцы отремонтировали, и на совесть.
– И тогда мама позвонила своим подругам, мол, придите, помогите, ведь работников надо отблагодарить, расплатиться с ними «поляной».
И расплатилась. Когда женщина проспалась, в квартире не было телевизора, трех ковров, телефона. Кошелек тоже был пуст. И Заур сорвался. Первый стакан водки по возвращении на кухне в одиночестве стал началом его конца…
– После смерти отца и матери – мы уже учились в старших классах – нас забрали к себе не любимая бабушка и дедушка из Черкесска, а родители отца никогда не жаловали нашу маму, потому что она была русской, а папа был по национальности турком. Тем не менее мы доверчиво потянулись к ним, да собственно, мы куда угодно пошли бы за ласковое слово, за нежное прикосновение, за бесхитростный подарок, но родители отца оказались очень строгими и властными людьми. Меня вообще держали в черном теле, чуть что, приговаривая: «Не дай Аллах, в мать пойдет».
– Когда я окончила школу и поступила в медучилище, меня определили на жительство к дальней родственнице бабушки Паризат, у которой было пятеро детей, и все мал мала меньше. Младшему – всего два месяца. Я убиралась, стирала, готовила, по ночам качала люльку с маленькой Эльвирой, а наутро приходила на занятия, и, естественно, на первой же паре засыпала. Никогда не забуду своего обожаемого преподавателя по гинекологии Лидию Абдулловну Гукову. Она долго наблюдала за мной и однажды не выдержала: «Девочка моя, ты приходишь на занятия, как выжатый лимон. Я знаю, ты сирота, и этим наверняка беззастенчиво пользуются твои родственники, у которых ты живешь, перекладывая на тебя все обязанности по дому. Трудно будет в середине учебного года выбить для тебя место в общежитии, но, будь уверена, я это сделаю. Мне нужно только согласие твоей бабушки». Бабушка, узнав об этом, такой подняла шум в училище, что только ленивый не знал после этого историю моей семьи, причины смерти моих родных, и о том, какое меня, непременно должную повторить стереотип поведения своей матери, ждет будущее, если я поселюсь в общежитии…
Разумеется, ни о какой работе после получения аттестата где-либо, кроме, как аула, где жила бабушка, не могло быть и речи.
Светлана и по сей день не знает, любила ли ее бабушка, желала ли она ей от всей души добра, но когда в один из дней Паризат сказала: «У всего на свете есть начало и свой конец. Чувствую, подходит и мой конец, уж больно часто Заур снится, зовет к себе, потому хочу выдать тебя замуж за очень достойного человека», у нее сердце дрогнуло от жалости к ней, и она уже была готова согласиться на любое ее предложение, вот только между достойным человеком, а им оказался сосед, и Светланой лежала разница в семнадцать лет. Это был довольно преуспевающий мужчина, работающий на ответственной должности в совхозе, очень деликатный, обходительный. Может, и послушалась бы бабушку девушка, которая, частенько глядя на Паризат, думала: «Как же она похожа на моего отца – красивого, доброго, черноглазого!», но уж больно разговоры, действия старушки смахивали на приемо – сдаточную процедуру. И Светлана взбунтовалась. В душе все кипело: «Да за что мне все это? В детстве, когда жила с родителями, была похожа на ребенка в старости, сейчас на старуху в молодости». И она пошла на хитрость: «Пусть будет по-твоему, бабуся, только ты разреши мне походить на танцы хотя бы с месяц до свадьбы». Все подруги отговаривали ее от этого сумасшедшего брака, а более всех ее лучшая подруга Вера. Если бы только она знала, чем это все кончится. Ровно через две недели Светлана сбежала от бабки с ее женихом. Узнав об этом, Паризат побелела, у нее задрожал подбородок, но она умела владеть собой, эта властная старуха. «Пусть живет, как хочет, но порог моего дома эта дрянь больше не переступит», – кинула она в набежавшую и жаждущую объяснений толпу соседей и родственников эти несколько слов и захлопнула дверь.
В любви Светлане Борис не объяснялся. Просто сказал, что она ему давно нравится и смотреть, как она мыкается у бабки, просто не может, что же касается Веры, там не было никаких душевных движений…
Паризат через полгода сменила гнев на милость и торжественно вручила ключи от квартиры родителей и дарственную на нее Светлане. По-иному повел себя Ахмат. Он поздравил сестру, но было в этом поздравлении нечто среднее между усмешкой и улыбкой: «Вольному воля. Выбор твой, вот только бесчестный он, помни народную пословицу: «На чужом несчастье своего счастья не построишь».
Через год у Светланы родилась дочка. Назвали Юлей. Отчего-то женщина очень верила, что с рождением детей в ее жизни все плохое пройдет. И что они с Борисом будут жить спокойно и счастливо. И жили, пока не случилось беды.
Беда. Она всегда приходит, как гром среди ясного неба. В тот день Юля отпросилась у матери ближе к вечеру немного погулять на улице.
– Иди, Юлечка, – сказала Светлана, – только не задерживайся, отец будет с минуты на минуту.
Не успела дочь выйти за порог, как Светлана стала тревожиться за нее.
– Смешно, – стала сама себя уговаривать, нарезая помидоры на салат, – ведь под окном играет, даже голоса детские слышу…
А голоса и впрямь детские, только уже прямо за дверью, и перемежаются с плачем. Она метнулась к двери, а там толпа подростков ведет под руки ее дочь, у которой все лицо в крови.
– Тетя Света, – заголосила одна из девчушек, – Юля упала с качелей и попала прямо на какой-то железный прут.
Прижимая окровавленное лицо дочери к себе, Светлана добралась до больницы, но врачи после тщательного осмотра никаких надежд не оставили. Поврежденный арматурой левый глаз весь вытек.
– Не переживайте, мамаша, сейчас делают великолепные глазные протезы, а ведь могло быть еще хуже, – утешали врачи и медсестры, только она этих утешений не слышала, не воспринимала. Дни и ночи, что дочь лежала в больнице, а она при ней, были как тяжелый дурной сон, в котором все происходит с тобой и твоей дочерью – и вроде не с тобой и не с ней….
Когда пришла беда, семейные узы на поверку оказались не прочнее бумажного шпагата. Пока Светлана моталась по клиникам Краснодара, Ростова, Ульяновска, выбирая, в которой из них смогли бы наиболее эффективно и удачно визуально вернуть глаз дочери, подвижный и идентичный пострадавшему, на что ушло почти два года, Борис нашел себе более молодую, более эффектную подругу. Скандалов Светлана закатывать не стала. Полюбил другую – скатертью дорожка. Разделили промеж собой нажитое за 11 лет совместной жизни имущество. Светлане и дочке досталась квартира со всей обстановкой, кстати, своя собственная, мужу – машина и гараж.
Борис перебрался к любовнице, оставив прежнюю семью в покое. Подавать на развод супруги не стали. Светлана по-прежнему все свое свободное время занималась дочерью, потому что стало ухудшаться зрение и в правом глазу, и тратить время на судебные тяжбы не видела смысла. А когда спохватилась, осознала реальное бедственное состояние своей семьи и что надо бы развестись и подать на алименты, его и след простыл. Отбыл в Пятигорск, где умершая тетка его любовницы завещала племяннице собственный дом…
– Борис оказался обыкновенным хамом, которому было глубоко наплевать на все, кроме собственной драгоценной персоны, – рассказывает Светлана, – это надо было видеть, как он уходил, как собирал вещи.
Он даже не старался скрыть своей радости. И даже напоследок сказал, что никогда не любил меня, а женился так, из любопытства, да и назло Верке…
Мир рушился. Светлана не знала, что делать. Денег нет, работы нет, одно утешение: у Юли все в порядке. Девочка оканчивает девятый класс и мечтает поступить, как в свое время мама, в медучилище.
– И тут мне на помощь пришел, позабыв о своем отвращении к сделанной мною в свое время нравственной подлости и памятуя только о законе взаимной семейной ответственности, брат Ахмат. И, вы никогда не поверите, моя давняя и близкая подруга Вера. Да-да, та самая Вера, которая не только простила меня, но и поблагодарила за то, что судьба таким образом открыла ей глаза на бывшего жениха.
Жизнь стала потихоньку налаживаться. Светлана устроилась на работу, Юля поступила в медучилище, и вдруг, как снег на голову, заявился Борис. Любовница оказалась холодной, расчетливой, вздорной эгоисткой. Поскольку никаких связей в Пятигорске у Бориса не было, служба не получилась, идти на поденную работу Борис не пожелал, она и дала ему от ворот поворот.
– Ты можешь плюнуть мне в лицо, я вытерплю, пойму, но только позволь мне жить с вами, с доченькой своей, – раздавленный судьбой, с робкой надеждой на то, что его простят и примут обратно, Борис был до такой степени жалок, что у Светланы появилось некоторое чувство брезгливости, выразившееся в неловкости и заторможенности поведения, будто она стала хуже видеть и слышать. Борис эту заторможенность расценил по-своему и стал быстро заносить вещи в дом, но Светлана тотчас их вышвырнула, как и его – следом, испытав при этом огромное облегчение.
– Потом был мучительный развод, – рассказывает Светлана, – требования права на личное воспитание и совместное проживание с дочерью, угрозы, что выкрадет дочь, потом отказ от своих требований, если я разменяю свою квартиру и куплю ему однокомнатную квартиру, еще много чего, но теперь все позади. Он остался с носом, а я… Я без претензий к судьбе, потому что немало зла сделала в своей жизни: и когда намеренно спаивала маму назло отцу, и когда вместо того, чтобы объясниться с бабушкой по-хорошему, сбежала от нее с чужим женихом, опозорив родню отца, в результате зло в ответ и получила. Зато стала лучше разбираться в людях, научилась видеть и понимать истинные мотивы их поступков. Сейчас я забрала 90-летнюю бабушку Паризат к себе и досматриваю ее, и нет ближе ее и роднее у меня и Юлечки человека… Не иначе как сестрой считаю Веру. Опора во всем – Ахмат. В жизни все меняется, все должно меняться. Так должно быть, так заведено. Я знаю это, но так хочется, чтобы белая полоса моей жизни продержалась как можно дольше…
Мы живем в трудное время. Жизнь словно с цепи сорвалась. Такие же мы стали – все бежим, торопимся, снуем. Причин спешить, откровенно говоря, и впрямь довольно много, и все же нужно помнить: никогда не делай зла другому – чем быстрее избавишься от некоторых вещей, таких как злоба, зависть, покорное безразличие судьбе – они только углубляют пропасть между миром и человеком, – тем быстрее сделаешься способным к счастью, доброжелательности, бескорыстию и милосердию. Ко всему тому, что обретается на белой полосе…